чащобы. Лишь оттуда, и только оттуда следует ждать врага. И, разумеется, они пойдут, крадучись, на бреющем полете.
Приказав экипажу сидеть на местах, я вылез на крыло. Слева с шумом запустился мотор. Ага, все-таки здравый смысл победил! Справа, у другого самолета, техники прокручивали винты, и командир экипажа, горбоносый скептик с казацким чубом, стараясь не смотреть в мою сторону, копошился в кабине. Пуская дымки, зашумели моторы.
Я взглянул на часы. До вылета осталось тридцать минут. Отводя глаза от циферблата, я боковым зрением заметил далеко на горизонте, над самой кромкой леса какое-то неясное движение. Вскинул голову. Нет, показалось, наверное. Птица пролетела или марево. Отвернулся, скосил глаза. Вот опять! Вгляделся внимательно — они! Летят самолеты. Бреющим. Много, штук тридцать.
И в это время коварная мысль: «А может, это наши истребители или штурмовики? Ой, смотри, паря, не ошибись! По лезвию ходишь. Отсюда до штрафбата рукой подать…»
Но голос другой, твердый и уверенный: «Ошибки быть не может, это враг!»
Указывая пальцем, я завопил во всю мочь:
— Идуу-ут!!! — И плюхнулся в кабину. — От вин-то-ов!
Моторы запустились сразу.
— Убрать колодки!
Порулили. Скорей, скорей к старту!
Поле большое, неровное. Громко стучат стойки шасси. Мне жалко машину, но что поделаешь! Сзади уже выруливают другие. Тревога поднята, назад возврата нет.
Вот и старт. Из-за кустов с флажками в руках выбегает дежурный по полетам. Высокий, стройный. Вглядываюсь — наш командир Щербаков. Лицо его — сплошное недоумение. Подчеркнутым движением он задирает рукав гимнастерки и тычет пальцем в часы, затем красноречивым жестом крутит этим же пальцем у своего виска.
Было понятно без слов: «До взлета осталось двадцать пять минут, куда тебя черти несут сумасшедшего?»
Я приподнялся на сиденьи. Пикировщики уже были хорошо видны. Злые осиные силуэты с раскоряченными шасси. Сомнений нет — Ю-87.
Несмотря на трагичность положения, губы мои расползаются в дурацкой улыбке. Протягиваю руку:
— Посмотрите назад!..
Командир оборачивается, роняет флажки, хватается руками за голову. В следующее мгновение я вижу его побледневшее лицо. Быстро нагибается, подбирает флажки, торопливо машет:
— Давай! Давай! Давай!..
Взревели моторы. Машина, переваливаясь на неровностях, как-то лениво и вяло пошла на взлет. Моторы ревут на предельной мощности, а самолет никак не может набрать нужной скорости, бежит тяжело, нехотя, подпрыгивает, падает. Жутко стучат шасси. Каждый удар отдается в сердце: вот-вот подломятся стойки… Ощущаю всем телом, как гаснет от прыжков с таким трудом набираемая скорость. И снова бежит самолет. Бежит, бежит… Только бы оторваться! Только бы оторваться!..
И тут мы влетаем в яму! Жесткий удар! Самолет по инерции выскакивает, но скорость разбега потеряна… Мой мозг в долю секунды (в долю!) оценивает положение и делает вывод: взлет продолжать нельзя — впереди неизвестно что. И прерывать нельзя — сзади взлетают самолеты. Если я остановлюсь — будет «куча-мала». Значит, только взлетать!..
Самолет бежит, бежит, прыгает. Только бы оторваться! Только бы оторваться!..
Но мы налетаем на трамплин. Самолет подпрыгивает, валится вниз. Скорость еще мала, крылья не держат его в воздухе. Я замираю в страшном напряжении: если сейчас колеса ударятся о землю, то это будет конец…
Я делаю все, чтобы не дать машине опуститься, но она медленно сыплется вниз. Моторы воют, молотя по воздуху винтами — напрасно: мы падаем… Падение прекратилось возле самой земли. Самолет повис, словно в раздумье, и стал понемногу набирать скорость.
Я дернул на себя рычаг уборки шасси. Проклятый трамплин, был бы чуть-чуть позднее!
Через минуту, придя в себя, я услышал в наушниках бодрый голос радиста:
— Ох! Ох! Товарищ командир, посмотрите, что сзади творится!
А я весь выдохся. Нет сил пошевельнуться. Да и нельзя сейчас — земля вот она — рядом, зацепишь крылом… Наконец скорость набрана, и мы пошли на набор высоты. Теперь можно и посмотреть. Скрепил машину и, повернувшись в кресле, заглянул назад. Пачками взлетали самолеты: по три, по четыре, а между ними вскидывались вверх черные султаны земли. В воздухе роем носились пикировщики. Поздно, г-гады, поздно! Мы уже рассредоточились.
Над Берлином
Взлететь раньше времени на двадцать пять минут — это значит очутиться засветло над территорией, занятой врагом! Хорошего мало! Но нас спасают грозовые облака. Мы идем по коридорам между грозными клубящимися стенами. Коридоры узкие, настоящие лабиринты! Иногда, огибая тучу, мы меняем курс на 90 градусов. Это мне не нравится: лишний расход бензина, а перед нами большой и тяжелый путь.
Идем на высоте пять тысяч метров. Внизу уже темно, а верхушки облаков, громоздящихся над нами, еще алеют под прощальными лучами солнца. Впереди встает темно-синяя стена тучи. Неприятно сжимается сердце: неужели мы попали в тупик, в ловушку?
Подлетаем ближе — кажется, нет. Кажется, ход разветвляется. Куда повернуть? Налево, где уже ночь, или направо, где еще день?
Конечно, направо! Готовлюсь. Крепче сжимаю штурвал. Коридор узкий, надо не зевать, не то как раз влезешь в тучу. Она уже рядом, дышит влагой и холодом и мчится на меня. Пора! Отжимаю штурвал, ввожу машину в крутой разворот, огибаю крутобокую тучу и вдруг вижу: прямо на нас мчится пересекающим курсом немецкий самолет.
Сильно, пожалуй, слишком сильно, швыряю машину в крутое пике. Меня отрывает от сиденья, я повисаю на ремнях, и мимо, над нами — вжжик! — мелькает страшная тень. Краем глаза вижу, как штурман, нелепо раскинув руки и ноги, парит в невесомости под потолком своей кабины. Глаза выпучены, широко раскрытый рот хватает воздух.
Тяну штурвал на себя. В тот же миг от внезапно возросшей тяжести плюхаюсь на место. Штурман летит кувырком вдоль кабины, ударяется о пулемет и, возвращаясь обратно, застревает головой между креслом и кислородным прибором.
Все произошло в считанные секунды. Страх еще не успел прийти, а смертельная опасность уже миновала. Страх пришел, а его место уже заняла радость.
Впрочем, штурман моей радости не разделял. Он сидел по-турецки на полу кабины и потирал ладонью покрасневший лоб. Немецкий бомбардировщик так же внезапно исчез, как и появился. Мне кажется, он даже не заметил нас. И это было к лучшему. Иначе он наверняка бы сделал точно такое же движение штурвалом, и мы сошлись бы с ним в крутом пике…
«Ничто не появляется из ничего, ничто не исчезает бесследно». Для нас эта встреча также не прошла бесследно.
Штурман включил переговорное устройство и хмуро сказал:
— На голове — синяки и шишки, дома — пироги и пышки. Поворачивай, командир, домой…
— Что-что?! — не понял я. — Почему домой?
— Да вот… кислородная трубка оборвана…
— Как — оборвана? — возмутился я. — Ты что, не проверил перед вылетом?
— Проверил. Вот видишь, отпечаток. — И показал шишку на лбу.
Я онемел от этой вести. Час от часу не легче. Кислородная трубка… Маленькая такая, тонкая, загнутая спиралью. Она идет от баллона к кислородному прибору. И из-за нее, из-за этой паршивой трубки,
