распрямлялись плечи: нет, ничто не проходит бесследно, и наши жертвы тоже. Пусть не спят по ночам и трясутся от страха немецкие бюргеры. Пусть их гансы и фрицы на передовой получают из дома тревожные вести. Пусть! Мы будем еще сильнее бомбить их заводы, мосты, железнодорожные эшелоны, сеять панику в их тылу. Мы знали: бомбовые налеты нашей авиации на глубокие тылы противника производили на врагов подавляющее впечатление. Авиации у русских нет, а бомбы сыплются — и с бомбами листовки.
«И откуда они летают? — гадали фашисты. — Из под Москвы — далеко, не хватит горючего. Может быть из какой-нибудь нейтральной страны?»
И тут их осенила «догадка»: русские делают «челночные» рейды! Взлетают от линии фронта, летят на Берлин, бомбят, садятся в Англии. Там заправляются, подвешивают бомбы и возвращаются домой. По пути бомбят Берлин. Так, и только так!
Сегодня у нас третий налет на фашистское логово. Позади опыт: Кенигсберг, Данциг, Берлин, Будапешт. Мысленно ворошу в памяти предыдущие рейды. Может быть, что сделано не так? Нет, все как будто правильно. Найденный нами способ экономии горючего оправдал себя с лихвой. Мы возвращаемся на свой аэродром с таким остатком горючего в баках, что его хватило бы еще на два с лишним часа.
Солнце склонялось к западу. В синем небе там и сям висели облачка. Крутобокие, тугие, ослепительно белые. Мне не нравились эти лицемерно-мирные облака, ползущие с запада. Значит, там, над Балтикой, собирается гроза. Ничего хорошего.
Я взглянул на часы. До вылета оставалось пятьдесят минут.
Зашуршала трава под чьими-то ногами, затрещали кусты, и перед нами появился Китнюк. Круглое розовое лицо его светилось детской радостью.
— Товарищ командир, смотрите! — и он протянул мне горсть красных ягод.
— Малина?! Где набрал?
— А тут, недалеко. Там ее полно.
Мы разом поднялись:
— Показывай, Китнюк, где этот рай.
По кустам уже ходили ребята из других экипажей. Нагибались, присаживались, обрывали ягоды, клали в рот замирали в блаженстве.
Мы продрались сквозь терновник на просторную поляну, сплошь заросшую малиной, и остановились. Лес, шуршание травы и кустов, запах прелых листьев, шляпки грибов из-под них, ведь это же олицетворение жизни мира, а мы…
Подавляя в себе невесть откуда взявшееся чувство беспокойства, я наклонился и приподнял приникшие к земле кусты малины. Рубиновые капли не тронули меня, как трогало в детстве. Неужели я так огрубел? Равнодушно собрал ягоды и ссыпал их в рот. Ну, душистая, сладкая, что из этого?
Малины было много. Я собирал ее и ел горстями, все время бессознательно прислушиваясь к чему- то.
— Ишь, г-гад, летает, — проворчал Китнюк, набивая рот очередной порцией ягод.
И только тут мне стало понятно мое беспокойство, моя тревога: где-то над лесом гудел самолет, не наш, фашистский. Прислушался. «Рама»! Да вот он и сам. Кружится, ищет. Значит, нащупал. Если найдет — беда! Вызовет по радио пикировщиков, и наломают они нам дров! Самолетов полно. Стоят тесно — крылом к крылу, у каждого бензин под завязку, бомбы. Стоит только загорит любой, и пойдут рваться один за другим…
— Ты что насторожился? — спросил Евсеев. — На «раму», что ли? Ерунда! Они давно тут летают. И прошлые разы ходили, помнишь?
— Да-а? Ты думаешь? А помнишь, как они ходили прошлые разы? Спокойно, ровно. А сейчас… Видишь, видишь! — разворачивается. Рыскает, как собака по зайцу.
— Лупануть бы его, г-гада, — сказал Китнюк. — Низко ходит, враз можно сбить.
— Стрелять нельзя, — возразил Заяц, — можно демаскировать аэродром.
«Фокке-Вульф» развернулся и, словно собака, почуявшая след, принялся рыскать по курсу.
— Похоже, что нашел, — почему-то шепотом произнес Евсеев.
— Все может быть, все может быть… — бормотал я, не отрывая взгляда от самолета. — Ага, спикировал! Взял курс на запад. Теперь уж точно обнаружил. Ну, братцы, бежим к самолету, сейчас наверняка будет тревога.
Мы ринулись сквозь терновник. Затрещали кусты, полетели клочья шерсти от унтов.
— Скорей! Скорей!!
Бежавший впереди меня Евсеев налетел на кого-то, споткнулся и, смешно взбрыкнув унтами, с ходу сунулся головой в малинник.
— Кто тут, кто тут? Фу ты, ч-черт, напугал!
Передо мной выросла высокая фигура летчика из третьей эскадрильи по фамилии Каланча:
— Что вы, ошалели? Куда вас черт несет?
У меня запалилось горло от бега. Не останавливаясь, я прохрипел:
— Запускать моторы. Нас обнаружил разведчик.
— А что, команда была? — прокричал мне вслед Каланча.
Я только махнул рукой. Неужели непонятно: «Нас обнаружил разведчик!»
Мы подбежали к самолету. Сидевшие группами летчики недоуменно посмотрели на нас — исцарапанных, запыхавшихся. А я-то думал, что здесь уже дана команда! Впрочем, дать-то ее в этих условиях трудно: телефона нет, самолеты, расползлись по опушкам на несколько километров. Пока от КП добежит связной…
— Вы что, будто за вами медведь гнался? — усмехнувшись, спросил у меня горбоносый летчик с лихим казацким чубом.
— Медведь не медведь, — несколько обескураженно пробормотал я, — но… нас обнаружил разведчик.
Чубатый насмешливо хмыкнул:
— Ну и что? Значит, панику разводить?
Я смутился вконец. Паника? А вдруг я ошибся и «Фокке-Вульф» вовсе не обнаружил нас? В таком случае мои действия можно расценить именно как панику. А за панику, за ложную тревогу, да еще перед таким полетом, когда мы над целью лично докладываем Верховному Главнокомандующему, при такой ситуации можно запросто угодить в штрафбат.
Я окинул взглядом бесконечную цепочку Илов.
А если я не ошибся? Если, скажем, на КП не обратили внимания на маневры «Фокке-Вульфа»? Так что же, ждать, пока прилетят пикировщики и начнут делать из нас винегрет?
— Как хотите, — сказал я. — Вас никто не принуждает, а приготовить моторы к вылету мне никто не запретит. — И подчеркнуто командным тоном отдал распоряжение: — Экипажу занять места! Приготовить моторы к запуску!
Мгновенно сняты чехлы, откинуты ветки. Я надел парашют и забрался в кабину.
В экипаже слева от нас забеспокоились. К нам подбежал моторист:
— А что, разве команда была?
— Нет, — ответил техник. — Хотим прогреть моторы. И вам рекомендуем.
— А зачем? — выпытывал дотошный моторист.
Техник что-то ответил, ткнув пальцем в небо, а затем покрутил им возле своего лба: «Соображать надо!» Моторист мотнул головой:
— Понял.
Прокрутили винты, засосали в цилиндры смесь. Я облизнул пересохшие губы. «А, была не была!»
— От винто-ов!
Громко стрельнув, запустился мотор: правый, левый. Тщательно прогоняв их на всех режимах, я выключил зажигание. Я готов. Теперь при необходимости мы можем взлететь сразу, без прогрева двигателей.
Самолет наш стоит носом на юг. За пологой выпуклостью поля, с которого уже убрали и деревянных коней и фальшивые копны, мне видна далекая опушка леса. Там КП и место старта. Если встать на крыло, то откроется широкий горизонт. Направо пустынная желтизна лугов, болотистых и топких, прямо — лесные
