половиной минут! А сколько у нас всего таких сантиметров! Пятьдесят пять! Или тысяча триста семьдесят километров в один конец…
Но время идет, пережевывая расстояние. Кобрин. Брест. Граница Польши. Я сбрасываю с себя дремоту. Наконец-то! Цель близка. Осталась самая малость — двести километров, или сорок пять минут полета. Сорок пять! Это и мало и много. Мало — если тебе предстоит еще и обратный путь. Много — если ты уже устал от монотонного гула моторов, от ночного бдения, от огненной боли в раковинах ушей, прижатых шлемофоном, от многочасового неподвижного сидения, от борьбы со сном. И я гоню, гоню от себя мысль, что нам еще лететь назад, так же долго, так же трудно, так же утомительно.
Цель близка. Всего… восемь сантиметров. Я успокаиваю себя мыслью, что мы идем хорошо, совершенно точно. Что мы вот-вот выйдем на речку, потом на озеро, потом на небольшой лесной массив. Там мы разыщем поляну, с четырех сторон которой нам замигают условным кодом огоньки карманных фонариков… От мысли, что мы можем и не выйти на эту речку, проскочим озеро и лесную полянку, нехорошо замирает сердце. А вдруг?! А вдруг?!
Нет, никаких «вдруг» быть не должно!
— Хорошо идем, — говорит штурман, — Сейчас будет железная дорога, потом речка. Заяц! Буди пассажиров, пусть готовятся.
Дальше все пошло стремительно быстро. Вильнула речка, проскочило озеро. Лес!
Мы смотрим во все глаза. Полянка! Нет, не та. Еще полянка! Опять не та. А вот и та! Четыре огонька замигали по углам. Наши! Наши! В глубоком вражеском тылу!
Снижаюсь, делаю разворот. Намечаю ориентир дня захода.
— Заяц, вы готовы?
— Готовы, товарищ командир. Парашютисты у люка…
Идем над самыми соснами.
— Внимание! — кричит штурман. — Приготовиться!.. — И вслед за тем у меня на доске ярко вспыхивает красная лампочка: — Марш!
— Готово!
Я скрениваю самолет и невольно восклицаю от изумления: факел уже горит!
Мне просто не верится. Да когда же он успел?
Последней прыгала девушка. Заяц тяжело задышал, будто это он склонился над черным проемом открытого люка, будто над его спиной повисла нога, обутая в унт…
Красная вспышка.
— Марш!
— О-о-о!.. — стонет Заяц. — Тебя бы так!.. Готово… Четвертый факел опустился на землю и угас. Все!
Я облегченно вздыхаю. Люди сброшены благополучно. Теперь тюки: девять заходов. Чувствую себя уставшим от нервной перегрузки. Сбрасывать ночью с малой высоты?! Ничего, ничего, сам виноват — напросился.
Еще один за другим девять заходов. Мне слышно в наушники, как кряхтит и ругается Заяц:
— Ч-черт! Тяжелый какой! Застрял…
Наконец-то все! Усилием воли стряхиваю с себя усталость. Ее нет. Ее не должно быть. Ведь нам еще предстоит обратный путь.
Теперь вверх! В высоту. В объятия попутного воздушного потока.
Возвращались мы розовым утром. Вставало солнце, переливалась бриллиантами росистая трава. Дремала Ока под туманным одеялом, а на хмурых опушках сосновых лесов блондинки-березки сушили свои косы.
К аэродрому подошли на бреющем полете. На старте стояла машина руководителя полетов и лениво, словно мухи, ползали люди. Один, коренастый, отошел в сторону и встал в позе Наполеона. Ишь ты — стоит. Надо его положить!..
Прижимаю машину к самой траве. Сейчас ты у меня, голубчик, поцелуешь землю.
Фигура ближе. Стоит?! Ах, ты!
Налетаем как вихрь. Не выдержал, плюхнулся. Ну вот это — другое дело!..
— Заяц, как он там?
— Отряхивается.
— Хорошо! Значит, поцеловал.
Лихо закладываю машину в глубокий боевой разворот, выпускаю шасси, сажусь. Рулю мимо старта к своей стоянке. Коренастый, смеясь, грозит мне кулаком. Вглядываюсь, и сердце мое обрывается: генерал! Командир корпуса Логинов…
По союзникам врага!
Я зашел в штаб полистать свою летную книжку: все ли полеты записаны.
Июнь. Июль. Август… Книжка жжет руки. Каждая строка в ней — драма, трагедия, ужас. Каждая буква написана кровью. Тоскливо сжимается сердце: мы бьем врага, но враг-то… в нашем доме!
«Харьковский аэродром». «Курск, станция товарная». «Брянск, вокзал товарный». «Ржевская группировка». «Аэродром Болбасово». «Танки под Воронежем»…
Наши бомбы рвут родную землю! До чего ж обидно! Сорок второй год. Чаша весов часто склоняется на сторону врага. Против нас многие государства Европы. Их солдаты топчут нашу землю, убивают, грабят, жгут. Их родина далеко — там, за горами. Солдаты спокойны. Их семьи в безопасности. Русским их никогда не достать. Никогда!
Час расплаты? Это невозможно! Горы. Далеко. Русским сюда никогда не дойти. Никогда! Но русские долетели.
Июль. «Кенигсберг». «Кенигсберг». Наконец-то! Бомбы рвутся на фашистской земле!
Август. «Данциг». «Берлин». «Берлин». По фашистской Германии!
А теперь — по ее союзникам. Сегодня мы со своими «поздравлениями» идем на Будапешт. Там — праздник. Чей-то день рождения, какого-то фашистского высокого лица. Там собралась вся фашистская нечисть из государств, воюющих против нас.
Будапешт, это уже сложнее, чем Берлин. Во-первых, дальше и, во-вторых, курс не строго на запад. В полете на обратном пути почти отпадает важный фактор попутного ветра. Здесь нужно ухо держать востро. Ох, трудный будет этот полет.
Сборы. Подвеска бомб. Заправка горючим. Перелет на Лугу, на аэродром «подскока». В целях маскировки на поле — деревянные лошадки с мочальными хвостами, фальшивые копны сена. Самолеты в кустах, вдоль опушек леса, накрыты маскировочными сетками, чехлами, срубленными ветками. Все чин по чину. Даже в воздухе рокот фашистского разведчика. Ищет, проклятый.
День, как назло, выдался жаркий. Горючее в баках расширилось и потекло из пробок. Пришлось сливать. Жалко до слез. Каждый грамм на счету.
По экипажам ползут неприятные слухи: синоптики колдуют плохую погоду. Что они — ошалели, что ли? Небо — синь-бирюза. Ни облачка! Плохая погода. Откуда?
Слухи все настойчивей!
«Отменяют полет».
Не верится.
Ползет время. Тени от деревьев становятся длинными. Вроде бы и взлетать пора.
Молчание. Отменить такой полет может только Главнокомандующий, которому летчики, сбросив бомбы над щелью, докладывают: экипаж такой-то, командир корабля такой-то — задание выполнил!
Начинаем нервничать:
— Ждать да догонять — хуже всего.
— Черт бы их побрал совсем, этих колдунов! Гадают на кофейной гуще.
