— Да-да, — подтвердил Тараканов. — Этот Карпов мне не нравится. Бреющим ходит. Зачем? Поломает машину.
Мимо пробежал техник, бросил на ходу:
— Алексеев вернулся, слыхали?
— Алексеев?! — воскликнули враз Гончаренко и Тараканов. — Вот это да-а-а!
— Кто это? — ревниво спросил я.
— О-о-о! — с чувством уважения ответил Гончаренко. — Летчик нашей эскадрильи. Сбили над Джанкоем. Пришел, смотри-ка! Отважная головушка! Пойдемте посмотрим!
Возле штаба толпился народ: летчики, техники, вился дымок от самокруток, слышался смех, восклицания.
Алексеев — фамилия распространенная. Я знал многих летчиков с такой фамилией, и все они почему-то были высокие, богатырского сложения. И сейчас еще издали я разыскивал глазами такую же фигуру.
— Вот он! — сказал Тараканов, показав на худого светловолосого парня, весьма странно одетого. Он был в рваной телогрейке, в каких-то, явно не по росту, полосатых штанах. На голове — шапка с полуоторванным ухом, на ногах щербатые солдатские ботинки. Лицо его, обросшее жиденькой бородкой, светилось радостью. Мне показалось, будто я где-то уже видел именно такую вот — лукаво-детскую радость.
Мы подошли, люди расступились, и я оказался лицом к лицу с героем дня.
Алексеев прервал на полуслове фразу и, зажав в кулаке самокрутку, вытянулся по стойке «смирно».
Весь его вид выражал несказанное удивление.
— Это командир нашей эскадрильи, — представил меня Гончаренко. — Знакомьтесь.
Алексеев расплылся в радостной улыбке.
И тут я вспомнил его! Точно — это был Алексеев, тот самый учлет, который так поразил нас тогда своим изумительным летным мастерством и хладнокровием. Ну и ну, вот это встреча!
Я обнял Алексеева и еще раз оглядел его с ног до головы. Худой, высокий, со смешливыми глазами. На макушке торчит хохолок. Упрямый, с характером. Передо мной стоял мальчишка! По виду. А по отношению однополчан к нему — настоящий летчик! Однако молодой уж очень.
— Слушайте, Алексеев, сколько вам лет?
— Исполнилось двадцать один! — сказал он так, будто уже достаточно пожил на свете, и полетал, и повидал.
— Много. — Ответил я ему в унисон. — Прямо совсем старик!
Все рассмеялись.
— С бородой!
Анатолий смущенно тронул пальцами подбородок.
Алексеев слыл в полку личностью незаурядной, и мне интересно было узнать, чем же он так отличился за сравнительно короткий промежуток времени пребывания в части? И случай представился. Жена одного штабного офицера Нина Николаевна Сердюк, ведающая полковой библиотекой, в свободное время вела летопись части. Записки, документы, наблюдения — все это было у нее аккуратно собрано и подшито в папки. И когда я заговорил с ней об Алексееве, она выложила передо мной толстую папку:
— Вот, почитайте, тут вы все о нем и узнаете. Интересный человек.
Я взял папку и в редких перерывах после боевых ночей прочитал записки.
Арифметика
Итак, я принял эскадрилью. С чего же начинать? Собственно, я уже начал: адъютант Ермашкевич принес мне боевое расписание, и я его подписал, хотя подпись моя, конечно, была формальной. Все шло пока без меня, по заведенному в полку порядку. Кто-то в штабе, минуя командиров эскадрильи, заполнял графы боевого расписания: столько-то бензина, столько-то бомб. А у меня были свои соображения: во- первых, мне не нравилась загрузка — мало бомб и много бензина; ведь мог бы, наверное, я сам варьировать загрузку сообразно дальности полета и способности летчика? Алексеев, например, может быть вполне застрельщиком повышенных бомбовых загрузок. И что он будет мне поддержкой в этом деле, я не сомневался. И, во-вторых, летчик третьей эскадрильи Карпов не выходил из головы. И тут тоже — хотел того командир или не хотел, — обезличивая самолет, он этим самым обезличивал инженера эскадрильи и комэска. Конечно, боевой исправный самолет простаивать не должен, это верно, но все же…
Полк готовился к боевому вылету, а я напросился на тренировку и проверку техники пилотирования, как это положено. Гусаков посмотрел на меня удивленно (мог бы и не торопиться!) и тут же дал распоряжение приготовить самолет. Он сам будет меня проверять! Что ж, это лестно.
И все-таки тяжелая была машина Ил-4. Как утюг. Я отвык от нее. Остро чувствовалась разница против С-47 и Ли-2. Но, сделав полет в зону и прокрутив самолет как следует на глубоких виражах и разворотах, я быстро сжился с машиной, восстановив ее особенности в памяти мышц. Ничего самолет — летать можно.
Потренировался днем, потренировался ночью и утром третьего дня занес свою фамилию в список боевого расписания, которое было заполнено по привычным нормам: почти у всех в графе «бомбовая загрузка» стояло по 10 соток, а у молодых — по 8. Я все так и оставил, только себе вписал 1500. Для начала. Я не сомневался: реакция будет самой положительной — ребята пойдут ко мне с просьбой увеличить загрузку.
В столовой ко мне с листком в руке подбежал Ермашкевич. Вид у него был несколько смущенный.
— Товарищ гвардии майор! Вы не ошиблись в бомбовой загрузке? У вас тут тысяча пятьсот!
Я взял у него листок:
— Нет, дорогой, не ошибся. Все правильно: бомб 1500 и горючего столько же. В литрах, конечно. Проверьте, чтобы лишнее слили.
Сидевший со мной за столом командир второй эскадрильи, пожилой бывалый летчик майор Бутко, пододвигая к себе тарелку с борщом, спросил:
— Гм! Опыты делаете?
— Ну почему же опыты. Вполне нормальная загрузка.
Бутко хлебнул борща и обжегся.
— Фу, черт побери, горячий какой! — полез в карман за платком, вытер губы, спросил как бы между прочим: — А взлет — с форсажиком?
— Ну, что вы, что вы! — искренне всполошился я. — О форсаже не имею понятия. Между нами говоря — боюсь им пользоваться. Зачем моторы насиловать?
— Гм! — сказал Бутко, принимаясь за борщ. — Аэродром у нас гадкий.
Я пожал плечами.
— Как и всякий полевой: и впадины есть, и бугры. Однако… Вы, например, сколько сегодня берете бомб? — внезапно спросил я его.
— Десять соток, — ответил он.
— А горючего?
Бутко замялся.
— Ну-у-у… наверное, три тысячи литров. Я даже как-то и не интересовался. На горючее и бомбы команда сверху подается, им видней.
Я даже подскочил на стуле:
— Вон как, «сверху», значит! А если подсчитать? Три тысячи литров — это примерно будет 2300 килограммов и плюс тысячу килограммов бомб. Итого 3300. А у меня — 1170 килограммов бензина и 1500 килограммов бомб. Итого — 2670 килограммов. И выходит — мой самолет легче вашего на 600 килограммов! Зачем же здесь форсаж? Вы же им не пользуетесь?
Бутко положил ложку на стол. Вид у него был растерянный-растерянный.
