Потом мы пошли в УТО. Челышев заполнил форменный бланк, и я дрожащей рукой положил перед Хохлачевым свое пилотское свидетельство. Мой авиакрестный взял его, покрутил в руках, на минутку задумался, с хитрецой посмотрел на меня и, сказав: «Ну, ну, понятно!», сделал нужную отметку.
И мы улетели. А в День Красной Армии, получив личное оружие, я принял присягу. И стал летать. И был счастлив, потому что полеты, полеты, полеты…
Как воевать не воюя
Три месяца прошли как в угаре. Только прилетишь — задание: срочно! Фельдъегерь с пакетом! Генерал с документами! Важно! Секретно! Ответственно!
Фельдъегерь с пакетом — это фигура! В его громадном портфеле заключена подчас судьба дивизии, армии, фронта, жизнь тысяч и тысяч бойцов. И от того, как скоро его доставишь, зависит многое…
Туман, пурга, непогода — летишь. Рядом линия фронта. Ой, смотри, не зевай! Наблюдай за воздухом! Маскируйся на бреющем полете, ныряй в овраги, в поймы рек, ежесекундно держи ориентировку. Не ровен час, очутишься на занятой врагом территории, и оглянуться не успеешь — возьмут тебя в «почетный караул» «Мессершмитты» и приведут на свой аэродром.
Было так с одним пилотом. Взлетел с генералом и майором на борту, взял курс на Елец. Дымка, низкие облака, чуть сыплет снежок. Погода что надо! Летит, смотрит на карту — сверяет с местностью. Все правильно: вон она — река, мост, железная дорога, которая ведет прямо на Елец…
Иногда облака закрывают землю. Не беда! Железная дорога приведет куда надо. Летит бреющим. Только столбы мелькают. Генерал с портфелем на коленях и адъютант сидят в пассажирской кабине, прислонясь к борту, спят. Измучились, устали. Трое суток без сна — шутка ли!
Смотрит летчик на железную дорогу и не видит — компас отклонился чуть-чуть. Совсем немного. Хоть бы раз глянул — вспомнил бы: от Москвы идут две дороги. Одна на Орел, другая на Елец. Но Елец — наш, а Орел — под немцем.
Промелькнула узловая станция. «Волово!» — решил летчик. От нее до Ельца сто километров. А это было вовсе не Волово, а Горбачево, и от него до Орла тоже сто километров…
«Сейчас будет Ефремово! — говорит сам себе летчик, а пролетает возле Мценска. — Ага, вон уже и город видать. Точно по времени. Елец!»
На миг оторвался взглядом от железной дороги и обомлел: справа сзади близко-близко идет Ме-109. Глянул назад — и там! И над головой висит. Зажали в клещи, ведут, как теленка…
Рванул газом, убрал мотор. «Мессершмитты» проскочили. Клюнул к земле в надежде уйти бреющим. Куда там, догнали, пристроились рядом, крылом к крылу, открыли фонари, скалят зубы, смеются. Им радостно: будет шнапс, будет награда, да еще какая! Видно им, как за окошком в пассажирской кабине мечутся две фигуры: генерал и майор. Уж, наверное, у генерала в портфеле что-то есть интересное.
…Проснулся генерал от толчка, глянул и все понял. На секунду зажмурил глаза: может, сон? Нет, не вон они, фашистские свастики!
У майора лицо как бумага. Сидит, за сердце держится. Плохо.
— Спички! — кричит генерал и срывает с портфеля сургучные печати. Вынимает толстый пакет, кроша пальцами сургуч, обрывает крепкий шпагат.
— Спички!!
Майор зажигает сразу десяток спичек. По кабине разносится острый запах серы.
Бумаги горят плохо, каждый листок, нужно разворошить, отделить от другого и сжечь, а пепел развеять.
Успеют ли?
Летчик, почувствовав гарь, догадался: «Жгут бумаги! Значит, нужно выиграть время». Потихоньку убрал обороты мотора, убавил скорость. «Мессершмитты» тоже убавили, но закачались. Для них такая скорость мала, можно свалиться в штопор, а земля рядом опасно.
Один из летчиков, совсем мальчишка, не выдержал, ушел. Другой, что слева, с рыжими клочкастыми бровями, погрозив кулаком, приблизился вплотную и ткнул металлическим крылом в деревянное. Словно бритвой обрезал: улетел кусок консоли, затрепыхались по ветру лоскутья матерчатой обшивки. Покачнулась машина, вот-вот упадет. Волей-неволей пришлось давать обороты до максимальных.
Рыжий оскалился в довольной улыбке и большим пальцем правой руки показал вниз, на землю, где уже были видны стоявшие на аэродроме самолеты.
…Задыхаясь от дыма, генерал и майор жгут документы, письма, фотографии. Миг — и все исчезло в синеватом огне. И вот уже вьется струйкой дымок и рассеивается в прах серый пепел. У генерала тлеет рукав, но он не замечает этого. Лицо его строгое, сосредоточенное.
Кажется, все! Генерал расстегнул шинель и, стараясь не встречаться взглядом с майором, достал из кобуры пистолет…
Летчик попал в плен, потом бежал. Так и стала известна эта история.
Нет уж, лучше не зевать. Лучше тысячу раз проверить, чем один раз ошибиться. Летчику, как и минеру, ошибаться нельзя. Тут не бухгалтерия. Тут уж заново не пересчитаешь. Резинкой не сотрешь и новую цифирку не проставишь…
Летал я много и жадно. Рейс из Москвы в Краснодар и обратно — около двух тысяч километров в один конец — завершал в короткий мартовский день. То руганью, то угрозами, то лаской и лестью, смотря по обстановке, добивался быстрейшей заправки бензином на конечных пунктах посадки. Но зато как хорошо было, вернувшись, увидеть на лице командира радостное удивление.
Но… числясь на службе в действующей армии, я скоро перестал различать разницу между полетами здесь, в группе, и в тылу. И в то же время до меня доходили слухи о гибели моих друзей, служивших в других частях. Погиб такой-то, там-то — сбили зенитки. Упал в Ладогу, сраженный огнем истребителя, такой-то и такой-то. И вставали они передо мной, жизнерадостные, полные сил и надежд, веселые, умные, какими я их знал по совместной работе в мирное время. А теперь их нет. Горюют их семьи, жалеют друзья.
И уж кажется мне, что опасность именно там. И что хотел я этого или не хотел, а, пожалуй, схитрил: пристроился на «теплое место». И от этих мыслей мне было не по себе.
Как-то в столовой, во время ужина, я сказал об этом командиру. Он посмотрел на меня с удивлением.
— Вы же знаете, что делаете важное дело, — сказал он сухо, придвигая к себе стакан с чаем. — Но считайте, что просто вам повезло. Вы отлично летаете в плохую погоду, то есть тогда, когда истребители противника сидят. Ваши шансы на встречу с ними практически равны нулю. Вы хотите видеть лицо врага? Вряд ли вам это удастся, даже если вы будете воевать в бомбардировочном полку, куда, я слышал, вас тянет. Впрочем… завтра я пошлю вас в осажденный Ленинград.
Осажденный Ленинград. Чудеса героизма и стойкости. Занесенные снегом кварталы. Трупы на улицах…
Голод. Трудно представить себе его ощущение, когда ты сыт. Я пережил в детстве голод, и у меня осталось в памяти только мучительное чувство пустоты и угасания.
— Тетя Паша, — сказал я заведующей столовой, пожилой рыхлой женщине с отечными ногами. — Завтра я лечу в Ленинград.
У тети Паши мгновенно увлажнились глаза. Она всплеснула руками и полезла в карман за платочком. Потом торопливо ушла и вернулась с буханкой черного хлеба:
— На вот, сынок, кому-нибудь дашь там…
В Ленинград я в тот день не попал. Была плохая погода: стоял туман, и меня послали в обычный, будничный полет, в Сталинград.
— Там погода терпимая… Тепло, — отводя глаза в сторону, сказал диспетчер, — а задание очень важное. Очень. Подшипниковый цех тракторного завода вот-вот остановится. Нужна листовая сталь для сепараторов. Нужны танки для фронта, понимаешь? Вот. Ты отвезешь эту сталь. Там тебе будут рады. Жми.
