повешенным за ноги. Куда вы пойдете — вы хромаете. Чтобы попасть туда, надо пройти сотни верст пути, и какого пути — пески, горы, ямы, терпеть холод и голод. У вас не хватит сил.
— О, — сказал Вамбери, — в Персии мне делать нечего. Я не археолог развалины меня не занимают. Что касается голода — я голодал пятнадцать лет, это не так мало. Что касается выдержки, то я вскакиваю на лошадь на полном ходу и взбираюсь на верблюда, как акробат. Общество бродяг и разбойников только развлечет меня. — Но один вы не сделаете и трех шагов. — А кто вам сказал, что я буду один? Я пойду со своими друзьями.
— Кто же они? Могу ли я видеть их? — Для этого стоит только подойти к окну. Гайдар-эфенди взглянул и вздрогнул. Во дворе посольства сидели паломники, возвращавшиеся из Мекки в Центральную Азию. Совершенно истощенные, покрытые грязью и пылью, как загнанные животные, с четками и посохами сидели дервиши.
— С ними, с этими фокусниками и ханжами пойдете вы, Вамбери? Я не допущу этого. — Увы, господин, я уже решил. — Я ничего не понимаю, Вамбери. Что вам нужно в Бухаре? Зачем вы ищете плохого и только плохого?
— Дорогой эфенди, я человек науки. Пословица говорит: не входи в дом с дурной дверью. Я хочу войти, я хочу увидеть Бухару. Может всю жизнь я должен был положить именно на то, чтобы попасть в Бухару. Это упорство ученого. Меня не остановит ничто. Почему я пойду с дервишами? Я говорю по-турецки лучше любого турка, профессия этих людей — обман. Я знаю, что простых людей обманывают с одинаковым успехом и в Азии, и в Европе. Эти люди торгуют молитвами и четками и водой из Мекки. Они берут эту воду в любом колодце. С ними легко поэтому ладить. А если я погибну, потеря не очень большая. Родина моя далеко, семьи у меня нет. Поэтому не держите меня, мой друг.
Потом к Вамбери заглянул доктор Бимзенштейн. Он был похож на колбу, которой приделали неожиданно ноги. Он трудно дышал и немного заикался. Вамбери, я слышал, вы идете в Бухару? — Да, иду.
— Слушайте, старина, майор Коннолли был там…
— Ну и что же?
— Его голова висит на зубцах эмирской башни. Стоддарт пошел по его дороге. Его пробили копьем, как лист картона.
— Были и другие, доктор, были и счастливее этих. — Да, были… Блоквилль сидел передо мной, как сидите вы, и рассказывал о том, как туркмены жгли ему пятки и ломали руки. Вайсберн — крепкий англичанин — смеялся со мной над опасностями. Спросите ветер, Вамбери, спросите ночь, спросите дорогу, Вамбери, — где Вайсберн? Никто не ответит, потому что никто не знает, что стало с ним.
— Я скромней их, доктор. Я никогда не искал славы мученика. Я пройду незамеченным, как блоха на дервише.
— Незамеченным, Вамбери? Сто глаз будут следить за вами день и ночь. Будете ли вы есть, спать, притворяться молящимся, — сто сторожей будут стоять за вашей спиной. При каждом шаге вы будете наступать на шпиона. В степи, в монастыре, на базаре, на улице стоит одному человеку сказать: 'Это френги (европеец)' — и вы погибли. Вы никак не сможете защититься. Дрогнувший взгляд, оступившаяся нога, неверное ударение в слове выдадут вас.
— Все так, доктор, но у меня есть одно, за что я ручаюсь. — Что же это, Вамбери? — Сила воли, сила воли, доктор.
— Хорошо, — сказал Бимзенштейн, — тогда накануне вашего пути вы зайдите ко мне.
Была теплая южная ночь. Доктор сидел в своей комнате и курил. В дверь постучали. Он отворил ее и отшатнулся… — Кто это? — спросил он.
— Не пугайся, эфенди, — ответил человек, — я простой дервиш — Хаджи-Махмуд Решад-эфенди, я иду ко гробу Богаэддина.
Вамбери со смехом бросился в кресло. Суконный черный колпак стоял на его голове; плащ его оканчивался лохмотьями. Пояс из разноцветных веревок перетягивал стан. За пояс был засунут маленький топор с короткой ручкой. С рук свешивались черные зерна длинных четок.
— Ну, мой друг, я хочу вам сделать маленький подарок… — Я жду, доктор.
— Здесь три пилюли стрихнина. Когда вы увидите, что все кончено, эти шарики сыграют для вас роль последних друзей.
— Спасибо, — сказал Вамбери, беря шарики и уходя. На пороге он остановился и пристально взглянул в лицо доктора.
— Доктор, я думаю, что все же, несмотря ни на что… Стук двери заглушил его голос и оборвал конец фразы. Бимзенштейн бросился к двери и распахнул ее. Никого не было. Одна теплая ночь глядела в глаза доктору.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ВЗАД и ВПЕРЕД вдоль каравана разъезжали купцы, кричали и переругивались между вьюками. За ними ездили писцы и записывали, как в лавке, заключаемые сделки.
Чиновнику подавали чай на скаку и знатному персу набивали трубку. Он курил в седле так ловко, точно лежал на диване. Тут же на ходу били провинившегося раба. Часть ударов попадала по лошади. Караванный шут становился головой на седло и рассказывал анекдоты.
Так двигался этот странствующий базар, который называется караваном.
Ослы, на которых сидели дервиши, не смели брыкаться и шли с постными мордами. Лошади стражи вставали на дыбы и дико вращали глазами. Верблюды купцов качали шеями, точно подсчитывали барыши.
Дервиши пристраивались как могли. Иные сидели на вьюках, держа в руке склянки со священной водой из Мекки. Склянки были сделаны в Европе и, значит, одно прикосновение к ним делало любого мусульманина нечистым, но они не думали об этом. Иные шли пешком, иные трусили на собственных ослах.
Дервиши эти были мошенник на мошеннике. При Вамбери в драке одному выбили два зуба, и когда благочестивые персы спрашивали его в дороге, где он потерял их, он отвечал:
— У горы Огод в битве с неверными пророк лишился двух передних зубов. Как же мог я не подражать ему! И слушатели дарили ему деньги. К ним приходили люди с больными глазами и просили помощи. Дервиши, приняв подарки, посыпали их глаза грязной землей, якобы привезенной из Мекки. Когда вся земля
