очень верно, хаджи.
И он заплевался табаком так, что стал кашлять, Потом Вамбери был у гробницы Богаэддина и плясал и кричал с дервишами до утра. Как его ноги выдерживали эту пляску, он и сам не знал. Но страх смерти стоял здесь ближе, чем где бы то ни было.
Он видел эмира, толстую золотую куклу. Эмир опирался на саблю и тряс бородой.
Перед приемом у эмира один из его придворных взял Вамбери за затылок и сказал в сторону: — К несчастью, я забыл сегодня свой нож дома… Что он хотел этим сказать, Вамбери не узнал никогда. Он стоял как дерево. Его можно было резать, и он не закричал бы.
Он видел самаркандские сады и зеленый камень Тамерлана.
Потом он ушел из Бухары. Перед выступлением в пустыню сделали оракул из палок и камней и гадали на нем.
Толкования Вамбери были лучше всех. Ему принесли подарки.
Когда же караван окружили страшные пески Адам-Крылгана, что значит 'место, где погиб человек', — необозримые горы песку, разбитые бурями белеющие кости между ними, Вамбери сразу повеселел.
С каждым шагом обратного пути у него становилось легче на душе. На стоянках он наблюдал странную жизнь.
Богатый туркмен сидел с широко раскрытым ртом. Его раб затягивался дымом крепчайшего табака и, удерживая самую острую часть дыма, полной грудью вдувал остаток в горло своего господина. Это было дико и смешно.
Иногда невольник лукавил, и туркмен получал достаточную порцию яда. Тогда глаза его вылезали на лоб, и он хватался за плетку.
Вамбери пил чай, приправленный салом и солью, и он ему очень нравился после тяжелого перехода.
Он видел людей, обмывавшихся песком, и сам мылся песком. Никто не может сказать, что он узнал быт Азии за письменным столом. Он был пропитан им, как его одежда запахом верблюда.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
НАЧИНАЛСЯ Афганистан. Тянулись обнаженные скалы и черные ущелья.
В Афганистане дело дервишей было плохо. Афганские пастухи в полотняных плащах, с длинными ружьями вместо посохов, и купцы, носившие на себе целый арсенал, не хотели знать никакой святости. Они злобно смеялись и бросали камни.
Шпионы шныряли вокруг отряда. Особенно им не нравился Вамбери. Они крались за ним по пятам, и если он открывал их, то набрасывались и били. Есть было почти нечего. Холод пронизывал до костей.
Вамбери вспоминал молодость и улицу Трех Барабанов и туже стягивал пояс. В холодный день они пришли в Герат. Город ста тысяч садов напоил его самой лучшей водой в Азии.
В садах можно было есть сколько угодно фруктов. Посетителей взвешивали при входе в сад и при выходе. Плата взималась с разницы в весе.
Сын афганского эмира Якуб-хан сидел в своем дворце и смотрел на площадь, где происходил парад. Прямо перед его окном играли музыканты. Толпа дервишей стояла в своих лохмотьях поодаль. Между ними был человек с диким и упрямым лицом. Он отбивал такт ногой.
— Это европеец, — сказал Якуб-хан, — никто в Азии не делает так, слушая музыку. — И он позвал его к себе.
И он говорил с ним долго о разных святых местах, о науке дервишей, об Афганистане — что это улей, где есть пчелы, но нет меда, — потом дотронулся рукой до плеча Вамбери и сказал, понизив голос:
— Ты ученый, хаджи. Ты много ученей всех хаджи, кого я видел. Ты френги.
Вамбери понял, что этот человек видит его насквозь. Делать было нечего. Он сказал: — Нет.
Якуб-хан откинулся назад и задумался. — Нет?… пусть будет так. Я не хочу тебя губить. Иди с миром. Я ошибся.
Вамбери не помнил, как он вышел из дворца, как он ушел из Герата.
Он мерз по ночам, и афганцы не скрывали своего злорадства.
Он походил теперь на грязный мешок, в котором стучали кости.
Однажды он приподнялся в седле и засмеялся. Он смеялся беззвучно и трясся всем телом. Перед ним были темные глиняные стены Мешхеда. Он вернулся в Персию.
Проезжая по дорогам Персии, Вамбери чувствовал себя вновь родившимся: тут он мог выпрямиться, говорить каким угодно голосом, есть, что хочет.
Он громко запел веселую итальянскую песню. Узбек, его спутник, поразился необычайной переменой. Дервиш с Запада на его глазах стал другим человеком.
Наивному кочевнику было очень приятно такое просветление. Все люди равно любят радость.
— Ты говоришь на чудном языке, дервиш, — сказал он. — Я не понимаю ни одного слова. Но это язык ангелов. Это молитвы?
— Конечно, молитвы, — отвечал Вамбери, — это особая молитва на хороший случай. Подпевай, и ты ускоришь спасение своей души.
Песни становились все легкомысленней. Узбек подпевал как мог. Пот градом катился с него, но он не хотел пропустить случая помолиться на чудном языке.
В одном селении, проснувшись утром, они услышали однообразный звук трубы.
— Что это? — спросил узбек, не знавший Персии. — Это зовут в баню, сказал Вамбери, — идем. Они пошли в баню. Перед баней лежал конский навоз. Стены раздевальной были покрыты картинами битв эпоса Фирдоуси, а вокруг лежала грязная одежда. В соседнем помещении они нашли маленький бассейн, полный теплой воды, где сидело десять человек сразу. Вамбери мылся и радовался теплой воде, как ребенок.
В третьей комнате им предложили выкраситься хной. Этой краской красили бороду, подошвы, ладони и ногти, и они становились красными. Выйдя из бани, Вамбери громко смеялся. — Чему ты смеешься? — спросил узбек. — Я смеюсь мудрости. Ты знаешь, узбек, что дервиши должны держаться собачьих правил всегда голодать, довольствоваться самыми неудобными местами, проводить ночи без сна… — Я не знал этого, — сказал узбек. — И все это я делал до сих пор я был хорошей грязной собакой. А теперь, черт возьми, я вернулся в человеческую шкуру, мой друг, — докончил он по-венгерски. Потом они зашли в школу.
Увидев дервиша, малыши обступили его со всех сторон. — Вы знаете географию? — Знаем, — ответили они.
