Алексей ТИХОНОВ
ОСТРОВ МЕЧТЫ
ПРЕДИСЛОВИЕ
История появления этой книги довольно необычна. В начале 60-х годов при археологических работах на развалинах замка Плисти в Гердонезе был обнаружен железный пенал, замурованный в стену башни. Внутри пенала оказались старинные рукописи, выполненные на пергаменте и грубой бумаге. Первоначальная радость ученых вскоре, однако, сменилась унынием, поскольку язык рукописей не соответствовал ни одному из наречий Гердонеза или близлежащих земель, напоминая скорее бессмысленный набор символов. Целая череда последующих экспертиз и попыток расшифровки позволила лишь ориентировочно датировать находку началом XIII — серединой XIV века. Кроме того, на воздухе манускрипты стали быстро разрушаться, так что после снятия многочисленных фотокопий их поместили в хранилище столичного университета, и шумиха вскоре улеглась.
Загадка плистийских рукописей была решена совершенно неожиданно, спустя почти четверть столетия после находки. Автором открытия стал 32-летний филолог и искусствовед из Визонского университета Пактиш Оверс. Изучая период XIII-XIV веков, он избрал своей специализацией наследие едва ли не самого крупного ученого своего времени, незаурядного архитектора, инженера и мыслителя Бентанора Иигуира. Шесть лет скрупулезных изысканий немногочисленных сохранившихся работ этой полулегендарной личности, наконец, дали в руки Оверса, среди всего прочего, ключ к оригинальному шифру, использовавшемуся Иигуиром в некоторых своих записках. Находку сразу опробовали на ряде документов той поры, и, к искреннему изумлению исследователей, перед ними внезапно распахнулись тайны плистийских манускриптов.
Благодаря нашему многолетнему знакомству мне посчастливилось одним из первых получить от Пактиша дословный перевод. Собственно рукописи состояли, по преимуществу, из трех больших фрагментов воспоминаний, относящихся к 1283-1311 годам, затрагивая так называемую эпоху «десяти гердонезских рыцарей». Самое старое повествование (к восторгу Оверса) являлось, по-видимому, поздней копией летописи самого Иигуира. Второе принадлежало перу знаменитого полководца того времени Ванга Согрона, графа Плисти по прозвищу Шагалан, а третье — сыну Шагалана, Ленго Согрону, также известному воину и поэту (некоторые историки, замечу, пытаются именно его отождествлять с легендарным Гейвеллой, «Белым Ангелом Рокадерона»).
Надо сказать, что, несмотря на всю занимательность и невероятность открывшейся истории, чтение перевода для непрофессионала было бы сущим мучением. Во-первых, сам язык рукописи представляет своеобразный диалект старогердонезского, чьи структура и обороты воспринимаются ныне весьма тяжело. Во-вторых, текст рукописи имеет регулярные, местами довольно, крупные пробелы, вызванные, вероятно, разрушением пергамента и чернил от времени. Наконец, в третьей, и особенно во второй из рукописей, часто встречаются таинственные слова, никоим образом не связанные со старогердонезскими. Никто не мог их приемлемо истолковать, однако Оверс упорно настаивал на заключенном в них определенном смысле. По его просьбе я провел некоторый анализ и установил, что данные слова и выражения заимствованы (подчас в сильно искаженной форме) из очень древнего, мертвого «языка Нейдзи», который использовался жителями архипелага Диадон примерно до X-XI века. Тысячи миль отделяют эти земли от Гердонеза, но тесная связь между ними не вызывает удивления у тех, кто уже ознакомился с этой историей.
Исходя из всего изложенного, я составил художественный вариант воспоминаний о событиях тех давних лет. Помимо трех указанных рукописей в нем были также использованы другие манускрипты, летописи, результаты археологических исследований как в Гердонезе, так и на Диадоне, а также соседних с ними островах. Получившуюся литературную версию я представляю на ваш суд.
Глава 1
Щуплый темноволосый мальчик лет шести-семи, усевшись прямо в придорожную пыль, сосредоточенно жевал черствую пресную лепешку. Жевал торопливо, но аккуратно, успевая подхватывать мельчайшие крошки. Он едва вынырнул из сна, однако спешил с едой, поскольку то, что может не увидеть ее до завтра, осознавал ясно. Тонкие запястья торчали из закатанных рукавов огромного взрослого кафтана, перехваченного на поясе льняным шнуром. Добротные, хотя и грязные штаны внизу, ближе к босым ступням, истрепались в бахрому. Мальчик уже не помнил, какой день они в пути, гораздо больше его волновали постоянный голод да поцарапанная пятка. Слишком уж возгордился непривычной загрубелостью подошв, слишком беззаботно бросился вчера в бурьян... Даже мазь, приготовленная учителем, не очень-то помогала.
Неподалеку от мальчика на вросшем в землю валуне сгорбился белый как лунь старик. Длинные, давно нечесаные волосы рассыпались по плечам, борода закрывала впалую грудь, не единожды залатанную черную хламиду подпоясывала толстая веревка. Свою часть скудной трапезы старик закончил и теперь внимательно наблюдал за юным спутником. Покончив с лепешкой, тот еще несколько секунд сидел неподвижно, будто не веря в свершившееся, затем покорно вздохнул и обернулся к старику:
— Я поел, учитель.
— Тогда, Ванг, пора трогаться. — Старик, поставив сучковатый посох, тяжело поднялся. — Если сегодня путников на дороге будет поменьше, — добавил он, когда мальчик помогал ему закинуть за спину тощий мешок, — то к вечеру сможем добраться до постоялого двора, где меня неплохо знают. Даст Бог, в этот раз повезет: у нас будет крыша и какой-нибудь ужин в придачу.
День только начинал разгораться, когда они двинулись в путь. Взметая клочья тумана, выбрались по стерне на тракт, холодный и жесткий после ночи. Народ еще не показался, лишь одинокая повозка сползала с дальнего холма. Шли быстро, насколько способны были истощенное детство и дряхлая старость. Подгоняла не нужда, а веские основания не доверять этой свежести, тишине и простору. С каждой милей солнце выкатывалось все выше, наплывала жара, а с ней и люди. Пешие и конные, повозки и носилки, тележки и тюки грудились навстречу все плотнее, их поток все набухал и набухал, упруго бился в границах дороги, серое облако поднятой пыли обвивалось вокруг. Вскоре после полудня старик с мальчиком оказались вытесненными на обочину.
Устроившись в тени чахлого придорожного куста, старик утер рукавом лоб, отвязал от пояса тыквенную флягу и бережно передал Вангу. Мимо них катился непрерывный людской вал. И во всей этой неразберихе топота, голосов, ржания, криков, одежд и лиц явственно царило одно главное настроение — паника. Может, эти люди и не знали, куда направляются, зато хорошо представляли себе, что оставляют позади. Каждая быстрая, непроизвольная оглядка выдавала это. Ослепленные и сплоченные общей бедой, они неслись, не замечая ничего вокруг, стараясь лишь уйти подальше от преследовавшего по пятам горя.
Едва переведя дыхание, старик с мальчиком медленно двинулись по обочине, пробираясь сквозь заросли полыни и чертополоха. Мальчишка держался на удивление стойко, не хныкал, не жаловался, хотя раненая подошва то и дело давала о себе знать. Кривился, но поспевал за более опытным в странствии наставником. Попутчиков у них не было вовсе — рядом с темной жужжащей толпой они казались одинокими безумцами, бредущими навстречу тому, от чего любой норовит всеми средствами спастись...
Немилосердно жгущее солнце, струйки едкого пота, ухабистый путь, колючки, пыль, с настырностью лезущая в лицо, — чувство времени растворялось, оставляя лишь монотонное перемещение ног. Редкое событие достигало подернутого пеленой рассудка... Не сразу обратили путники внимание и на неясный шум, что зародился вдруг где-то далеко впереди. Между тем смутное колыхание пронеслось по текущей людской реке. Поток на мгновение замер, затих, прислушиваясь, а затем взорвался визгом и криками.
— Мелонги! — Стеганувший вопль поняли все.
В тот же миг заледеневший было поток вздулся водоворотом. Люди бросились врассыпную, теряя вещи и близких, обезумевшие лошади под ударами плетей рвались в сторону от дороги, давя толпу. Старик с неожиданной стремительностью поймал мальчика за руку, выдернул из взметнувшегося хаоса. Очутившись подальше от дороги, Ванг судорожно вцепился в кривой ствол какого-то деревца и круглыми от испуга глазами озирался вокруг. Рука учителя ободряюще потрепала малыша по затылку. Вытянув шею и подслеповато щурясь, старик пытался вглядеться в происходившее на тракте.
По еле намечающемуся, но постоянно ширящемуся коридору в толпе мелкой рысью продвигался отряд всадников, человек двадцать — двадцать пять. Все в шлемах, кольчугах, поверх — мохнатые меховые куртки без рукавов. Первым на огромном черном жеребце ехал особо приметный воин. Могучий до грузности,
