небольшой сумме денег, которая помогла бы ей в случае чего. Девушке долго не удавалось уразуметь, зачем принимать какие-то монеты. Стоило же осознать, что любимому всерьез угрожает гибель, как разразилась настоящая буря. Слезы текли рекой, рыдания едва глохли в подушке, Шагалан потратил немало сил и нежности, унимая внезапную истерику. Сам Нестион оказался гораздо прагматичнее. Он хмуро выслушал сбивчивое объяснение о грядущих потрясениях, непредсказуемости рока и повстанческой борьбе. Понимающе кивнул и молча взял подготовленные разведчиком золотые.
Отношения с Танжиной тоже складывались непросто. Темпераментная женщина, она кое-как сдерживала свои желания, покамест Шагалан посещал ватагу по крайней мере раз в пару недель. В эти редкие моменты на него обрушивался целый водопад страсти, жаждущей утоления. Только что отошедший от бесхитростной, но жаркой любви Кесси, юноша вовлекался в новый водоворот, где из него буквально выжимали новые подвиги. Обессиленным он возвращался опять к Кесси, после чего думалось уже исключительно об отдыхе. Теперь же, возглавив разведку, Шагалан наведывался в Гердонез еще реже. Ожидавшая Танжина металась загнанной львицей, каждая встреча начиналась со скандала, что, впрочем, не снижало затем накала страстей. Существование другой подружки Шагалан не счел нужным скрывать. Женщина сначала вроде бы приняла это спокойно, даже расспрашивала с интересом, откровенно возбуждаясь, о подробностях забав с соперницей. Помрачнела лишь однажды, когда полусонный юноша упомянул о беременности. Здесь также не обошлось без слез – странные звуки, разбудившие под утро, оказались рыданиями. И вновь понадобились утешения…
А в начале апреля, при очередном появлении в ватаге из затянувшейся отлучки, Шагалан ощутил какие-то чудные перемены. Люди избегали его взгляда, смущенно косились в сторону, расступались, перешептываясь. Умудренный годами старик Сегеш и тот неловко закашлялся, увидев гостя. Разведчика подобные игры заботили мало, он собирался было потребовать прямых объяснений, но не успел.
Подошел Перок, дрожащий, пунцовый от волнения, виновато прячущий глаза. Точнее, его подвели к юноше Джангес с парой мужиков и, выпихнув верзилу, остались поодаль наблюдать за развитием событий. Озадаченный Шагалан долго внимал мучительному мычанию Перка, тщась уловить суть. Потом взял его за плечи и встряхнул, чем заставил людей Джангеса напрячься. Лишь встряхнувшись, Перок наконец сумел выдавить несколько связных слов.
– Согрешил? – Юноша чуть нахмурился, ввергнув беднягу в настоящую панику. – С Танжиной?
– Угу. – Верзила глубже втянул голову.
Джангес в нерешительности переминался поблизости. Сейчас разведчик понял, что со своими людьми тот был призван не столько привести виноватого на суд, сколько уберечь его от немедленной и, вероятно, жестокой расправы. Или, по меньшей мере, постараться уберечь. Перок, похоже, уже готовился к худшему.
– Сама позволила, или силком взял? – спросил Шагалан, сохраняя на лице суровое выражение.
– Да что вы, господин… брат?! – отчаянно дернулся повстанец. – Разве б я посмел?!
– Почему бы и нет? Помнишь, жену купеческую отходил? Для нее, кстати, та история смертью закончилась.
– Да нет же! – заламывая ручищи, взвыл Перок. – Клянусь вам… брат. Честное слово! Ну, хотите, крестное целование приму?! Сама завлекла, в шалаш заманила, хватать начала… – Почувствовав, что недостойно валить все на женщину, он собрался с духом и добавил: – Хотя не скажу, будто очень противился. Каюсь, соблазн велик, загорелся. Когда такая баба предлагается… ни один мужик не устоит. Давно не случалось, вот рассудок и потерял. Ваше теперь право… судить…
– Мое?
– А то как же? Танжина ведь ваша женщина, а я… вот получилось… на чужое вроде позарился…
– Итак, сама обольстила? – усмехнулся Шагалан. – Божишься? А ты, бедолага, не стерпел?.. Ну и правильно сделал. – Перок, не веря собственным ушам, вскинул голову. – Если баба хочет, грех ее не взять. Топай, брат, нет на тебе никакой передо мной вины. С Танжиной разговаривать буду, а с тебя спрос мал.
– Так вы… прощаете меня? – изумился повстанец.
Шагалан отмахнулся.
– Нечего здесь прощать, значит, и речи о прощении не идет. Если, конечно, ты правду сказал.
– Да разве ж я бы вам, брат, в лицо лгал?! Единственно правда, как на исповеди!.. Вот только… с Танжиной… не сурово слишком…
– Понравилась баба? – прищурился юноша. – Знатная мастерица по мужской части, не отнять. Что вступаешься – молодец, но угрозы и для нее никакой. Тут в душе разбираться надо.
Танжина встретила гостя около их жилища. Стояла настороженно, но непокорно, уперев руки в бока. Глаза блестели из-под взлохмаченной рыжей гривы. Юноша, кивнув, нырнул в шалаш – народ и так вдоволь насмотрелся драматических сцен. Сбитая с толку женщина, поколебавшись, заглянула следом.
– Проходи, Танжи, – негромко позвал Шагалан. – Садись рядом, побеседуем.
Такой прием оказался для подруги столь ошеломляющим, что она как-то разом утратила весь свой гонор. Обмякшая, опустилась на лежанку. Некоторое время оба молчали, созерцая пол.
– Уже просветили? – спросила женщина. – Перок?
– Он. Действительно сама пожелала?
– Сама. – Танжина вздохнула глубоко, со стоном. – Мочи не стало эту истому терпеть, тебя поджидая. Все нутро истерзалось, спеклось, хуже пытки какой! А Перок ни при чем. Славный парень, простоватый, но… сильный.
– Обратно на больших мужиков повлекло? – хмыкнул Шагалан.
– В такую минуту всякий мужик лучше разгуливающего где-то дружка, – покосилась Танжина. – Теперь-то чего? Бить будешь?
– Зачем? – пожал плечами юноша.
Танжина громко, надрывисто всхлипнула и повалилась ему лицом в плечо.
– Ну неужели рука сама к плети не тянется? Проучи меня, Шагалан, глупую, похотливую кобылу, чтобы впредь неповадно было, иссеки до крови. Что мне для этого еще сотворить? Всю ватагу через себя пропустить, да?
Он кончиками пальцев вытер у нее начавшие собираться слезы.
– Ты свободная женщина, Танжи, а не моя вещь. Вольна поступать, как подсказывает сердце. Я же не Голопуз, понуждать не намерен. Была со мной, когда того желала, нынче можешь выбрать другого. Любого осчастливит подруга вроде тебя.
– Свободная женщина? – Голос Танжины дрожал. – Да если б ты только знал, как мне опостылела такая свобода! Тоже ценность! Обычные бабы, завидующие мне, на самом деле во сто крат богаче. Они имеют дом, мужа, детей, законную плеть, наконец!..
– Далась тебе эта плеть. Что, новая волнующая причуда? Успокойся, милая, ничего не случилось страшного.
– Ничего страшного… – Женщина зашмыгала носом у него на груди. – Чудо ты мое горькое, на беду подаренное. И ревности в тебе не растормошить, не то что любви. И не покорить тебя, и не бросить… Ни слез не ведаешь, ни подлинного веселья… Сподобил Господь… Как там твоя пузатая-то? Ты уж побереги ее, милый, постелью не утомляй, пускай выносит дите. А пока это длится, я как-нибудь твою силу приму. Хотя строгой верности не обещаю, но от долга своего не отрекусь… И нечего скалиться! Тебя еще многому учить предстоит, папаша, а то одни головы отрывать и умеешь. А в учении ведь, как издревле заведено, главное – почаще повторять усвоенное. Ну-ка, иди сюда!..
Толикой неприятностей поделилась и Ринара – тем более странно, поскольку ее отношения с Шагаланом оставались весьма запутанными. Похоже, девушка сама не могла решить, как вести себя с единственным другом, а потому металась из крайности в крайность. Если вчера она казалась милой, улыбчивой и едва ли не кокетливой, то сегодня безо всякой видимой причины замыкалась и хмуро отфыркивалась исподлобья. Впрочем, такие перепады отмечались давно, Шагалан привык взирать на них философски, терпеливо дожидаясь очередного светлого периода. Однако в последний месяц возникла иная беда – на юную недотрогу обратил внимание Эскобар.
По прибытии в Валесту командор к монашеской аскезе отнюдь не стремился. Не в пример прочим обитателям лагеря, он мог свободно его покидать, посещая окрестные деревни и городки. А при наличии
