правительство которого призвало к уголовной ответственности тех, кто шесть лет назад установил в стране диктатуру. Начались долгожданные перемены.
Городское население пребывало в ожидании, что политика репрессий и убийств будет выкорчевана с корнем и навсегда забыта. Кортасар, как любой аргентинец, тоже ожидал движения в сторону демократии. Более тридцати лет добровольной ссылки и вынужденного изгнания многому научили его, если говорить об оценке того, что происходило в Аргентине. Как и все прочие, он надеялся, что смутные времена таких позорящих страну правителей, как Арамбуру, Фрондизи, Ильиа, Онганиа, и всех тех, кто пришел после них, вплоть до Виделы, Виолы и Гальтьери, не только останутся в воспоминаниях, но и будут преданы забвению. Движимый этой надеждой и желанием поддержать восстановленный порядок, он решает отправиться в Буэнос-Айрес в ноябре 1983 года, когда Альфонсин должен был вступить в должность. Однако новый президент республики, как это ни удивительно, не захотел его принять.
Мотивация такого решительного отказа Альфонсина объяснялась, прежде всего, идеологическими причинами: наиболее близкие его советники стремились избежать возможности продемонстрировать перед камерами репортеров и телевидением, как Альфонсин и Кортасар пожимают друг другу руки. Позиция Альфонсина, как представителя власти, была мелочной и недальновидной, и он сильно проигрывал рядом с Кортасаром, на протяжении ряда лет непримиримо боровшимся за восстановление нормальной конституционной власти в Аргентине. С другой стороны, бесспорно то, что, несмотря на все различия политических проектов, которые имели в виду Кортасар и Альфонсин для Латинской Америки, Кортасар воспринял этот отказ как важный символ, значение которого выходило далеко за рамки частных несоответствий личного характера. Кортасар тяжело переживал эту выходку. Уже после смерти писателя, как нам рассказала Аурора Бернардес, Альфонсин заверил ее в том, что в той ситуации он просто не знал, что писатель находится в Буэнос-Айресе. В это трудно поверить. Освальдо Сориано в журнале «Ла Мага» за ноябрь 1994 года так вспоминает о тех днях: «Я помню, как мы увиделись с Хулио в последний день, когда он был в Буэнос-Айресе, ранним утром. Это произошло на углу улиц Сан-Мартин и Тукуман, и мы все были несколько ошеломлены; у Солари (Иполито Солари Иригойен) грустное лицо, ему стыдно, до него никак не доходит, что Хулио не только не приняли, ему даже не удосужились прислать хоть какое-нибудь сообщение: никто не появился, чтобы пожать ему руку от имени президента».
Так или иначе, Кортасар еще раз, с высоты своих 193 сантиметров, посмотрел на эту реальность и на эту социальную политику или социально-политическую стратегию, во всех смыслах ошибочную. Однако он получил компенсацию: отношение простых людей к нему; искреннее выражение человеческого тепла не имело ничего общего с пышными чествованиями и официальными празднествами. Он то и дело убеждался в уважении и любви своих читателей. Незнакомые люди узнавали его, порой ходили вместе с ним по улицам Буэнос-Айреса; однажды он признался Марио Мучнику: «Вот тебе пример: я выходил из кинотеатра на улице Коррьентес, где смотрел фильм Сориано „Не будет больше ни горя, ни забвения', как вдруг увидел целую демонстрацию, которая двигалась по улице: две-три матушки-бабушки, пара депутатов-радикалов и примерно сотня молодых людей, среди которых были совсем подростки, почти дети, которые скандировали: „Верните без вести пропавших, верните свободу!' Они, понятное дело, увидели, что я стою на тротуаре: демонстрация прекратила движение, и все ринулись ко мне, меня захлестнуло человеческое море, меня обнимали и целовали и чуть не разорвали на куски мое пальто, не говоря уже о том, что мне пришлось подписать не менее сотни автографов. Вот так вот, а рассказываю я тебе это все, чтобы ты получил общее представление, поскольку это происшествие было одним из многих подобных – например, однажды молодой парень-таксист узнал меня и после продолжительной поездки по городу отказался взять с меня деньги, сказав, что это был самый счастливый день в его жизни» (7, 1817).
Это была его последняя поездка в Буэнос-Айрес. Он попрощался с городом, как прощаются с другом. Больше он туда не вернулся. Кортасар понимал, что болезнь подтачивает его и уносит его силы, ее скрытая и зловещая работа заставляла его терять в весе, хотя он и продолжал бороться. Это было последнее свидание с городом, который он любил, который всегда был с ним и о котором он столько писал. Снова улицы Суипача и Майпу, «вкус „Чинзано' вперемежку с джином „Гордон', ароматы партера в театре „Колумб'», «летняя тишина в полуночном порту», покрытые плиткой влажные тротуары улицы Коррьентес с ее кафе, книжными магазинчиками и пиццериями, «молочные лавки, открытые с рассвета», брезентовые козырьки кафе, так похожие на парижские, на углу улицы Майо и улицы Бернардо де Иригойена, «скоростной пульман в Луна-парке и там же Карлос Беульчи и Марио Диас», улица Л аваль, обсаженная деревьями с красноватыми изогнутыми ветвями, потом улица 25 Мая, «архитектурное уродство площади Онсе»; «кварталы Абасто, Альмагро, Монтсеррат, Сан-Кристобаль», Кабальито, Флорес, Вилья Креспо, Палермо, Реколета, Бельграпо, часы на башне на площади Ретиро, Сан-Тельмо, Барракас, парк Ривадавиа со скамейками в уединенных уголках и вековыми деревьями, обрывистые и нежные звуки бандонеона, проулки. Банфилд глазами ребенка, который рассматривает муравьев, лежа на траве в саду своего дома. Это был его Буэнос-Айрес, когда он был мальчишкой, его Буэнос-Айрес, когда он был юношей, как он написал однажды, в одном из танго собственного сочинения: «Расскажи, расскажи мне о том Буэнос-Айресе, который теперь так от меня далеко».
Три месяца, которые отделяли его от возвращения из Буэнос-Айреса до дня кончины, тоже стали временем прощаний. Рождество в том году было холодным и грустным, несмотря на то что Аурора, переехавшая на улицу Мартель, поддерживала его как могла и несмотря на все сердечное тепло остальных его друзей. Анализы крови и посещения врачей, ожидание медицинского приговора в больнице Неккера. Он быстро худеет, катастрофически быстро. Постоянные боли в области кишечника и проблемы с кожей. Перемежающаяся лихорадка. Утомляемость, то и дело переходящая в полулетаргическое состояние, что мешало ему писать, читать и даже просто разговаривать. Развитие болезни перешло в необратимую фазу, вызванную образованием метастаз по всему организму. Необходимо было ложиться в больницу. В январе он лег в больницу Сен-Лазар, неподалеку от дома, и там работал над стихотворными текстами для книги Луиса Томазелло «Черная десятка», состоявшей из десяти графических работ, выполненных аргентинским художником в черных тонах, похожих по своему характеру на уже упоминавшееся произведение «Тройная похвала». Аурора, Томазелло и Юркевич были теми людьми, которые ежедневно несли на себе все бремя тяжести его болезни. «Мне постелили матрас рядом с его кроватью, и я спала на нем. Томазелло кое-как устроился в ногах кровати Хулио. Когда по утрам приходил Саул и приносил газеты, я уходила на улицу Мартель, чтобы принять душ», – рассказала нам Аурора Бернардес.
Жизнь подходила к концу, настоящее перемешалось с воспоминаниями. Франсуаза Кампо, которая навестила его за несколько дней до кончины, рассказывает: «К несчастью, в последний раз, когда я видела его, он был на смертном одре. Лицо его было сильно исхудавшим. От этого глаза казались еще больше – огромные глазищи, словно у ясновидящего. Мы стояли вокруг больничной койки: Саул и Глэдис Юркевич, его первая жена Аурора и я. Хулио был очень плох. Как вдруг его лицо оживилось. Он поднял длинную худую руку и спросил нас: „Слышите музыку?' Лицо его озарилось радостью, и он сказал: „Как прекрасно, что вы здесь, со мной, и мы вместе слушаем эту музыку'. Я подумала тогда: „Боже мой, если ему суждено умереть сейчас, в эту минуту, если он умрет, слушая эту музыку, которую слышит, и говорит нам, как это прекрасно, то это и в самом деле будет прекрасно'». [122]
Настоящее, прошлое – как все далеко, как далек теперь его первый приезд в Париж. Еще дальше тот день, когда он впервые приехал на вокзал Сан-Карлос в Боливаре, пронзительный звон будильника ровно в семь часов, каждое утро, каждую неделю, каждый бесконечный месяц в пансионе Варсилио в Чивилкое. Что сталось с Титиной Варсилио, улыбчивой девочкой, с которой Кортасар несколько раз сфотографировался? Где теперь инженер Педро Сассо, с которым Кортасар обедал за одним столиком в пансионе? Все в далеком прошлом. Жестокие зимы с их мертвой тишиной, холодные, заполненные ужасающей тишиной, какая бывает только в маленьких городках в глубине страны; библиотека семьи Дюпрат, откуда он брал книги Кокто, встречи на площади Испании с Нелли Мартин, которая так здорово плавала; джазовая музыкальная заставка радиостанции Л. Р. 4, перед тем как лечь спать, бросив последний взгляд из окна на улицу Пеллегрини, где ветер раскачивает верхушки деревьев и когда на секунду спрашиваешь себя: неужели жизнь состоит только из этого, а что же там, за бескрайними, бесконечными просторами пампы?
Что осталось в его памяти от Бьянки, директрисы средней школы Чивилкоя, – такой авторитарной дамы, реакционерки, с невыносимым характером; помнил ли он о том, что случилось с нунцием Серафини, об Эрнестине Явиколи, бросавшей на него взгляды, полные платонического восхищения, или о Сорделли, который называл его «мерзкий безбородый»; что стало с Мечей Ариас, с Кокаро, с Серпа и остальными? Существует ли еще школа Марпано Акосты, с крыльцом в пять ступеней, арочным входом и сводами портала и с флагом, развевающимся над балконом; где Хасинто Кукаро и вечерние возвращения на автобусе, долгие и грустные, на автобусе, который привозил его в Вилья-дель-Парке; а по дороге – продавцы
Он умер 12 февраля, в воскресенье. Рядом с ним были Аурора Бернардес и Луис Томазелло, вернейшие из верных, а также Саул Юркевич. По словам Томазелло, Кортасару очень не нравилась больничная палата, потому что ее окно выходило в пустой двор, где была ограда соседнего с больницей полицейского участка, и поэтому он умер, отвернувшись к противоположной стене. Омар Прего, навещавший его несколькими неделями раньше, рассказывает, что Кортасар признался, как ему хотелось увидеть деревья.
Его смерть, которая даже для друзей была неожиданной, потрясла многих, тоже друзей, но не таких близких. Так же восприняли его кончину и многочисленные читатели.
Андрес Аморос, занимавшийся изданием романа «Игра в классики» с толкованиями и комментариями, был одним из таких друзей (в большей степени он был его другом по переписке), которых обескуражила эта новость, поскольку он не знал, как глубоко и серьезно поразила Кортасара болезнь. Он рассказал нам в Мадриде в июне 2001 года, как за два года до этого он предложил Кортасару несколько необычное издание романа, с объяснениями и толкованиями текста:
После того как мы весь вечер проговорили о романе «Игра в классики», утром мне пришла в голову мысль, которой я поделился с Хулио: было бы интересно издать роман, как это делается иногда с образцами классического наследия, снабженными сотней, тысячей комментариев, а также толкований внизу каждой страницы. Как всегда, когда речь шла о чем-то действительно серьезном, я говорил полушутя-полусерьезно. Мое неожиданное предложение напугало Хулио. «Это прекрасная идея, вполне в духе хронопа, но у меня нет столько времени, чтобы проделать эту ужасную работу», – сказал он мне. Я объяснил, чтобы быть правильно понятым: я не собирался нагружать его этим; если он согласен, я мог бы сам взяться за эти штуки. Он вздохнул с облегчением. «Вы самый подходящий человек для такого дела», – ответил он. Я добавил, что у меня в этом случае нет никаких далеко идущих интересов: я не являюсь преподавателем испаноязычной литературы и не заработаю на этом ни славы, ни денег. Мне просто интересно сделать это для себя, чтобы лучше понять его великий роман самому и подобрать к нему ключи, чтобы таким образом помочь и другим читателям. Больше добавить было нечего: мы прекрасно поняли друг друга. Еще я добавил, что не буду утруждать его бесконечными вопросами: я всегда так веду себя с ныне живущими авторами. Я пришлю ему книгу, когда она выйдет.
Так я и сделал; работы было очень много: я просмотрел множество книг, имевших отношение к роману, множество сопутствующих материалов и словарей; я изучил, насколько мог, теорию классической музыки и джазовой, занимался кино, живописью, литературой; обращался за помощью ко многим своим друзьям. Я сделал подробный план Парижа применительно к «Игре в классики»: меня чрезвычайно увлекала эта работа. Первая версия издания, уже откорректированная, – ее опубликовало мадридское издательство «Кафедра» – вышла в начале 1984 года. Я написал об этом Хулио и еще о том, что в ближайший мой приезд в Париж я покажу ему, что получилось. Его молчание меня удивило: при его воспитании и всегдашней обязательности это было очень странно.
Я приехал в Париж, потому что Национальный центр драмы, литературным консультантом которого я являюсь, поставил в Европейском театре «Отсветы богемы». По приезде я понял причину его молчания: Хулио умирал. Известие о его смерти застало меня на репетиции спектакля по произведениям Валье-Инклана. А потом вышло издание, над которым я работал, и мне много раз и на многих встречах пришлось говорить о Кортасаре и об «Игре в классики». Нашлись люди, которые обвинили меня в оппортунизме, в том, что я воспользовался ситуацией, чтобы «сымпровизировать» собственное издание, на которое я потратил несколько лет; еще кто-то обвинил меня в низком качестве исследований по причине моего незнания некоторых аргентинизмов; а были и такие, кто ставил мне в вину, что я слишком много говорю о юморе в этом произведении, «таком серьезном». Хулио над этим посмеялся бы: я уверен. А теперь у меня остались только его письма и воспоминания о нашей дружбе.
Причиной смерти, засвидетельствованной доктором Модильяни на отделении гастроэнтерологии упомянутой больницы Сен-Лазар, была, как мы уже говорили ранее, хроническая лейкемия. Такого диагноза придерживаются и Аурора Бернардес, и самые близкие друзья писателя, такие как Саул Юркевич, Луис Томазелло, Освальдо Сориано, Марио Мучник, Омар Прего и Росарио Морено. Со своей стороны, Кристина Пери Росси, которая тоже являлась большим другом писателя на протяжении довольно долгого времени – Кортасар посвятил ей, как мы уже говорили, несколько стихотворений, напечатанных в сборнике «Спасительные сумерки», – так вот, Кристина Росси считает, что Кортасару занесли вирус СПИД в больнице Экс-ан-Прованса, когда делали ему переливание крови в связи с кровотечением; такую возможность допускает и Марио Голобофф, хотя ссылки на подобную случайность, которые он дает в своей книге, очень осторожны. Оба придерживались этой версии, потому что через несколько лет в печати появилась следующая информация: стало известно, что во Франции, в то время когда премьер-министром был Лоран Фабиус, имели место многочисленные случаи переливания крови при отсутствии должного медицинского контроля за качеством этой крови, что привело к трагическим последствиям. Все это происходило в середине восьмидесятых годов (1984), и пострадало множество пациентов – более четырех тысяч человек. Премьер- министр Фабиус и министр по социальным вопросам Жоржина Дюфуа позднее были осуждены за «непредумышленное убийство и нанесение тяжких повреждений», хотя и не подверглись
