«Не смей раскисать! – приказала она себе. – Возьми себя в руки. Ты не смеешь думать о себе! Сейчас главное – Алексей! Алешенька…»
Сердце у нее сжалось, когда она снова взглянула на них – на отца и сына, застывших на полу посреди комнаты.
Как помочь ему пережить этот ужас? Только оберегая сына, она сможет искупить свою вину перед отцом.
– Господи, прости меня! – шептала она. – Господи, дай мне силы! А вы, Владимир Андреевич… – губы ее затряслись, искривились, слезы хлынули из глаз, – вы, Христа ради, простите меня… Видит Бог, я не хотела! Я полюбила вас… И люблю… вашего сына.
Вера опустилась возле неподвижного Алексея, осторожно коснулась его плеча:
– Алешенька, милый! Очнись, умоляю тебя. Пожалуйста…
Ей вдруг стало страшно: а вдруг он теперь возненавидит ее? Вдруг не сможет простить ей смерть отца?
Алексей тяжело поднялся с колен. С минуту постоял молча. Потом повернулся к ней.
– У отца было больное сердце. Он уже два инфаркта перенес, – словно через силу проговорил Алексей, прочитав в ее глазах немую мольбу о помощи. – Ты здесь ни при чем.
Он обнял Веру и привлек к себе. Этот жест дал ей понять, что она здесь не посторонняя, что они едины в их общем горе…
Вера приникла щекой к его плечу и заплакала, всхлипывая, как ребенок.
– Алешенька… Что же это? За что?..
Он, не отвечая, гладил ее растрепавшиеся волосы. Потом осторожно отстранился и вышел. Вернувшись через минуту с пледом в руках, вновь склонился над телом и накрыл его.
Все! Нет человека… Только холмик, лежащий посреди разоренной комнаты.
– Надо в «скорую» позвонить. – Вера коснулась руки Алексея. – Где телефон?
– Я сам. – Он кивнул ей и вышел.
А она принялась машинально собирать разбросанные бумаги и книги, чтобы делать что-то, лишь бы не сосредоточиваться на своих мыслях, лишь бы не позволить укрепиться тому безотчетному чувству опасности, которое становилось все отчетливей. Будто кто-то незримый присутствовал здесь, угрожая гибелью всему живому – всем, кто осмеливался двигаться и дышать в его скрытом присутствии.
Минут через двадцать приехала «скорая». Врач осмотрел тело, подтвердил обширный инфаркт, сообщил, что это только предположение, а окончательную причину смерти установит вскрытие, и выписал заключение о смерти Даровацкого В. А.
Когда они остались одни в пустой квартире – тело увезла «скорая», – чувство нависшей беды только усилилось. Вера видела, что Алеша испытывает то же: им не нужно было слов – между ними установилось полное взаимопонимание, которое возникает между людьми, долгие годы прожившими бок о бок… И смерть Владимира Андреевича только усилила эту обоюдную чуткость.
– Алешенька… пойдем в мастерскую. – Она сжала его ледяные ладони. – Тебе не нужно здесь оставаться.
– Да… пойдем.
Весенняя, пьянящая радость природы, преисполненной силы, только усугубила чувство непоправимой утраты… Мир вокруг ликовал, напоенный живой водою весны, а Вере казалось, что жизнь ее засыхает, точно чахлое деревце, не пережившее морозной зимы, что душа ее сожжена роковой свинцовой печатью – печатью причастности к тайне, ни совладать с которой, ни проникнуть в которую она не властна…
Но она не думала о себе; глядя на Алексея, бредущего рядом, разом постаревшего и осунувшегося, она мучилась – как помочь ему, как отвлечь от невыносимых раздумий, как разделить с ним эту утрату… Ответа она не знала.
В мастерской на столе стояли чашки с остатками утреннего кофе. На этюднике портрет – Вера, полулежащая в кресле. На полу – пустая бутылка. Все было по-прежнему, будто ничего не случилось. Все было так, будто жизнь все еще улыбалась им… Но эта улыбка теперь исказилась гримасой боли и страха. И нужно было жить, глядя этой жизни в лицо.
Вера в растерянности стояла посреди мастерской, не зная, что предпринять. Она подумала: может, убрать посуду… Но Алеша опередил ее.
– Не нужно ничего… Мы оба сейчас нуждаемся в отдыхе. Держи. – Он протянул ей свежее полотенце, которое извлек из самодельного комода, стоящего возле ширмы. – Там, возле кухни – ванная. Прими душ, тебе станет легче. Возьми там мой халат. Он чистый, я его еще надеть не успел, – тихо произнес Алеша.
– Чистый, – машинально повторила Вера. Алеша поднял глаза, и их взгляды соединились.
Полотенце выскользнуло у него из рук и упало на пол. Она шагнула к нему. Мир вдруг исчез, растворившись в его глазах.
Она ощутила прикосновение ладоней к своим пылавшим щекам: бережно, точно боясь спугнуть это мгновение близости, Алексей притянул к себе ее лицо и покрыл его быстрыми жаркими поцелуями. Губы их слились, и Вера почувствовала, как мир вокруг поплыл…
Она пошатнулась, он подхватил ее на руки, и они шагнули в неведомое, где не было страха, горечи и стыда, где обнаженное тело, сотворенное как сосуд благодати, не знало греха – оно было храмом чистого, просветленного духа. И, познав эту радость, они дарили ее друг другу щедро и без остатка, и не было больше преград, разделяющих их тела, – они стали единым целым, они словно вошли друг в друга, раскрылись друг другу, и благодарной песней Творцу была их любовь…
Крошечный диванчик в углу мастерской стал ковчегом, на котором двое отплыли к новому берегу, к новой жизни, в которой не будет больше вечной битвы двух разделенных начал – мужчины и женщины, несхожих, как две планеты, где сама их несхожесть была залогом единства…
И Вера радовалась чуткости своих пальцев, которые могли так щедро ласкать того, кто сейчас стал частью ее самой, и отдавать, дарить наслаждение значило для нее больше, чем получать! И Алексей благодарил небо, заново открывшее для него мир, называемый женщиной, этот мир, в котором он был растворен, и все – зрение, слух, осязание – помогало ему проникать в этот мир снова и снова, переполняться им и славить его как высшую награду и драгоценность, которую дано обрести на земле…
12
– Любовь моя! – шептал Алексей, зарывшись лицом в теплые разметавшиеся волосы любимой, приникшей к его груди. – Как же я жил без тебя…
– А как я ждала тебя… – Она улыбнулась, блаженно полуприкрыв глаза, и в улыбке ее растворились разом все былые его горести и печали. – Где ты был-пропадал, мой любимый? – Она наклонилась над ним, и весь мир земной улыбался ему сейчас, сияя зеленью ее глаз. – Почему тебя так долго не было? Где ты был?
– Везде… – улыбнулся Алеша в ответ, целуя ее тонкие пальцы. – И нигде. А теперь нашелся. Я здесь!
– И ты не исчезнешь?
– А ты?..
День уже угасал, когда умолк их едва слышный шепот – шепот влюбленных, заново открывающих мир в словах, которые наполнялись особым смыслом, понятным лишь им обоим. Они обретали свой язык – язык любви, – и не было для них на свете занятия более важного, чем это…
И пока они лежали рядом, тесно прижавшись друг к другу, ничто не могло омрачить этот день – день рождения любви… Но едва оторвались друг от друга, надвинулась реальность, холодная и беспощадная, и смолкло пение райских птиц, и растворились в небытии манившие благодатью сады Эдема…
И вновь они очутились на грешной земле, с ее тяготами и заботами, и вновь нависла над ними тень несчастья.
– Алешенька, я… – потерянно прошептала Вера, присев у края кровати. – Мне кажется, мы не должны были сегодня… Это грех!
– Успокойся. Не нужно об этом… – Он привстал и обнял ее. – Должны, и именно сегодня! И отец бы нас понял… и благословил. Ты ведь ему полюбилась так… Как-то сразу. Даже я удивлялся. Теперь не удивляюсь. Он ведь всегда – и в старости – был настоящим мужчиной… И видел дальше, и чувствовал
