И Вера, удивляясь проснувшемуся в ней знанию, делала то, что подсказывало ей шестое чувство – ее женская интуиция.
Она зажгла свечу и с молитвой перекрестила горящей свечой стены мастерской и его, спящего безмятежно, и себя, замершую в благоговении. А потом села писать. Она очертит круг защиты – священную и нерушимую броню защиты, творимую с мольбой и с молитвой: соединить их навек, защитить и спасти…
Ее осенила догадка: если творчество привело их друг к другу, если, начав писать свой роман, она встретила своего единственного на свете, то само творчество и станет им защитой, словно невидимая твердыня, оборонит их от зла…
Она изменит сюжет своего романа – ее герои не расстанутся, их не поглотит безжалостное время, они соединятся навек, вопреки времени, вопреки обстоятельствам и самой судьбе…
Долго горел в ночи огонек – Вера творила свою нерушимую, невидимую и священную защиту, творила с молитвой к силам небесным, творила с мольбой к старику Даровацкому, чтобы простил их, благословил и помнил о них…
13
Уже под утро Вера заснула, прижавшись к Алеше. И приснился ей страшный сон…
Из тьмы мастерской к их утлой кровати – как лодочке, переправлявшей двоих через воды реки забвения из царства небытия назад, к жизни, – к их кровати приблизился мрачный призрак, и был он темнее ночи! Вот он обрел очертания человека, встал перед ней во плоти и крови – встал наяву тот, которого она никогда прежде не видала. И тяжкая холодная рука легла ей на горло, она словно обледенела, и жизнь ее замерла, застыла, готовая отлететь, как только страшная рука надавит чуть крепче…
И гулкий голос прогрохотал в тишине:
– Род ваш загублен, пропал… На нем – мое проклятье. Из тьмы веков исходит оно. Во тьме веков существую. И оживаю всякий раз в новом обличье, пока моя рыбка блистает на этой земле. Из тьмы забвения всплывает она. Из древней Венеции по венам, по крови людской переплыла моя рыбка в Россию. Для нее нет преград. Она не ведает времени, расстояний… Я так хотел! Я повелел – властью, данной мне князем тьмы… И не вам преградить ей путь!.. Не тебе ее остановить… И ты первая падешь ее жертвой! Так целуй мою руку!
Вера хотела крикнуть – во сне ли пребывала она или наяву – не знала, но только казалось ей, что всем весенним силам земли, переполнявшим сегодня ее сердце, всем силам жизни и пробуждения не одолеть эту могильную тяжесть, эту руку, камнем навалившуюся ей на горло…
Стиснув зубы, замерев и собрав все свои духовные силы, она начала творить про себя молитву.
«Отче наш…» – твердила ее душа, слившись с каждым благословенным словом. И тяжесть стала иссякать, растворяться в небытии, и жуткий призрак качнулся во тьме черным облаком, качнулся еще – раз, другой – и вмиг развеялся, став ничем. Вера стала кричать, кричать; ей казалось: вся Москва – замороченная, огромная – поднялась сейчас на этот крик. И тут же она поняла, что крика ее никто не услышал… И задумчивая печальная женщина в костюме с картины Врубеля «Царевна-лебедь» склонилась над ней и царственно повела рукой: «Он твой! Я его отпускаю…»
И тотчас Вера очутилась в особняке Даровацкого, в его комнате. И так же лежал он мертвый, распростершись на полу возле кресел, а под одним из кресел Вера увидела краешек белого листа… И рука старика указывала на эту бумагу, словно говоря ей: «Это тебе! Возьми!»
И с этим она проснулась.
– Господи! – Вера села в кровати, обхватив руками лицо, вся в холодном поту.
– Что? Что ты, милая? – Алеша мгновенно проснулся и привлек ее к себе. – Тебе что-то приснилось?
– Да… – Она уткнулась ему в плечо, пытаясь сдержать озноб.
– Ты вся дрожишь. Сейчас я согрею чаю. Ты лежи, я быстро. – Он было вскочил, но Вера его удержала.
– Я увидела… – Она запнулась, поняв, что не станет его тревожить рассказом о жутком призраке. – Я записку увидела.
– Какую записку?
– Там, под креслом… в комнате Владимира Андреевича. Он лежал как наяву… а под креслом я ясно разглядела лист бумаги.
Они переглянулись.
– Может быть, она и в самом деле там лежит? – Алеша покачал головой. – Мы не догадались все осмотреть. Похоже, это он что-то подсказывает тебе…
– А вдруг и в самом деле… – Вера вскочила и принялась лихорадочно одеваться. – Знаешь, я подумала – не может быть, чтобы со смертью твоего отца оказались обрублены все концы и мы так никогда и не узнаем, что связывает все это: рыбку, легенду, клад, историю вашей семьи… меня… Клад! – воскликнула она, замерев с полузастегнутой «молнией» на платье.
– Ты хочешь сказать, там был Аркадий… И у него карта…
Они, не сговариваясь, весь прошлый день не касались запретной темы – Аркадия, который, скорее всего, сыграл злую роль во всей этой трагедии: сомкнув судьбу Веры с судьбой старика, вырвав у нее адрес, он сделал так, что именно Вера оказалась виновницей гибели Даровацкого…
– Да, смерть твоего отца затмила все остальное… И карту, и клад… Но мы не должны забывать, хотя бы в память о нем, – ведь все это было для него так дорого – ты сам говорил…
– Да, было… но это была скорее игра.
– Как – игра?
– Ну, так! Мы с ним играли в это… двое взрослых мужчин. Понимаешь, мы подыгрывали друг другу, делая вид, что принимаем всю эту историю с семейной тайной, заклятьем, картой и кладом всерьез… Мы подначивали друг друга по-своему: он – роясь в старинных архивах и добывая все новые и новые подробности истории нашего рода. Настоящие, неподдельные… Кстати, легенда, которую он тебе рассказал, – подлинная. Все было на самом деле, и этому есть документальные подтверждения. Но это так, к слову. Я заводил его по-своему: просиживал в библиотеках, пытаясь найти план усадьбы, похожий на тот план, который хранился у отца… Понимаешь, во всей этой истории много темного и неясного, а самый главный пробел – мы не знаем… до сих пор не знали, план какой конкретно усадьбы у нас в руках… Нашему старинному роду в девятнадцатом веке принадлежало несколько подмосковных усадеб, кроме того, вовсе не обязательно, что клад зарыт именно в нашей усадьбе, – в роду были разветвленные родственные связи, и тайну могла хранить практически любая из подмосковных усадеб… В общем, тут все было неясно… и мы даже этому радовались! Нам не хотелось искать клад! Это был способ оживить и, если хочешь, как-то расцветить нашу жизнь… такую пресную, такую обыденную… Мы оба становились мальчишками, когда подыгрывали друг другу.
– Да, я очень хорошо тебя понимаю.
– И вот… в нашу игру вторглась реальность. С твоей публикацией эта история перестала принадлежать только нам, она перестала быть только нашей игрой… А потом реальность сгустилась до жути, приняв облик Аркадия, который превратил миф в прямую и вполне осязаемую угрозу. Реальность не простила нам попытки восстать над ней, построить свой мир и жить в нем по своим законам… И чем невиннее была наша игра, тем ужасней оказалась расплата.
Они замолчали.
– Да, игры кончились, – упавшим голосом произнесла Вера.
– Ну, маленькая, не надо падать духом! – Он нежно обнял ее и поцеловал. – Теперь мы победим – мы ведь вдвоем!
– Да… – Вера замялась, не желая признаваться в своих опасениях. – Только у меня такое чувство, будто что-то темное все равно нависает над нами… не отпускает…
– Без выкупа? – Он стал серьезным.
– Да, если хочешь… Видно, дело намного серьезнее, чем мы думаем, и мы оказались втянуты в историю, корни которой уходят глубоко во мглу времен… Которую не мы начинали…
– Так, может быть, нам доверено ее закончить? – Он склонился над нею, словно спрашивая: «А ты к этому готова?»
