примерещился, увиделся облик иной женщины — Веры Евсеевой.
ВТОРАЯ ГЛАВА ОТСТУПЛЕНИЯ
«Милая, милая Ира!
Представь себе самое неожиданное: я пишу тебе уже не из нашего таежного лагеря, а из поселка Парана, это километрах в тридцати от нашего бывшего лагеря. Нас перебросили сюда вертолетами.
Но слушай сначала. Тот ураган, который, конечно, и вас в городе изрядно напугал, захлестнул огнем опорную полосу, и всем, кто окарауливал пожарище, пришлось отходить марями. Какая жуткая ночь была! Мы сидим в лагере, где-то уже недалеко горит тайга, связи нет, и наших с опорной не дождемся. Все начальство там. Он тоже, представляешь, там. Где точно — не знаем. Можно умом тронуться. Женщины ревут, двоих пришлось уколами усыпить, один псих из горторговли кинулся с кулаками на Диму Хоробова, а потом в тайгу побежал, едва выловили... Я сегодня посмотрелась в зеркало — морщинки возле губ и глаз. Постарела лет на десять за одну ночь.
Только к утру они вышли. Я перед этим как сидела возле рации, так и задремала с головой на руках, помню лишь, ветер вроде стихать стал. И вдруг шум, стук, голоса. Очнулась, вижу: в палатке люди. Три человека. Черные, оборванные, чуть живые от усталости, Я сначала никого не узнала, потом гляжу: этот, впереди, — это же он, Корин!.. А он так хрипло и серьезно говорит: «Вера, видите этих двоих, со мной шли, последними, геройски шли, к медалям представим, запишите фамилии — Бурсак-Пташеня, студент Петя... назовите свою фамилию, Петя. Петров? Хорошая фамилия, популярная. Ну, ребята, благодарю. Завтракать и отдыхать приказываю!»
Вообрази, Ира, я сижу и не верю тому, что вижу и слышу. Сплю, мне кажется. Господи, думаю, кто же будет после такой ночи, такого похода, посреди горящей тайги говорить о каких-то медалях, героях! Надо уходить, бежать, выбираться отсюда! А он сел устало к столу, и я опять слышу его голос: «Хочу вам сказать, Вера, я думал о вас. Да, о вас... и свежем, пахнущем морозом снеге — том, снеге прошлой зимы, в котором едва не погиб, но... так бывает: он освежал меня, вы — звали... Я вышел, Вера, и хочу сказать вам: спасибо».
Я бросилась к нему, стала целовать его куда придется — в губы, щеки, глаза... Он сидел совсем обессиленный, и только голова у него покачивалась. Он не отстранил меня, но и не обнял. А когда я уткнулась лицом в его колени, он положил ладонь на мою голову и так спокойно, слабым шепотом проговорил: «За это тоже спасибо. Теперь внимательно слушай, Вера. Здесь у нас много дела, мы будем работать. Мы спасем Святое. А потом... там, среди веселых людей, белых домов, в сиреневом парке, у журчащего фонтана... да, там мы встретимся...» Его голова начала клониться, он стал падать, я едва довела его к раскладушке, и он мгновенно уснул.
Тут-то я заметила: над тайгой глухое, тихое утро. Ураган накатился, страшно ударил, истребил свою силу и умер. Пожар не пришел в лагерь, но тайга горела где-то совсем рядом.
Быстренько включила рацию. Центр уже звал нас. Пришлось Диме Хоробову от имени нашего штаба доложить все председателю комиссии. Был получен приказ: эвакуироваться. К нам вылетают тяжелые вертолеты.
Так мы, Ирочка, очутились в поселке Парана, чистеньком, деревянном, тихом и диковатом. Здесь, говорят, когда-то жили старообрядцы, бежавшие от новообрядческой православной церкви (их за что-то преследовали, в этом я мало разбираюсь), да и сейчас здешние жители, бородатые степенные мужики, опрятные молчаливые бабы, настороженные ребятишки, не очень-то рады нам. Хотя понимают, без нас им не защититься от пожара, если дожди его не загасят. А таковых пока нет, жуткая сушь. В общем, не верится даже, что в Паране нормальная школа, новенький клуб, фильмы показывают... Извини, Ира, вошла хозяйка дома, этакая могутная волоокая женщина в длинном невеселом платье, глухо повязанная платком. Она почему-то не любит, когда я пишу, сердито зыркает. Может, думает, на их жизнь доносы строчу... Все. Обнимаю!
P. S. Да, Ирочка, еще несколько слов. Я о нем — моем Корине. Ты внимательно прочитала? Он сказал: мы встретимся, когда спасем Святое. Там, в городе, в сиреневом парке, у фонтана... Слышишь? Надеюсь, не будешь больше вышучивать меня. Над счастливыми не смеются. А я безумно счастлива!»
Дима Хоробов вел свой вертолетик Ка-26, как всегда, грубовато, с изящным лихачеством: то вскидывал его над вершиной сопки, то резко, почти невесомо ронял в речные долины и распадки. Осторожничать было незачем, в кабине сидели мужики, мало ощущавшие воздушную качку: Корин, Ступин, директор леспромхоза Санников. Они осматривали Святое урочище, изредка переговариваясь. Ступин отмечал на топографической карте кромку пожара — приблизительно, ибо сквозь вязкое месиво дыма лишь кое-где проблескивал верховой огонь. В безветрии пожар двигался медленно, но теперь им было охвачено обширное, едва обозримое пространство урочища.
Проплыли над бывшим лагерем — черной выгоревшей поляной с кучами золы на месте склада, кухни, с пустыми железными бочками возле угольно-черного частокола лиственниц, и Корин сказал Санникову, кивая на иллюминатор:
— Наш погибший форпост!
Массивный, багроволицый директор леспромхоза трудно перегнул шею, участливо усмехнулся.
— Вот где нам помочь надо было! — в самое ухо ему выкрикнул Корин.
— Вроде справлялись...
— Вот именно — вроде... Теперь и вы зашевелились, когда припекло. Прямо-таки по пословице!
— Работа. План. — Санников еще более побагровел, тяжело заворочался, явно тяготясь жутким зрелищем горящей тайги.
— А пожар без плана работает, и неплохо, — проговорил диспетчер Ступин, понимая, зачем Корин подкалывает директора: надо расшевелить, растревожить, озаботить прижимистого, скуповатого Санникова, а то ведь будет рубить, трелевать лес («людей нет, техники нет, моя хата с краю»), пока поселок Парана не загорится.
Директор покряхтел, покашлял, но промолчал. Повернувшись к Корину, пилот Дима спросил:
— Еще покружим?
— Довольно. Зачем копоти прибавлять?
В огорчительном настроении был начальник отряда, и Дима с малым креном развернул вертолет, словно оберегая его напряженные нервы и раздумья.
Полетели на юг, постепенно выходя из дымной мглы. Воздух светлел в небе и над землей. Вот уже видна зеленая недвижная рябь леса, ущелья распадков просверкивают ручьями... Широкий, с пожелтевшей лиственничной хвоей косогор — все вниз, вниз... и там, в светлой глубине — округлая голубизна озера. На берегу какое-то древнее рубленое строеньице, рядом нечто, напоминающее лабаз. Все поросло травами, кустарником.
— Заимка монаха! — пробасил Санников.
— Вот он где обитал! — отозвался Дима. — И вправду, может, святой? Места тут: не хочешь — помолишься!
— Так ведь рассказывали — сгорел скит, — удивился Ступин.
— Неправильные сведения, — с нарочитой серьезностью вымолвил Санников. — По достоверному утверждению бабки Калики... вы с ней еще встретитесь... святой вышел навстречу огню, сгорел и этим
