У стола лекпом хлопочет, Инструменты протирая, И под нос себе бормочет Песню «Тройка удалая».
Трудно думать обезьяне, Мыслей нет – она поет.
Таракан сидит в стакане, Ножку рыжую сосет.
Таракан к стеклу прижался И глядит, едва дыша…
Он бы смерти не боялся, Если б знал, что есть душа.
Но наука доказала, Что душа не существует, Что печенки, кости, сало – Вот что душу образует.
Есть всего лишь сочлененья, А потом соединенья.
Против выводов науки Невозможно устоять.
Таракан, сжимая руки, Приготовился страдать.
Вот палач к нему подходит, И, ощупав ему грудь, Он под ребрами находит То, что следует проткнуть.
298 299 И, проткнувши, набок валит Таракана, как свинью.
Громко ржет и зубы скалит, Уподобленный коню И тогда к нему толпою Вивисекторы спешат Кто щипцами, кто рукою Таракана потрошат.
Сто четыре инструмента Рвут на части пациента.
От увечий и от ран Помирает таракан.
Он внезапно холодеет, Его веки не дрожат…
Тут опомнились злодеи И попятились назад.
Все в прошедшем – боль, невзгоды.
Нету больше ничего.
И подпочвенные воды Вытекают из него.
Там, в щели большого шкапа, Всеми кинутый, один, Сын лепечет: «Папа, Папа!» Бедный сын.
Но отец его не слышит, Потому что он не дышит.
И стоит над ним лохматый Вивисектор удалой, Безобразный, волосатый, Со щипцами и пилой.
Ты, подлец, носящий брюки, Знай, что мертвый таракан – Это мученик науки, А не просто таракан.
Сторож грубою рукою Из окна его швырнет, 300 И во двор вниз головою Наш голубчик упадет.
На затоптанной дорожке Возле самого крыльца Будет он, задравши ножки, Ждать печального конца.
Его косточки сухие Будет дождик поливать, Его глазки голубые Будет курица клевать.
(1934) ОЗАРЕНИЕ Все пуговки, все блохи, все предметы что-то значат.
И неспроста одни ползут, другие скачут.
Я различаю в очертаниях неслышный разговор: О чем-то сообщает хвост, на что-то намекает бритвенный прибор.
Тебе селедку подали. Ты рад. Но не спеши ее отправить в рот.
Гляди, гляди! Она тебе сигналы подает.
1932 НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ГЕНРИХА Прочь воздержание. Да здравствует отныне Яйцо куриное с желтком посередине! И курица да здравствует, и горькая ее печенка, И огурцы, изъятые из самого крепчайшего бочонка! И слово чудное «бутылка» Опять встает передо мной.
Салфетка, перечница, вилка – Слова, прекрасные собой Меня ошеломляет звон стакана И рюмок водочных безумная игра.
За Генриха, за умницу, за бонвивана Я пить готов до самого утра.
301 Упьемся, други! В день его выздоровленья Не может быть иного времяпровожденья.
Горчицы с уксусом живительным составом Душа его пусть будет до краев напоена.
Пускай его ногам, и мышцам, и суставам Их сила будет прежняя и крепость их возвращена.
Последний тост за Генриха, за неугасший пыл, За все за то, что он любил: За грудь округлую, за плавные движенья, За плечи пышные, за ног расположенье, Но он не должен сочетать куриных ног с бесстыдной женской ножкой, Не должен страсть объединять с питательной крупой.
Не может справиться с подобною окрошкой Красавец наш, наш Генрих дорогой.
Всему есть время, и всему есть мера: Для папирос – табак, для спичек – сера, Для вожделения – девица, Для насыщенья – чечевица! 1932 ГЕНРИХУ ЛЕВИНУ (По поводу влюбления его в Шурочку Любарскую) Неприятно в океане Почему-либо тонуть.
Рыбки плавают в кармане, Впереди – неясен путь.
Так зачем же ты, несчастный, В океан страстей попал, Из-за Шурочки прекрасной Быть собою перестал?! Все равно надежды нету На ответную струю, Лучше сразу к пистолету Устремить мечту свою.
Есть печальные примеры – Ты про них не забывай! – Как любовные химеры Привели в загробный край.
Если ты посмотришь в сад, Там почти на каждой ветке Невеселые сидят, Будто запертые в клетки, Наши старые знакомые Небольшие насекомые: То есть пчелы, то есть мухи, То есть те, кто в нашем ухе Букву «Ж» изготовляли, Кто летали и кусали И тебя, и твою Шуру За роскошную фигуру.
И бледна, и нездорова Там одна блоха сидит, По фамилии Петрова, Некрасивая на вид.
Она бешено влюбилась В кавалера одного! Помню, как она резвилась В предвкушении его.
И глаза ее блестели, И рука ее звала, И близка к заветной целя Эта дамочка была.
Она юбки надевала Из тончайшего пике, И стихи она писала На блошином языке: И про ножки, и про ручки, И про всякие там штучки Насчет похоти и брака…
Оказалося, однако, 303 Что прославленный милашка Не котеночек, а хам! В его органах кондрашка, А в головке тарарам.
Он ее сменял на деву – Обольстительную мразь – И в ответ на все напевы Затоптал ногами в грязь.
И теперь ей все постыло – И наряды, и белье, И под лозунгом «могила» Догорает жизнь ее.
…Страшно жить на этом свете, В нем отсутствует уют: Ветер воет на рассвете, Волки зайчика грызут, Улетает птица с дуба, Ищет мяса для детей, Провидение же грубо Преподносит ей червей.
Плачет маленький теленок Под кинжалом мясника, Рыба бедная спросонок Лезет в сети рыбака.
Лев рычит во мраке ночи, Кошка стонет на трубе, Жук-буржуй и жук-рабочий Гибнут в классовой борьбе.
Все погибнет, все исчезнет От бациллы до слона – И любовь твоя, и песни, И планеты, и луна.
304 И блоха, мадам Петрова, Что сидит к тебе анфас,- Умереть она готова, И умрет она сейчас.
Дико прыгает букашка С беспредельной высоты, Разбивает лоб бедняжка…
Разобьешь его и ты! 1932 БЫЛЬ, СЛУЧИВШАЯСЯ С АВТОРОМ В Ц. Ч. ОБЛАСТИ Стихотворение, бичующее разврат Пришел я в гости, водку пил,.Хозяйкин сдерживая пыл.
Но водка выпита была.
Меня хозяйка увлекла.
Она меня прельщала так: «Раскинем с вами бивуак, Поверьте, насмешу я вас: Я хороша, как тарантас».
От страсти тяжело дыша, Я раздеваюся, шурша.
Вступив в опасную игру, Подумал я: «А вдруг помру?» Действительно, минуты не прошло, Как что-то из меня ушло.
Душою было это что-то.
Я умер. Прекратилась органов работа.
И вот, отбросив жизни груз, Лежу прохладный, как арбуз.
Арбуз разрезан. Он катился, Он жил – и вдруг остановился.
В нем тихо вянет косточка-блоха, И капает с него уха.
305 I • А ведь не капала когда-то! I Вот каковы они, последствия разврата.
1932 f ФРУКТОВОЕ ПИТАНИЕ Много лет тому назад /кила на свете Дама, подчинившая себя диете.
В интересных закоулках ее тела Много неподдельного желания кипело.
От желания к желанию переходя, Родилось у ней красивое дитя.
Год проходит, два проходит, тыща лет.
Красота ее все та же Изменений нет.
Несмотря, что был ребенок и что он вместо пеленок Уж давно лежит в гробу, Да и ей пришлось несладко: и ее снесли, рабу, И она лежит в могиле, как и все ее друзья – Представители феодализма – генералы и князья, Но она лежит, не тлеет, С каждым часом хорошеет, Между тем как от князей Не осталося частей.
«Почему же,- возопит читатель изумленный,- Сохранила вид она холеный?! Нам, читателям, неясно, Почему она прекрасна, Почему ее сосуды Крепче каменной посуды?» Потому что пресловутая покойница Безубойного питания была поклонница.
В ней микробов не было и нету С переходом на фруктовую диету.
…Если ты желаешь быть счастливой, Значит, ты должна питаться сливой, Или яблоком, или смородиной, или клубникой, Или земляникой, или ежевикой.
Будь подобна бабочке, которая, Соками питаясь, не бывает хворая, Постарайся выключить из своего меню Рябчика и курицу, куропатку и свинью.
Ты в себя спиртные жидкости не лей, Молока проклятого по утрам не пей.
Свой желудок апельсином озаряя, Привлечешь к себе ты кавалеров стаю.
И когда взмахнешь ты благосклонности флажком, То захочется бежать мне за тобою петушком.
8 сентября 1932 ПОСЛАНИЕ, БИЧУЮЩЕЕ НОШЕНИЕ ОДЕЖДЫ Меня изумляет, меня восхищает Природы красивый наряд: И ветер, как муха, летает, И звезды, как рыбки, блестят.
Но мух интересней, Но рыбок прелестней Прелестная Лиза моя – Она хороша, как змея! Возьми поскорей мою руку, Склонись головою ко мне, Доверься, змея, политруку – Я твой изнутри и извне! Мешают нам наши покровы, Сорвем их на страх подлецам! Чего нам бояться? Мы внешне здоровы, А стройностью торсов близки мы к орлам.
Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель, Намеки природы понятны без слов: Проходит в штанах обыватель, Летит соловей без штанов.
Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой, Хочу над тобою летать, Отбросивши брюки, штаны и рубашку – Все то, что мешает пылать.
306 307 Коровы костюмов не носят.
Верблюды без юбок живут.
Ужель мы глупее в любовном вопросе, Чем тот же несчастный верблюд? Поверь, облаченье не скроет Того, что скрывается в нас, Особенно если под модным покроем Горит вожделенья алмаз.
