остаться дома. Я убеждала, что этот брак не принесет ей счастья, советовала подать на развод, да, да, на развод. Лучше развод, чем такая жизнь. Она, в конце концов, еще может составить себе неплохую партию даже с ребенком на руках. У нее все впереди! И что вы думаете? Она смотрела на меня пустыми глазами и качала головой. Она не может освободиться от своей эфемерной любви!
Вера Александровна скомкала салфетку и поднесла ее ко рту. Алексей Викторович тревожно посмотрел на нее. Наступило тягостное молчание. Я покосился на солнечную фотографию Кати.
— Она испортила себе жизнь, — горько заключила Наумова.
Глаза ее оплыли слезами, она порывисто поднялась и вышла из комнаты.
Наумов наполнил рюмки, и мы молча, словно в трауре, выпили.
— Извините мою жену. Она очень расстроена. Мы возлагали на Катерину большие надежды. Еще не все было потеряно. Перед ее приездом я навел справки. Развод можно было оформить
очень легко.
Это прозвучало как-то очень сокровенно, как будто я был членом семьи. Мне стало не по себе.
Внезапно Наумов стукнул маленьким кулаком об стол.
— Вы понимаете современную молодежь? Понимаете, чего они хотят? (Я молчал.) Они бесятся от жира. Акселерация! Чушь! Вместо высоких чувств им нужен суррогат любви! Что для них семейный очаг, положение в обществе, материальная обеспеченность!
Вошла Вера Александровна. Наумов тут же встал и удалился на кухню. Вера Александровна села на свое место. Лоб и щеки у нее были припудрены, глаза слегка покраснели.
— Извините, Борис Антонович, меня и моего мужа. Наша дочь выбила нас из колеи. Скажите, пожалуйста, откровенно: чем мы можем быть вам полезны?
Такого вопроса я ожидал меньше всего…
— Что вы имеете в виду?
— Вы много сделали для Катерины. Хотя она нас глубоко оскорбила, мы с мужем ценим ваше участие в ее судьбе. Скажите, она имеет возможность получить квартиру?
— До весны или лета вряд ли.
— Нельзя ли это как-то ускорить?
— Боюсь, что нет. Кооперативных домов у нас не строят. Поселок невелик, а жилья не хватает.
— Как же ей быть, Борис Антонович?
— Ждать, Вера Александровна.
Наумов внес блюдо, прикрытое крышкой. Жена искоса взглянула на него.
— Я слышала, у вас есть дочь?
— Да, и всего на два года моложе вашей Кати.
— Взрослая девочка… Она, вероятно, после школы будет поступать в институт?
— Боюсь загадывать. Так планируется, но… — я развел руками.
Наумовым моя легкомысленность, кажется, не пришлась по вкусу.
— Вы не надеетесь на свою дочь? — спросила Наумова.
— С некоторых пор я стал фаталистом.
— Вы можете рассчитывать на нашу помощь, если ваша дочь будет поступать в Москве, — проговорила Вера Александровна.
От жаркого и кофе я отказался. Вера Александровна настаивала. Я посмотрел на часы и сослался на деловое свидание. Вера Александровна заверила, что ее муж довезет меня. Поблагодарив, я сказал, что с удовольствием пройдусь пешком. Она отступилась с чувством досады.
Оба вышли в прихожую проводить меня. Прощаясь, Наумов коротко поклонился. Вера Александровна протянула руку.
— Я рассчитываю, что в следующий свой приезд в Москву вы обязательно к нам зайдете. Наш дом открыт для вас.
— Спасибо.
— Передайте, пожалуйста, Катерине, что мы всегда готовы принять ее.
— Хорошо, я скажу.
— Мы рассчитываем на ваше содействие…
Этой слегка загадочной фразой аудиенция была закончена.
Вечерняя столица, осыпанная снежком, шумела ровно и неумолчно, как тайга.
12
В начале декабря я вернулся домой. Поселок наш встретил туманным, морозным небом, собачьим лаем, дымами из труб и развороченными поленницами дров вдоль заборов… Приятно было глотнуть свежего воздуха и увидеть пустынные берега реки, на которых незапятнанно лежал снег. Было полутемно; бледное солнце стояло низко и совсем не грело, деревянные мостки, как всегда, напевали под ногами. Как хорошо было войти в свою квартиру, обнять жену, подхватить дочь, кинувшуюся на шею, а затем умыться, переодеться, сесть за стол и почувствовать, что жизнь все-таки неплохая штука… Домочадцы засыпали расспросами: где побывал? что видел? Я охотно рассказывал о своей поездке. Они взялись разбирать московские подарки, а я подошел к телефону и попросил редакцию. Было около шести вечера.
Ответила Юлия Павловна Миусова.
— Сообщите в последних известиях: Воронин прибыл, — сказал я.
— Борис Антонович! — вскричала Миусова.
— Здравствуйте, Юлия Павловна.
— Вы дома, Борис Антонович?
— Да, в кругу семьи блаженствую.
— Как я рада, что вы приехали! Вы не представляете, как я рада! — ликовала Миусова.
— Гм… — хмыкнул я недоверчиво. — В самом деле?
— Безумно рада, Борис Антонович! Я так измучилась, так измучилась. Когда вы выйдете на ра-боту?
— Завтра, вероятно. А собственно, почему вы измучились?
— Вы еще спрашиваете, Борис Антонович! Это не работа, а сумасшедший дом. Я похудела на два килограмма.
— Черт возьми! Зачем вы это сделали?
— Вы смеетесь, Борис Антонович, а мне совсем не до смеха. Положение серьезное, Борис Антонович.
Голос Миусовой зазвенел. Я насторожился.
— Что еще? Выкладывайте.
— Это не телефонный разговор, Борис Антонович. Завтра я вам все расскажу.
— Надеюсь, не Кротов?
— Он, он!
— Что опять натворил?
— Это не телефонный разговор, Борис Антонович, — твердила свое Миусова.
— А Катя как?
— Катя в больнице, Борис Антонович. Ее положили на сохранение. Положение серьезное, Борис Антонович.
— Да что вы кликушествуете! — рассердился я. — Говорите спокойно. Что произошло? Никто нас не подслушивает. Никаких шпионов нет. Говорите!
— Он уволился.
Была довольно длинная пауза, пока я переварил эту новость.
— Как уволился? Когда? Почему?
— Это не телефонный разговор, Борис Антонович.
В эту секунду мне захотелось запустить трубку так, чтобы она влетела в кабинет и треснула Юлию
