«Искренне, — отвечаю я. — Ты жуй, жуй. Я потому и пью, Лиза, чтобы другим меньше доставалось».
«Правда?»
«Ну да».
«Но ты же талантливый. Ты же себя губишь».
«А Россию спасаю».
«Бедная моя мама! Видела бы она меня. Бедный папа!»
«А кто они у тебя?» — поддерживаю я поток ее внезапных мыслей.
«Научные работники. А вообще они потомственные дворяне. А твои?»
«Разночинцы». — Наливаю себе по новой.
«Я уже пьяна?»
«Еще нет, но бабуля не подведет».
«О, дура! Я же тебя не поздравила по-настояшему». — Порывисто наклоняется ко мне и горячо целует в щеку. Я тут же мгновенно решаю, что нужно сделать для бабки что-нибудь очень хорошее. Принесу ей в следующий раз в благодарность жвачку. Наверно, она ее любит.
«Твое здоровье, Лиза. Хорошо, что отвлекла меня от негодной Маруси».
«Не смей при мне произносить женские имена, слышишь! Я очень ревнивая».
«Ого!» — думаю я.
«Ты знаешь, почему я пришла? — Лиза закуривает. Ох, опасно курить после бабулиного напитка! — Потому что ты сам не пришел. Это очень необычно. Кто меня знает, тот приходит сам. А ты не пришел. Я рассвирепела. Я очень свирепая».
«Да?»
«Да».
«Ну, извини. Эта Маруся…»
«Опять! Но настырных я тоже не люблю. Хамов ненавижу. Дураков презираю, — увлеченно перечисляет она, блестя глазами и зубами. — Помнишь, на именинах со мной танцевал один программист? Он ничего, смазливый, но он потрясающий дурак. А думает, что умный. Потому дурак вдвойне. А еще я ненавижу коммунистов. Ты знаешь, что я состою в Демсоюзе? Не знаешь. А я веду в Москве очень активную политическую жизнь, не думай! Я, между прочим, член редколлегии одной очень дерзкой студенческой газеты. Но сколько вокруг придурков! Особенно среди пожилых. Ты сумел сохраниться. Наверно, у тебя хорошие гены. Я знаю: в тот раз ты подумал обо мне черт-те что. Только познакомились — и сразу в постель. Но я тебе так скажу… как тебя зовут?.. а! Юра!.. извини, вылетело… Я тебе искренне говорю, что я не путана какая-нибудь. В Москве ужас что творится! В университете полно гомиков, лесбиянок. Перекрестные связи, то, се. Все посходили с ума. Но не я. Я еще во что-то верю. Меня, честно говорю, слово «любовь» не пугает. А ты вообще-то собираешься побриться?» — вдруг прерывает она свой пылкий монолог.
«А зачем? А-а! Конечно!»
«Вот сейчас ты подумал гадость, могу поспорить. Тебе нравится Набоков?»
Трудно уследить за мыслями Лизоньки, но я отвечаю:
«Очень! Вон он лежит».
«Я его обожаю. Он мой кумир, знай. За него даже можно выпить, правда?»
«Принесу бабке цветы, — мысленно решаю я. — Большой букет». И, поцеловав Лизу за дельное предложение, наливаю ей — умеренно.
«Может, разбавишь водичкой, а?»
«К черту! Ты меня все равно совратил».
Я смеюсь. Опять целую ее. Такой Лизы я еще не видел. Очень интересная Лиза! Но не слишком ли она гонит коней? Есть рубеж (это всем известно), за которым они, слабые создания, из легкомысленного состояния могут внезапно перейти к саддамовской, немотивированной агрессии. Сколько раз случалось в моей практике: сидит себе девица, смеется, лепечет — вся олицетворение эйфории — и вдруг ни с того ни с сего вскакивает на метлу, превращаясь в ведьмачку. Тогда удержать ее и договориться с ней чрезвычайно трудно. Не из таких ли непредсказуемых дворяночка моя? Я ведь так мало ее знаю.
«Пойду побреюсь, — говорю, вставая. — Поскучай минут пять, ладно?»
«Зачем тебе бриться?» — хватает она меня за руку.
Та-ак.
«Тебе вообще не надо никогда бриться».
Та-ак!
Склонив голову набок и нежно глядя на меня, она спрашивает, отращивал ли я когда-нибудь бороду. Никогда? Даже в юности? Ну, и зря! Борода мне пойдет. Да, кстати! Видел ли я когда-нибудь редкую фотографию Ленина без бороды и усов? Никогда не видел? Так вот: это жуткий уголовный тип! Между прочим, после защиты диплома она в Москве не останется, это решено. А мой привет Суни она не передала. Ее вообще поражает, как люди могут поклоняться кровавому Ильичу и обхаживать какую-то Суни с кривыми ногами. Она ненавидит тяжелый рок, но любит Иосифа Бродского. В Подмосковье у ее родителей есть дача.
Та-ак! — блаженствую я. Не часто все-таки слушаешь такие пылкие импровизации.
Лизонька вдруг замолкает в растерянности и жалобно смотрит на меня.
«Что?» — ласково спрашиваю я.
«А как же я в общежитие пойду? Я, по-моему, опьянела». «А зачем тебе идти в обшежитие, скажи на милость? Переночуешь здесь».
«Но у тебя же одна тахта!!» — вскрикивает она. «Верно. Одна». «Но я же дала себе зарок!»
«Ну, подумаешь, зарок», — притягиваю я ее к себе. «Но ты же небритый!» — кричит Лиза.
Мы замолкаем. Мы… как бы это изящней выразиться?.. сливаемся в поцелуе. Лиза душит меня с неожиданной силой, кусает мне губы. Ох, бабуля Алена Ивановна, кудесница! В неоплатном долгу перед тобой Теодоров! Благодаря тебе, бабуля, все происходит без нудных дипломатических переговоров. Брысь, Маруся, не до тебя сейчас! Ты лишь игра воображения, легкая тень на белом листе, след моего пера… А тут… Трудно поверить, но именно в этот момент кто-то громко стучит в дверь. Лиза мгновенно отшатывается. Мы прислушиваемся. Стук повторяется. Сильный гнев вспыхивает в глазах Лизы.
«Опять! — шепчет она злым голосом. — Ну, это уж слишком! Откроешь, да?»
«Открою, но никого не пущу».
«Правильно! Пошли их, пожалуйста, на х…», — умоляюще просит Лизонька.
На миг я цепенею от изумления, а затем, хохоча, иду к двери.
II. Иван Медведев собственной персоной стоит на площадке, сопя, тяжело дыша после подъема на четвертый этаж. Толстый, солидный, в светлом костюме.
«Ваня!» — радостно восклицаю я. Редкий гость он в этой моей квартире, очень редкий.
«Чему смеешься?» — мрачно осведомляется Иван, и я вижу, что он как-то необыкновенно мрачен.
«Да так. Есть повод. Каким ветром, Ванюша, в приют мой убогий тебя занесло?»
«Может, сначала впустишь?»
Видит Бог, Ивана я не могу выпроводить, даже если Лиза от ярости выпрыгнет сейчас в окно.
«Я не один, — предупреждаю его. — У меня дама. Ты умеешь вести себя при дамах?»
«Пошли они все на х…!» — довольно-таки громко вдруг заявляет Медведев.
У меня новый приступ смеха. Так и вступаем в комнату: солидный, мрачный Иван и веселый Теодоров. Лиза вскакивает с тахты. Гнев еще не сошел с ее горящего лица, но в ту же секунду оно преображается в ослепительной улыбке.
Два матерщинника смотрят друг на друга. Затем между ними происходит такой, примерно, диалог:
«Привет!» — буркает Медведев очень неприязненно. «Здравствуйте, Иван Львович! — радостно отвечает Лизонька. — Как хорошо, что вы пришли! Садитесь, пожалуйста!»
«А что хорошего в том, что я пришел?» — бурчит Иван, озираясь.
