— Обойдусь без тебя. Отвернись или выйди.
— А это зачем? — не понимаю я.
— Оденусь.
— А так не можешь? Ладно, отвернусь. Но имей в виду, я тебя внутренним зрением вижу. Дай докурить!
— Вот, возьми. — Она протягивает мне половинку сигареты через плечо. Как будто дует легкий ветерок: сбросила халат. — Слушай. Это ты приходил ночью? В тот день, когда звонил, помнишь?
— Нет, не я. Это Теодоров приходил. Ему по ночам не спится. Шарахается пьяный, кличет Лизу. А это ты сдала его в милицию?
— Что за чушь! Мне утром сказали, что…
— Болван этот Теодоров! Ждет-ждет Семенову, а она мотается по командировкам. Приедет и не думает появляться. Плевать ей на Теодорова!
— Неправда. Я приходила вчера, — слышу голос из-за спины. — Но ты был не один. Я не стала стучать.
На миг я замолкаю, осекаюсь… Замедленно спрашиваю:
— А с кем это я… интересно… был?
— Тебе лучше знать, кто у тебя хихикал. Вспомни.
— А! — восклицаю я. — Действительно. Была гостья. Верно! Это соседка заходила. Она алкоголичка. Я ее консультирую, как бросить пить.
— Понятно, — ровно откликается Лиза.
Откуда такое спокойствие, такое смирение? Не нравится мне это спокойствие, это смирение. Не свойственны такие добродетели той Лизе, какую я знал.
Я отшвыриваю окурок в таз под рукомойником, круто поворачиваюсь. Лиза стоит уже одетая: на ней пятнистая куртка с откинутым капюшоном, пятнистые штаны, в руках держит рубчатые туристские ботинки. Узкое, светлое лицо ее серьезно.
— Так пойдет? — оглядывает она сама себя.
Я сглатываю комок в горле. Трудно отвечаю: да, мол, так пойдет, в самый раз по погоде… но нет ли ошибки в том, что она вообще оделась? Правильно ли это?
— Ты же сам захотел. Или мы не поедем? — невыносимо спокойно спрашивает эта анти-Лиза.
— Нет, мы поедем. Но я все жду-жду, когда, черт возьми, ты подойдешь и поцелуешь…
— А сам не можешь?
— Могу. Еще как.
И подступаю к ней. Бац! Это туристские ботинки со стуком падают из ее рук на пол. А в следующее мгновенье мы стоим, обнявшись, прижавшись друг к другу, покачиваясь… Господь положил свои тяжелые длани на наши затылки и удерживает, не дает оторваться друг от друга. А затем:
БАНАЛЬНЫЙ ТЕОДОРОВ: Думала обо мне? Честно говори.
БАНАЛЬНАЯ ЛИЗА: Да. Все время.
ОРИГИНАЛЬНЫЙ ТЕОДОРОВ: Плохо твое дело. Влюбилась ты в меня.
УМНАЯ ЛИЗА: Не обольщайся сильно.
МУДРЫЙ ТЕОДОРОВ: Знаю, что говорю! Сгубила, считай, свою молодость.
НЕЖНАЯ ЛИЗА: Дурачок.
РЕВНИВЫЙ ТЕОДОРОВ. А вела себя в командировке хорошо? Почему похудела?
ГРУСТНАЯ ЛИЗА: На себя посмотри. Постарел как.
Не ты ли, Ваня, из своей дали дирижируешь ее смирением и всепрощением?..
4. ЕДЕМ НА МОРЕ И…
Ну и становимся героями пустынного песчаного побережья. Ни одной шальной души, кроме нас, нет тут в такую погоду. Обложное небо. Серое, неприютное море с высокой волной. Моросит мелкий дождь. Ветер, ветер. Где-то вон за тем мыском, помнится мне, около старого песочного карьера стоял вагончик на колесах, бытовка рабочих. Да, стоит по-прежнему этот вагончик на колесах. Я надеюсь, что он, когда понадобится, приютит нас.
А Лизе, моей попутчице, похоже, не надо крыши над головой. Будь она нерпой, она легко и радостно ныряла бы в волнах; будь она чайкой, взлетала бы выше и круче других белокрылых, а будучи двадцатилетней жительницей асфальтовой столицы, по-своему предается вольной воле: то бежит по кромке прибоя, то украшает себя длинными мокрыми плетями морской капусты, то роется, как старатель, в береговых наносах…
Молодая, однако! — по-нивхски думаю я, шагая устало и невдохновенно следом за ней. Пусть, однако, позабавится! Сам я тоже ищу, но не раковины и не замысловатые деревяшки, а подходящее бревно. И нахожу, конечно. Прекрасное бревно. А рядом старая коряжина, под нее можно набить сучьев и запалить костер. Что и требовалось доказать.
— Э-эй! — сложив ладони рупором, кричу я и машу призывно рукой: беги, мол, сюда, гляди, чего я нашел!
Была бы Лиза нерпой, она бы испугалась и нырнула в глубину; была бы чайкой, облетела бы стороной, а доверчивая москвичка тотчас подбегает ко мне — разгоряченная, светловолосая. Десантница в пятнистой одежке.
— Что? Привал? — спрашивает, радостно дыша.
— Ага, привал. Займись-ка, Теодорова, столом, а я разведу костер.
— Ка-ак ты меня назвал? Теодорова?!
— А чем плохая фамилия? А ты зови меня Семеновым.
— Ну, знаешь! Я не согласна, нет!
— Давай, давай, Теодорова, не пререкайся. Ишь ты, однако, какая строптивая! Молода еще противоречить, — по-аксакальски бурчу я. И ухожу на поиски сучьев.
Глуп был бы Юрий Дмитриевич Семенов, не запасись он у вокзальных торгашей любимым своим напитком. Такса — шестьдесят рублей — поразила наивную Лизу и, может быть, лишила дара речи… во всяком случае, она не противилась покупке. Но я-то знаю, что и тут не обошлось без Вани, без его незримого присутствия… не кощунствую ли я, Иван? Да нет, поймешь и простишь… а пока я набираю охапку старых сучьев и с помощью газеты «Правда», повозившись, разжигаю небольшой костерок под коряжиной. Смотрю на Лизу. Она сидит на корточках. Светлые волосы спадают на лицо. Режет хлеб, драгоценную колбасу, чистит редиску.
А будь она нерпой или чайкой… А будь я клешнястым крабом или песчаной блохой… как бы мы могли встретиться? Кто бы тут находился вместо нас, в занятых нами объемах пространства? Странно иной раз, даже еще не выпивши, чувствовать себя самим собой, единственным и неизменным, лишенным возможности перевоплощения, не замечали?
А бутылку открыть — это уж мужское дело. Сядем на прекрасное бревно, вглядимся в огонь. Увидим там каббалистические знаки. Вглядимся в серое море. Не увидим паруса — и не надо. Не увидим, увы, резвого китенка. Лишь бугристая водная пустыня вплоть до берегов Америки. Поднимем лица к небу. Солнце нам снилось много дней назад. А теперь снятся тучи да тучи, гонимые ветром. Никак мы с тобой, Лиза, не пробудимся, чтобы увидеть что-то иное, как может Ваня. Помянем Ваню. Помолчим. А теперь скажи мне, Теодорова: надумала ты ехать со мной в Москву или нет?
— Да я бы с радостью! Но как, как?
— Ладно, я сам поговорю с Жанной. Разрешаешь?
— Поговори. Но она ведь не редактор.
— Побродим по Москве. Покажешь мне Кремль. Говорят, он красивый.
Лиза смеется и давится кусочком хлеба. Я хлопаю ее по спине, обнимаю за плечи.
— Познакомишь меня со своими сестрами, — продолжаю мечтать.
— Черта с два!
