Гольдберг с Газгольдерной улицы это пожилой, седой, но легкомысленно кудрявый мужчина. Он один в своем кабинете, и он вопросительно смотрит поверх очков на посетителя Теодорова.
— Слушаю, — говорит он.
— Я автор, — сообщает Теодоров. — Дальневосточник. Вот оказался в Москве и решил к вам зайти. Моя фамилия Теодоров.
— А моя Гольдберг. Рукопись, видимо, принесли?
— Не совсем так. Я посылал вам по почте роман и получил благоприятный ответ. Вот. — Теодоров достает заранее приготовленное письмо с грифом «Пенты».
Гольдберг его берет, не отказывается и быстро через очки прочитывает текст.
— Ага, вот вы кто, — говорит. — Я понял. Садитесь.
— Благодарю.
— Курите.
— Спасибо.
— Я ваш роман читал. Успел пробежать. Хороший роман, интересный. Хорошо написано, интересно. Увлекает ваш роман. Читаешь и очень интересно.
— Не скучно, значит? — спрашивает Теодоров, закуривая.
— Нет, не скучно. Интересно. Чувствуется, что вы профессиональный писатель. Язык интересный у вас, образы. Я пробежал. Мне понравилось. Я согласен с нашим редактором, что надо печатать. Непременно.
— Я тоже согласен, — улыбается Теодоров. Хорошая улица Газгольдерная, хорошая!
— А как вы узнали о нашем издательстве?
— А вы издавали Набокова. Вот оттуда и адрес.
— Понял. Очень просто. Вам повезло. Мы почтовые рукописи не рассматриваем. Но редактор начал читать ваш роман и увлекся. Я тоже пробежал. Очень смело, интересно. Сюжет, интрига — все на месте. Думаю, тысяч пятьдесят быстро разойдутся.
Очень хорошая улица Газгольдерная! Теодоров расслабляется, благодушно дымит.
— Но! — поднимает палец пожилой, кудрявый Гольдберг.
— Да?
— Есть сложности.
— Есть? Какие?
— Вы не поймете. Они наши внутренние. Месяц назад их не было, а теперь появились. Так бывает. Не было — и вдруг на тебе. Бывает?
— Ну, видимо, бывает… — осторожно соглашается Теодоров.
— Бывает, и часто. Но ваш роман надо издавать, надо! Вы можете на нем хорошо заработать.
— Я не против, — опять улыбается Теодоров.
— Тысяч семьдесят-сто.
— Да что вы!
— Не меньше. А то и больше. И обойдется вам это недорого. Всего в тысяч десять-двенадцать.
— Как это? Не понял, — говорит Теодоров.
— Очень просто. Сейчас объясню. Мы издаем за ваш счет. Издаем быстро и качественно. Вы поручаете нам распространение. Выплачиваете комиссионные. Сколько — обговорим. Мы быстро продаем. Вот и вся механика, — откидывается он на спинку своего стула.
Теодоров молча на него смотрит. И Гольдберг молча на него смотрит. Кто же кого переглядит?
— Вы, конечно, шутите, — криво улыбается Теодоров-сан.
— Почему?
— Откуда мне взять деньги на издание? Я полагал…
— Вы полагали, что издадите за наш счет?
— Конечно.
— Мы тоже так думали, — очень огорчается кудрявый Гольдберг. — В письме об этом недвусмысленно сказано. Но роковые обстоятельства. Мы — признаюсь вам — в финансовом цейтноте. Выплаты, выплаты без поступлений. Нас душат. Мы сами второй месяц не получаем зарплаты.
— На кой же обнадеживать? — грубо спрашивает Теодоров.
— Я же вам объяснил.
— Раз вы уверены в книге, то почему отказываетесь от возможных доходов? — проявляет Теодоров финансовую сметку. Он уже мрачен, и сигарета его гаснет сама собой.
— Мы на нуле, товарищ, на нуле! — панически вскрикивает, раскинув руки, этот Гольдберг. — Мы ничего в данный момент не запускаем. Может быть, к концу года… Если вы готовы ждать…
— С договором?
— Договор возможен в принципе.
— С авансом? — жестко спрашивает Теодоров, ибо терять ему нечего.
— Выплата только по распространению тиража.
— Тогда возвратите рукопись, — встает Теодоров. Встает и пожилой, кудрявый Гольдберг.
— Очень жаль. Искренне. Может быть, вам удастся найти спонсоров?
«Сам ты спонсор!» — в сердцах думает Теодоров. Откуда взять денежных помощников в этом вертограде, где нужно обладать или высшими связями, или нерядовой предприимчивостью, или боевой наглостью проходимца, чтобы быстро и надежно разбогатеть? Улица Газгольдерная! Этим все сказано. На такой улице, подавленно думает Теодоров, шагая к автобусной остановке, хорошо вешаться. Название располагает. Кто, кто сказал, что эта сучья «Пента» обязательно выплатит аванс? С чего я взял, что немедленно и гостеприимно распахнется стальной сейф издательства? Сколько раз подводила эта святая вера в «авось» — сколько? Моя близорукость, мое неумение (и нежелание, и нежелание!) заглянуть дальше послезавтра — не ярчайшая ли это патология, достойная дурдома? Почему я начинаю думать и размышлять о прокорме и проживании на последних рублях, а не на две-три тысячи, скажем, раньше? Где моя человеческая врожденная предусмотрительность, коей и ребенок даже не лишен?
«Звони в ВААП», — подсказывает мне внутренний голос.
— Чушь! — отвечаю я ему. — Нет там ничего и быть не может.
«Литфонд».
— Безнадежно! Больше сотни не дадут, да и то едва ли.
«А ты справься».
— Ладно, дурак, наведу справку.
И вот звоню в ВААП (Всесоюзное агенство по авторским правам — для непосвященных). Представляюсь какой-то писклявой женщине. Так, мол, и так. Дело мое находится в региональном отделении, а именно — в городе Хабаровске. Но гонорары, как я понимаю, идут через столицу мира Москву. У меня сложное положение («хреновое у тебя положение, а не сложное!»). Не могла бы она…
— Я вас поняла. Повторите фамилию.
— Те-о-до-ров.
О Теодорове не слышала, дуреха, об авторе замечательных драм, а также комедий!
Долгая, затяжная, безнадежная пауза. Затем пискля возникает в трубке и пищит:
— Вы слушаете? За январь ничего, за февраль и март ничего. В апреле поступило четыреста рублей восемнадцать копеек, в мае — тысяча триста рублей тридцать две копейки.
— Да ну? — выдыхаю я.
— Да, но мы уже перечислили их в Хабаровск.
— И давно?
— Дней десять назад.
— Господи боже мой! — восклицаю я, зараженный стилистикой Сони Голубчик. — Слушайте! — говорю я. — А как бы сделать так, чтобы их оттуда вызволить? Поверьте, крайняя нужда.
— Это только главный бухгалтер может решить.
— А кто? — спрашиваю я вдохновенно. — Имя-отчество?
— Тамара Ивановна.
— А она добрая?
