бесприютный и неприкаянный, так получается? — разогревал я себя, затягиваясь дымом жадно и глубоко.
За спиной заскрипели тормоза; я оглянулся. Ну, ясное дело, милицейский дежурный «газик» тут как тут, а из приоткрытой дверцы выглядывает блюститель порядка.
— Эй, парень! — бодро позвал он. — Ты кого ждешь?
— Да уж не вас, — огрызнулся я.
— Что-что? — переспросил он. — Как ты сказал? — Вылез из машины, не поленился, и подошел ко мне, улыбаясь вроде с какой-то радостью. Толстомордый такой, молодой еще.
— Сказал, что не вас жду. А впрочем, может, и вас. Помогли бы, что ли, раз подъехали! Врубите свою сирену, пусть повоет. Иначе ее не разбудишь. Спать здорова.
— Ты что, пьян? — Он вгляделся в меня.
— Трезвей не бываю.
— Подружку, что ли, ждешь?
— Может, и подружку.
— Даю совет. Иди домой. Живешь где?
— Живу в СССР. Советский подданный.
— Прокатиться с нами хочешь? До милиции? — спросил он уже без улыбки, играя желваками.
— Особого желания нет.
— Ну тогда так. Раз-два — и топай!
— Комендантский час? — спросил я.
— Назад поеду, увижу здесь — пеняй на себя.
— Ясно, ясно!
— Подружку завтра встретишь. Никуда она не денется.
— Разрешаете завтра? Спасибо.
— Вот так! — скрепил он и зашагал к машине.
Едва они отъехали, я нагнулся, отыскал на газоне несколько камешков — не булыжников, конечно, чтобы не высадить стекло, — и принялся метать в ее окошко. Дзынь-дзынь! Проснись, Сомова! Выгляни в окошко! Твоя мать пришла, молочка принесла! Слышишь, Сомова, я тут! Имею к вам конфиденциальный разговор! Ну, где ты? Я жду! Пошевеливайся!
На пятом только камешке окно распахнулось, и я увидел ее — привидение в белой рубашке.
— Ты что? — зашипела она злым шёпотом. — Обалдел, что ли? Что тебе надо? Уходи отсюда!
— Ах, уходить? Я уйти должен?
— Вот именно!
— А может, ты спустишься?
— Ни за что!
— Прыгай сюда, Сомова! Прыгай! Я тебя поймаю на ручки!
— Не дождешься! Лови свою Шемякину!
— А ты спала или нет, честно скажи? Мне важно знать, дрыхла ты или ждала меня.
— Не твое дело. Уходи!
— Как бы не так! — засмеялся я. — Плохо ты меня знаешь! Я сейчас залезу по водосточной трубе. Погоди минутку…
— Ох, какой дурак! — прошептала она. Окно захлопнулось.
«Вот так-то, — подумал я злорадно. — Нечего со мной спорить. Раз сказал выходи — значит выходи. Такой закон». — И захромал к двери, подальше от фонаря, в темное местечко.
Пяти минут не прошло — дверь распахнулась. Татьяна вылетела на улицу, а за ней высунулась вахтерша.
— Назад не пущу, так и знай! — прокричала она. — Шлындра! Полуночница!
— В чем дело, бабуля? — выступил я из темноты, как демон ночной. — За что оскорбляете девушку?
— А! Вот ты к кому навострилась! — обрадовалась она. — Ну, гляди! Завтра коменданту все расскажу! Выселят тебя, так и знай!
— Спокойно, бабуля.
— Я тебе дам «бабуля»! Обнаглели все! Ни днем ни ночью покоя нет!
— Точно сказано: «Покой нам только снится».
— Я на пять минут. Не закрывайте, Клавдия Ивановна! Пожалуйста! — попросила Татьяна.
— Закрывайте! — распорядился я. — На все засовы!
Так она и сделала, эта вышибала; дверь с треском захлопнулась, ключ повернулся в замке.
На миг Татьяна онемела от моей наглости. Стоит, шевелит губами, а ни звука не слышно.
— Ты… ты… — обрела она наконец голос. — Да как ты смеешь!
— Вот смею!
— Да я… если хочешь знать… видеть тебя не желаю.
— Да ну?
— Я спустилась, чтобы ты весь дом не перебудил. А так бы ни за что! Между нами все кончено, неужели не понимаешь?
— Затем и пришел, чтобы попрощаться. Последняя ночь, Сомова. Я уезжаю. Начинаю новую жизнь.
— Как? Куда уезжаешь? Врешь! Врешь ты!
— Нет, не вру. Я решил пойти по дорожке отца. Он всю страну объездил, а я что видел? Ни черта я не видел, Танька! Я живу как за решеткой, и мне это осточертело. Я хочу узнать, что такое свобода. Отец поможет. На первых порах поживу у него в Ташкенте. Он приютит, не откажет. Потом двинусь дальше, куда-нибудь на север.
— Ты… ты серьезно?
— Да! Да!
— А институт?
— Плевать! Обойдусь без него!
— А твоя мать? Как же она?
— Вздохнет свободно.
— Ну а я? Я? — закричала Татьяна не своим, высоким, звенящим голосом на всю тихую окрестность.
— А ты за другого выйдешь замуж. Это не проблема, сама знаешь.
— Костя, милый, что с тобой? — задрожала вдруг Татьяна.
— Да ничего со мной! Балбес я! Кретин! Придумал себе какого-то отца! А его и в помине нет!
— Костя, успокойся, — молила она, прижимаясь ко мне всем телом.
— Уеду к чертям! Никого не хочу видеть! Сами не знают, как жить, еще детей плодят!
— Люблю тебя. Очень люблю, — прошептала она.
Я сразу ослаб, даже коленки задрожали, и вдруг почувствовал, что из глаз текут слезы. Клянусь! Настоящие слезы, всамделишные… а я-то уж думал, что у меня их давным-давно нет, что слезные железы высохли.
Татьяна увидела, что я плачу, и как взбесилась. Схватила меня руками за лицо и ну целовать куда попало — в губы, в глаза, в лоб, снова в губы, в глаза…
— Пойдем куда-нибудь, — шептала она. — Куда хочешь. Все равно. К Тараканову.
— Уедем лучше. Я не могу так жить.
— Да, уедем. Да. Я согласна. Да, да!
— Ох, Танька! — простонал я. — Что бы я без тебя делал!
Второй раз за день произнес эту фразу… ну, не слабак ли, не слюнтяй?
Уже потом мы узнали, что наши пути перекрещивались. Возможно, мы даже видели друг друга, но ни она, Лиля, ни мы с Татьяной не обратили, конечно, друг на друга внимания. Ну идут запоздалые прохожие, ну и что? Да и не до нее нам с Татьяной было, пока мы бродили по городу в ожидании Таракана (он сидел в какой-то компании), а ей, Лиле, не до нас. Но маршруты совпадали: тихая улица Садовая с ее высокими
