А они все еще сидели на скамейке, отец и Поля. А я все еще стоял перед ними.
— Слушайте, ребята, — сказал отец. Он потер ладонью темный, загорелый лоб. — Давайте сразу решим, что вы имеете против меня.
— Да ты что, папа! — закричала моя сестрица. — Неужели ты так понял?
— Погоди, Поля. Сейчас соображу… Дело вот в чем. Я не домосед по натуре. Я путешественник, скажем так. Вы не знаете, а я в четырнадцать лет убегал из дома. Было такое. Сел на поезд и поехал. Хотел добраться до моря. Но милиция меня перехватила. Мать и отец, ваши дедушка и бабушка, устроили жуткую головомойку… до сих пор помню. Они все допытывались, почему я это сделал, а я толком не мог объяснить. Я лишь чувствовал, что мне тесно в четырех стенах дома, тесно в школе, в городе… это была своего рода клаустрофобия, понимаете? Потом вроде полегчало, отпустило. Мне уезжать уже не хотелось. — Он засмеялся. — Это связано с одной моей одноклассницей… ну, неважно. Я думал, что у нас что-то серьезное. Решил даже поступить в металлургический, да и отец с матерью настояли. Но все оказалось ошибкой, ребята. Меня опять… как бы это выразиться… потянуло в дорогу, и уже совершенно невыносимо. Твоя мать, Поля, прекрасная женщина, и твоя, малыш, тоже! — вдруг горячо сказал отец. — Мне вообще везет, должен сказать. Я ни в чем не могу их обвинить, да и Галину тоже — слышали о ней? Но, черт возьми, я ведь никому себя не навязывал и не навязываю. Я никогда не обещал счастья до гробовой доски. А почему? Знаю себя. Такие обещания — блеф, фальшь. И я, ребята, никогда никого не насилую. Все на равных! — разгорячился Ивакин. — Да, я ухожу, когда становится невтерпеж. Но я не планирую уходов, вот в чем дело. Все происходит само собой. Вдруг ловлю себя на том, что привычка заменила чувство, понимаете? Что делать? Жить по привычке? Это значит врать изо дня в день. Я так не могу! Я поступаю, по-моему, честней. Да и, в конце концов, — высказал он заветную мысль, — не только я получаю свободу. Я предоставляю ее другим, так? — и он сильно чиркнул спичкой. Кусочек горящей серы полетел в мою сторону.
Поля сидела очень бледная, словно ей стало дурно.
— Папа… — начала она, но тут я заорал:
— Слушай, отец! Мне тоже на месте не сидится. Возьми меня с собой, а?
— Куда взять? Как? — быстро спросил он, вскинув брови.
— Ну обычно, как еще! Я один раз просился — помнишь? — ну тогда, в Свердловске, в аэропорту, а ты не взял, сказал «нет».
— Я не сказал «нет». Я сказал «не могу». Я думал о матери.
— А сейчас мне девятнадцать, я совершеннолетний. Кто мне может запретить поехать с тобой? Кто?
— Ты что, серьезно? — Он встал со скамейки. Мы были одинакового роста, но он куда шире в плечах, крепче, плотней. — А мать?
— Что мать! Она рада будет. Я же ей нервы мотаю. Вчера ножом пырнули, сегодня дома не ночевал. Мать рада будет!
— А твоя подружка?
— С собой заберу!
— Слушай, Поля, — сказал отец, и голос его дрогнул, как от сильной, неожиданной радости. — Как, по-твоему, он врет или серьезно?
— Ты думаешь, я знаю! — закричала бедная сестрица, вскакивая на ноги.
— В Ташкент поедем, отец, — трясся я. — А потом еще куда-нибудь — к эскимосам, к камчадалам! Моя подружка и подождать может. Твоя — тоже. Мы новых найдем, что нам стоит!
Если бы он мне двинул, я бы не удивился, но Поля кинулась к нему, словно защищая от угрожающей опасности.
— Папа, не слушай его! Я тебя люблю!
Он обнял ее за плечи, трудно выговорил:
— Знаю, Поля. Спасибо.
— Я о тебе все время думаю, когда ты здесь и когда тебя нет. Я тебя часто во сне вижу… разговариваю с тобой. Мне очень плохо без тебя!
Я засмеялся.
— А ты случайно не дева Мария, сестрица? Ну-ка повернись к солнцу! У тебя нимб над головой!
— Заткнись, Константин!
— Это ты мне?
— Да, тебе!
— А как насчет свободы слова? Слышал, что это такое?
— Слышал, демагог.
— Ну так не приказывай мне и не затыкай рот! Здесь тебе не казарма! Перед тобой деточки твои кровные! — юродствуя, прокричал я.
Поля перепугалась не на шутку, прижалась к отцу.
— Папа, не слушай его! Он не соображает, что говорит.
— Ты действительно не в себе, Константин. Возьми ключ, иди в номер, очухайся. А еще лучше — домой. Подумай о матери.
Так и сказал: «Подумай о матери», клянусь! Я не ослышался, нет. Он сказал: «Подумай о матери». Он! Мне! Это было уж слишком. У меня все в глазах поплыло. Поля сказала потом, что я в бешенстве топнул ногой. Может быть… вполне возможно.
— Зови меня на «вы», папуля! — заорал я. — Я заслужил это! Я старше тебя на миллион лет! Я ветеран семейной войны! У меня на груди медаль «За отвагу»! Я контуженный! Меня нужно пропускать без очереди в магазинах!
И еще что-то вопил, точно не помню. Он шагнул ко мне — обнять, что ли, хотел, а может, нокаутировать? — но я уже уходил по аллее, припадая на левую ногу, уходил что есть сил и не слышал их окриков…
Пока я прошагал три квартала, очухался и даже повеселел.
Татьяна ждала меня в условленном месте, около цветочного магазина. Она была не одна. Рядом с ней стоял и оживленно жестикулировал какой-то высокий очкастый тип в вельветовом костюме. Татьяна внимательно слушала его, глядя снизу вверх. Я приблизился и вежливо сказал:
— Привет! Хорошая погода, не правда ли? Оба враз повернулись ко мне.
— А, явился! — бросила Татьяна, бегло скользнув по мне взглядом. — Ну и что дальше? — спросила она очкастого верзилу как ни в чем не бывало.
— Да, собственно, все, — смешался тот при моем появлении.
— Видите ли, — заявила Татьяна очень оживленно. — Идея неплохая. Но сейчас я немного занята. Дайте мне ваш телефон, и я, возможно, позвоню.
Длинный покосился на меня, неодобрительно так; я ему поощрительно улыбнулся во весь рот.
— Это можно, — сказал он. — Запомните или запишете?
— Валяйте! — заметил я. — У нее память отличная. А забудет, я напомню. Обязательно.
— Без тебя обойдусь как-нибудь!
— Видите, без меня обойдется как-нибудь.
Он назвал номер. Татьяна прилежно повторила его.
— Всего доброго. Не прощаюсь, — вежливо сказал вельветовый костюм. Он бросил на нее многозначительный взгляд и отправился своей дорогой.
— Баскетболист? — осведомился я закуривая. — Гордость советского спорта?
— Представь себе, писатель.
— Неужто? И что написал?
— Книги! Несколько книг. Не то что некоторые.
— У него головка маленькая, как у ящера. Откуда взяться мыслям? А зад широкий, усидчивый. Это хорошо. Что предлагал?
— Не твое дело! — огрызнулась она.
— В институте была?
— Не твое дело!
