Черную зону. Контрфорсы, фермы, подвесные конструкции, балки, положенные в основание крыши саркофага - все это изготавливалось на заводах и доставлялось сюда. Надо сказать, что монтажники блестяще справились с этой проблемой, они в короткий срок изготовили уникальные конструкции.
У нас в штабе работал диспетчер МПС, обеспечивающий грузам 'зеленую улицу' по всей стране, поэтому доставлялось все туда очень быстро. Кроме того, мы строили автомобильную дорогу Зеленый Мыс - АЭС, призванную обеспечить быстрейшую и безопасную перевозку оперативного персонала на станцию. Эту дорогу также строила республика - Миндорстрой УССР. Проложили ее в кратчайшие сроки - с мая по октябрь, в сложных условиях радиоактивного заражения местности - лесов и песков. Развернули большое количество асфальтозаводов, работали тысячи людей. Надо было решать массу бытовых вопросов - разместить их, накормить, наладить справедливую оплату их труда.
В нашей сменной Правительственной комиссии существовал железный закон: бывать везде, где работают люди. Поэтому мы с председателем сменной ПК Геннадием Георгиевичем Ведерниковым (заместитель Председателя Совета Министров СССР) ежедневно бывали на строительной площадке возле четвертого блока и закон этот соблюдали от первого и до последнего дня. Такого места, где бы люди работали, а мы не побывали, - не было в Зоне. Какая бы ни была дозовая нагрузка, но если она позволяла находиться человеку на рабочем месте, мы туда тоже обязательно приходили. И естественно, все время бывали в местах дислокации строителей - там, где они жили, питались, отдыхали - в многочисленных пионерских лагерях, базах отдыха. Приходилось заниматься вопросами доставки газет, налаживать междугородную телефонную связь. Представьте себе: в пионерлагере живет 700 человек строителей со всех концов Советского Союза. Нет газет, нет радио, нет междугородного телефона. Мы без промедления решали все эти вопросы, устанавливая жесткие сроки выполнения.
А вообще вся работа в Зоне делилась как бы на две части. Главное, чем занималась Правительственная комиссия, - это, конечно, локализация источника радиоактивного заражения, работа вокруг разрушенного реакторного блока. Саркофаг.
Вот была наша цель номер один.
Концепция саркофага была полностью сформирована к июлю месяцу, нам надо было ее лишь реализовать. Проект максимально привязан и к сложившейся реальной ситуации, и к имеющейся у нас технике, и к накопленной нами инженерной практике. Сроки сооружения саркофага максимально сокращены за счет общей методологии его создания. Все это испытывалось впервые в мире, аналоги мне неизвестны. Если просто, по-человечески рассказать, то создавался своеобразный щит, за которым строители постепенно приближались к реактору. Под бетонным покрытием этого щита возводился следующий шит, и так по ступенькам, шаг за шагом, строители поднимались к вершине этой 'пирамиды'. Ну а потом ступеньки окончились - осталось только жерло кратера с самой высокой активностью.
Надо было ставить на саркофаг крышу. А крышу надо было водружать практически на инженерной интуиции. Я закончил Киевский политехнический институт: нам, начиная с третьего курса, рассказывали, что есть понятие 'из конструктивных соображений'. Если инженер не может объяснить, почему он именно так нарисовал данный чертеж, он говорит: 'из конструктивных соображений'. Это и есть инженерная интуиция.
Но одно дело - рисовать на бумаге, другое - когда пора грузить многотонную конструкцию, ставить на развал реактора перекрытия фермы. Мы - вся наша комиссия - работали уже два месяца, и в тот самый момент, когда надо было уже закрывать развал крышей, нас сменили… Была ли там борьба мнений? Была, конечно. Было кипение страстей. И когда мы уехали из Чернобыля, страсти вспыхнули с новой силой, потому что после нас заступила новая 'смена', а сооружение саркофага вступило в завершающую стадию.
Это была одна часть нашей работы, самая главная.
Ну и, конечно, была вторая часть: персонал Чернобыльской АЭС под руководством директора станции Эрика Николаевича Поздышева - человека очень яркого, заслуженно награжденного орденом Ленина - вел работу по дезактивации, по ревизии и наладке оборудования первого и второго блоков. Они в очень сложных условиях занимались подготовкой к пуску станции. И наша задача - задача Правительственной комиссии - состояла в том, чтобы координировать эту работу. Ведь тогда на площадке находилось огромное количество техники, действия которой были подчас недостаточно скоординированы… Скажу, что железнодорожные пути у нас разрушались примерно раз в два дня - это как закон. Обязательно где-то переезжали колею бронетранспортером, где-то тягачом, обязательно где-то монтажникам надо было полезть, что-то сделать. А железнодорожные пути - это старая, 'довоенная' ветка - нам были очень нужны для того, чтобы завозить оборудование.
На площадке перед АБК-1 накопилось большое количество грязи - непрерывно проводилось пылеподавление, все время лили воду. Грязи - по пояс. Надо обеспечить проезжую часть. Я думаю, там на метр подняли уровень площадки: чтобы подавить радиоактивность, ее заливали бетоном, мостили плитами. А раз заливали бетоном - значит, неизбежно попадали где-то в ливневую канализацию, законопачивали ее, нарушали - и потому там в самую большую жару вода стояла; площадь перед АБК-1 буквально тонула в грязи.
В общем - пожар в дыму во время наводнения. Примерно так дело обстояло.
Всё победили - благодаря замечательнейшим людям, их творческой мысли и умелым рукам.
Если говорить о каких-то особенностях этого периода, то непременно надо отметить большую работу, проведенную в Зоне армией. Ведь самые сложные операции под руководством специалистов провела именно армия. Думаю, что все, кто видел документальный фильм покойного режиссера В. Шевченко и фильм X. Салганика, отлично понимают это. Там работала кадровая армия - офицеры, солдаты срочной службы, специалисты. Но основную долю работы выполнили 'приписники', так называемые 'партизаны' - те, кто в короткие сроки был мобилизован для работы в Зоне. Это были люди в возрасте от 30 до 50 лет, сложившиеся специалисты своего дела, и работали они в основной своей массе хорошо, добросовестно.
Вообще на ликвидации последствий аварии трудилась вся страна. Об этом много уже говорили, но я хочу еще раз подчеркнуть это. Я встречал там людей со всех уголков нашей отчизны - из Средней Азии и Закавказья, из Прибалтики и Белоруссии, не говоря уже о русских и украинцах. Прибывали со своей техникой, и по номерам машин можно было изучить всю географию страны.
Много было добровольцев.
В период нашей 'вахты' уже был установлен довольно жесткий режим, потому что в первые месяцы слишком много оказалось людей, болтающихся в Зоне. Пришлось режим ужесточить. И все равно, несмотря ни на что, к нам прорывались ребята, просили дать подработать на любых условиях месяц-два. Что бы мы ни говорили о временах застоя, о духовных потерях в нашем обществе, но там - в экстремальных условиях - очень многие молодые люди показали себя с лучшей стороны.
Многие ребята туда приехали со своими отцами. Вот есть такой интересный человек - биолог Николай Павлович Архипов. Он занимается вопросами радиобиологии, работает в Припяти и сейчас. С ним с первых дней работает его сын.
Евгений Акимов, занимавшийся непосредственно на площадке вопросами дезактивации и монтажа оборудования - он с сыном вместе работал. Процветала такая 'семейственность', причем ребята работали в самых острых местах не на страх, а на совесть.
Скажем, надо возвести разделительную стенку в машзале между третьим и четвертым блоками в условиях жесткой радиационной нагрузки. Дело очень тяжелое, люди работали строго расчетное время. Ну а начальники-то, руководители так называемых 'районов' - они-то ведь работали круглые сутки! Это все молодые инженеры, такие как Геннадий Середа, Роман Канюк, Александр Приказчик. Был там очень славный парень с романтической фамилией Корчагин, Сережа Корчагин - настоящий корчагинец. Отличные ребята!
В нашу бытность они работали по месяцу каждый. И практически все время находились в зоне четвертого блока. Сегодня мы говорим, что это подвижничество, какие-то героические усилия, а тогда это была просто работа. Работа на высоком накале, на высоком идейном уровне. Случайных людей в то время там уже и не было. К тому времени прошло уже два месяца после аварии, вполне достаточно было для стабилизации коллектива. Если 'мусор' и попадал - он сразу разлетался. Те, кто остался, - знали, зачем шли, во имя чего, что делали.
Я считаю, что мне очень повезло: благодаря Чернобылю я познакомился со многими замечательными людьми. Взгляните на это фото…'
Мы сидели поздно вечером со Станиславом Ивановичем в его служебном кабинете в здании Центрального Комитета Компартии Украины за просторным полированным столом, за которым, очевидно, проводятся заседания. На столе лежала груда фотографий, схем и записей. По схемам и фотографиям можно было проследить весь цикл сооружения саркофага, понять - КАК это делалось. Многое уже знакомо, многое повторяло кадры известных документальных фильмов. Но такой фотографии, какую показал мне Станислав Иванович, я еще в своей жизни не видел. Я чуть не вскрикнул от удивления: представил, как бились бы такие журналы, как 'Ньюсуик', 'Тайм', 'Штерн' или 'Огонек' за право ее опубликования: на вершине полосатой трубы, возвышавшейся над четвертым и третьим блоками, как ни в чем не бывало сидел… вертолет! Словно аист, вымостивший себе гнездо над мирной сельской хатой.
'Это было в начале сентября, перед завершающим этапом закрытия саркофага. Надо было установить контрольные приборы, чтобы проверить ряд параметров. И вот летчик- испытатель Николай Николаевич Мельник - человек очень застенчивый, очень миловидный, очень симпатичный, совершенно непохожий внешне на летчика-испытателя, каким его представляют, скажем, в кинофильмах, - взялся выполнить эту рискованную операцию. С ним был представитель головного завода Эрлих Игорь Александрович - инженер старой закалки, я думаю, ему было лет за шестьдесят, деликатный, подчеркнуто вежливый, резко отличающийся от всей нашей чернобыльской спецовочно-тельняшечьей братии… Интересная пара была. Они опустили прибор в трубу, а прибор взял и зацепился за какие-то ребра внутри трубы. Надо вынимать, а с лету-то не выдернешь. И Мельник сел на трубу. И прибор они вытянули.
Но это просто штрих, а если учесть, что он очень много раз летал над развалом, причем не просто пролетал, а висел над реактором, то станет понятно, какого мастерства и мужества этот человек. Там очень трудно было летать - и дело не только в радиации и торчащей трубе. Ведь еще стояли очень высокие краны, висели тросы, а лопасти вертолета имеют размах несколько метров, и очень легко черкануться… и ничего хорошего от этого не будет.
У нас с Г. Г. Ведерниковым было больше пятидесяти вылетов на четвертый блок. С нами летало три экипажа вертолетчиков - и я знаю, какая у них тяжелейшая работа. Пилоты обливались потом. Радиационная нагрузка очень большая. Слева от пилота висит измеритель радиоактивности - там показания весьма и весьма… А рядом с ним стоит наблюдатель и говорит: 'Давай левее… давай правее… повиси… дай посмотреть…' Надо или сфотографировать, или визуально в чем-то убедиться. А висит прямо над развалом. Несмотря на то, что у ребят под ногами и на сиденьях свинцовые листы, но все равно - остекление кабины ведь не может защитить… В те дни, когда заканчивалось сооружение саркофага, мы особенно часто летали. Потому что бетон уходил в страшном количестве, и порою мы не знали - куда же он девается? Те кубометры бетона, которые закачивались в ступени саркофага, не соответствовали реальному росту конструкций. Возник вопрос вопросов: куда дошел бетон, куда он девается?
Дело в том, что там были открытые каналы, откуда в свое время поступала вода на охлаждение реактора, имелись проломы, которые невозможно закрыть - и туда затекал бетон. И вот бетон только начинает выходить где-то, в каком-то вспомогательном помещении четвертого блока, как все начинают по новой думать: ага, значит, просачивается там-то и там-то.
В решении этих проблем нам очень помогли вертолетчики, такие замечательные люди, как Мельник. После того как он выполнил задание в Чернобыле, его приняли в партию. Он позвонил мне и поделился этой радостью. Он настоящий герой.
Или возьмем Юру Самойленко, вы его знаете Я не могу назвать его своим другом, у нас не было дружеских отношений хотя бы потому, что между нами приличная разница в возрасте. Он молод, горяч и энергичен. Я с ним встретился через день или два после приезда в Зону. Он пришел ко мне, и пришлось помогать ему в решении каких-то вопросов.
В Самойленко удивительно сочетаются два начала: с одной стороны, он человек дела, он всего себя отдает делу. Тогда, в те дни он был фанатично нацелен на то, чтобы дезактивировать крышу машзала и третьего блока. С другой стороны, он достаточно наивен в том, что всякому делу сопутствует. Непрактичен во всем, что касается многочисленных бюрократических надстроек - всех согласований, увязок, обоснований. Я считаю, что это его достоинство. Мне кажется, он очень чистый парень. Очень жаль, что в наше время мало таких людей. Будь побольше таких, как он, - искренних и бесхитростных, - стране было бы полегче решать все проблемы.
Ю. Самойленко очень смелый человек. Он работал в так называемой особой зоне. В АБК-1 у него была конторка - ее показывали в фильме 'Чернобыль: два цвета времени', но основное место действия, основная его работа - на крыше машзала. Потом площадки третьего блока, потом труба… Человек он крутой, чернобыльцы к нему неоднозначно относятся. Он может кого-то припечатать, сказать все, что думает, - причем в выражениях не самых дипломатичных. Он вообще любит колоритные выражения, вроде 'не напускай чаду' или 'не заводи рака за камень'. А когда начиналась схватка, то выражений он не подбирал… Порою это ему вредило. И еще - страшно не любил всяких меркантильных разговоров - о пятерных окладах, квартирах, о том - кто сколько 'набрал' рентген и когда сможет уехать из Чернобыля.
Он не считался с опасностью. И сколько в действительности 'набрал' - он один только знает, да и то неточно. Ведь ходил он в самое 'пекло'. Я, честно говоря, когда впервые увидел, как он работает, спросил у него - сколько у него детей, что за семья. Потом, осенью 86-го, Самойленко болел, и Голубев болел, и Черноусенко, и другие ребята. Непросто далась им эта крыша, очень непросто.
Я считаю, что Юра Самойленко образец самоотверженности, ответственнейшего отношения к делу. Он достоин быть примером для молодежи, достоин стать прообразом героя
