литературного произведения или кинофильма.
Он настоящий человек'.
Сталкеры
_*Все, Зона! И сразу такой озноб по коже… Каждый раз у меня этот озноб, и до сих пор я не знаю, то ли это так Зона меня встречает, то ли нервишки у сталкера шалят.
А. Стругацкий, Б. Стругацкий. 'Пикник на обочине'.*_
Юрий Николаевич Самойленко, Герой Социалистического Труда, заместитель главного инженера Чернобыльской АЭС по ликвидации последствий аварии (ныне Ю. Н. Самойленко - генеральный директор ГПО 'Спецатом' в Припяти):
'Страна обязательно должна быть готова к разного рода авариям. Нужно уметь спасти аварийный объект, спасти людей, живущих вокруг него, спасти нацию. Ведь нельзя же делать так, как поступали в первые дни чернобыльской аварии. Я далек от того, чтобы осуждать людей, принимавших там решения: были и хорошие решения, были просто отличные, были и ошибки, и никуда не годящиеся действия… но самое страшное - это когда дилетанты вмешивались в дело. Вот тут-то и начинались дикие вещи. Это все - плоды директивно-авторитарного стиля руководства. Возьмем, например, решение о засыпке реактора песком. Допустим, это делалось для того, чтобы создать теплоаккумулирующий слой. Но зачем же свинец было туда бросать?
- А можно ли было в первый-второй дни вообще понять, что и как надо делать?
- Можно. Только решение должны были принимать инженеры-специалисты. Надо было сделать тщательную разведку, произвести аэрофотосъемку с хорошим увеличением, рассмотреть, что осталось в аппарате, прежде чем его засыпать. Вот сейчас все говорят: пожар, пожар, пожар. А что горело? Кто знает? Крыша горела? Горела. Но ее потушили еще ночью. А реактор? Горел ли он? Странный вопрос, не правда ли? Реактор горел. Но его, между прочим, никто не тушил. Если четко говорить, то реактор разгорелся почти через сутки после аварии - к двадцати трем часам 26 апреля. И закончил он гореть к шести часам утра. Горел всю ночь. Механика такая: аппарат обезвожен, происходит естественный разогрев топлива, потому что охлаждения нет, плюс хороший доступ воздуха в результате разрушения какой-то зоны реактора. Загорелось топливо, поднялась температура. Где-то в пределах 1000 или более градусов началось интенсивное соединение графита и урана с образованием карбида урана. Вот он-то и горел. И когда оттуда все выдуло в виде радиоактивного облака, аппарат сам и загасился.
- Так быстро?
- Конечно. Все улетело в атмосферу. А остальные выбросы, которые теперь мы называем 'протуберанцами', были вызваны забрасыванием реактора мешками с песком и свинцом. Вот к чему привела засыпка реактора. Это моя личная точка зрения, многие с ней не согласны.
- А что бы вы предложили, если бы в те дни были в Припяти, на месте тех, кто принимал решения?
- Во-первых, с самого начала - еще двадцать лет тому назад - я создал бы организацию, которая боролась бы с авариями. Собственно, такой серьезный разговор был уже в 1976 году, во время очень неприятной аварии на одной из наших АЭС. Кстати, также на реакторе РБМК. Я на той аварии не был, были мои коллеги, которые ликвидировали ее. Состоялся большой разговор о необходимости создания специальной аварийной службы, Минэнерго вроде соглашалось, но выводов не сделало, хотя за это время в стране произошли и другие аварии.
Совершенно ясно, что, создавая какое-то опасное производство - особенно если речь идет о радиоактивности, - нужно было побеспокоиться о том, что же делать, если, не дай боже, все это выйдет наружу? А не кричать, что у нас полная благодать.
Я ремонтник, перед аварией в Чернобыле работал на Смоленской АЭС. Поймите, ведь мы же голые и босые, у нас не было никаких дистанционных средств, никакой специальной одежды. Ни одного скафандра приличного. Что пожарный костюм дает? Он дает минуту пребывания там. А нужен надежный скафандр, чтобы в нем можно было дышать, работать, пребывать в высоких полях… Мы же врукопашную шли на ремонт аппаратов. У нас кувалда, ключ, в лучшем случае шлифмашинка - и крепкие русские выражения… Вы знаете, как работают ремонтники? Утром идут на работу - темно, с работы идут - темно. О смысле жизни думать некогда. Еще и ночью поднимают. Вот это - судьба ремонтника с атомной станции. И персонал ремонтников делится на две части: либо туда идет такое барахло… либо уж такие ребята остаются, которые пашут не на жизнь, а на смерть.
Я даже не говорю сейчас о такой глобальной аварии, как чернобыльская. Представьте: на обычной станции обычная технологическая авария. Так называемый 'свищ': разрыв трубы. И шурует струя пара под температурой 270 градусов и давлением 70 килограммов на квадратный сантиметр - и пробивает в бетоне вот такие воронки. А приборы на станции не реагируют на аварию, они поначалу ее не чувствуют. Идет запаривание бокса, в котором стоят датчики, и они потихоньку начинают отказывать.
Что делать?
Останавливать станцию? Значит, семьдесят часов расхолаживать реактор, чтобы можно было туда зайти. Теряем неделю, несем огромные убытки
- из-за этой вот трубочки. А она же ведь не одна лопается. И вы думаете - мы останавливаемся? Ни черта подобного. Такие вот полудурки, как Самойленко, как Голубев - начальник цеха, - надевают фуфайки, берут шланги и - пошли в бокс. Рабочего же не пошлешь. Пар слаборадиоактивен, но все же… И в течение суток-двух, заходя туда на минуту, смотрят, выдумывают и делают, делают. А реактор работает. А главный инженер ходит вокруг: 'Ребята, ну, ребята, ну…'
Реактор и в самом деле незачем останавливать. Только надо быть к любой аварии - маленькая она или большая - психологически готовым. Иметь тренированный персонал и соответствующее современным возможностям оборудование защитные костюмы.
Ладно. Вернемся к Чернобылю. Я приехал сюда двадцать девятого мая. Меня назначили заместителем главного инженера по ЛПА (ликвидация последствий аварии). Я занимался дезактивацией территории станции. Мне довелось работать вместе с генералом инженерных войск Александром Сергеевичем Королевым. Первые наши победы связаны, несомненно, с инженерными войсками. Они провели дезактивацию первого блока, произвели закладку бетонных плит на территории станции.
Но коренной перелом в ходе ликвидации последствий аварии произошел в августе - даже до того, как был построен саркофаг. Нам удалось локализовать источник радиоактивного заражения и немного улучшить обстановку вокруг станции. А это, в свою очередь, положительно сказалось на строительстве саркофага.
В результате аварии произошел огромный выброс радиоактивных веществ. Тяжелые частицы металлов легли в непосредственной близости от блока. А легкие - особенно йод - полетели далеко. Вокруг станции сложилась крайне тяжелая радиологическая обстановка. Как можно быстрее ее нужно было нормализовать. Очень важным механизмом загрязнения окружающей среды был ветровой разнос пепла, гари, пыли. Вот в Киеве в то время все говорили: 'Выброс, выброс, выброс'. Это связывали с состоянием реактора, физическим процессом, идущим внутри. Но это не так. На самом деле активность поднималась в связи с наличием пылевых потоков, силой и направлением ветров в районе станции. Мы эту механику поняли, хотя непросто далось нам такое знание. Представьте: всюду лежит радиоактивная пыль. Блок высокий. В этом районе господствуют северо-западные ветры. Ветер, ударяясь о блок, создает своего рода 'эффект насоса'. Над блоком постоянно висит столб пыли. Летит вертолет - и придавливает этот столб. Активность на земле повышается. Нам очень физики помогли - они поставили планшеты и разобрались в этом явлении.
И мы сделали важный вывод: саркофаг, конечно, надо сделать срочно, надо срочно закрывать, но не менее важно предотвратить пылевой разнос, который был, может быть, даже более опасен, чем все остальное. Возникла идея: заклеить реактор.
- Как заклеить?
- А очень просто: полить его сверху какой-то гадостью и заклеить. Прекратить подъем в воздух радиоактивных веществ вместе с пылью. Наши враги
- или по-научному 'оппоненты' - говорят нам: там же лежит топливо, там температура повышена. Если мы польем, все это испарится и сведет на нет всю дезактивацию, которую мы проводили на территории. Боялись, что, если мы польем сверху реактор, оттуда произойдет выброс в результате испарения. Паровой выхлоп. На наше счастье, в те дни прошел страшный ливень - может, один-единственный за всю эту историю. Выпало сорок два миллиметра осадков. И вдруг мы увидели, что мощность дозы, измеряемой в районе реактора, резко упала. Это подтвердило нашу идею: пыль смыло вниз и мощность доз упала. И наше решение мы обосновали этим дождем: мы предлагали полить блок и заклеить его.
Наши ребята - Чуприн и Черноусенко - предложили специальный состав. Тщательно подготовились, разработали всю методику: от станции Вильча, где стояли цистерны с этим веществом, и вплоть до поливки реактора с вертолетов. Всю цепочку наладили. Идем к Геннадию Георгиевичу Ведерникову. Написали обоснование, остается только принять решение ПК. А перед этим Станислав Иванович Гуренко спрашивает нас: 'С наукой вы согласовали?' - 'Полное согласие', - говорю. Заходим, докладываем. Все идет отлично. И тогда Ведерников спрашивает: 'Как наука смотрит на это?' Он уже держит подготовленное нами решение комиссии, сидит с пером в руках, вот-вот поставит свою подпись…
И вдруг… выскакивает один ученый, член-корреспондент. Там было много таких, которые вокруг нашего дела чаду нагоняли, хотели протолкнуть свои идеи, капитал научный заработать. И вот он выскакивает и начинает поносить наше предложение. Мол, если полить раскаленное жерло реактора нашим составом, то будут выделяться вещества, опасные для жизни и деятельности окружающих. Это ложь. И он, и мы это знаем. И тут же он предлагает СВОЙ состав, разработанный ЕГО институтом. Но маленькая деталь: им понадобится еще месяца два на наработку этого состава и подготовку работ. А у нас уже все готово, завтра можем начинать.
И тогда встает Гуренко: 'Товарищи, вы же сюда не Нобелевские премии приехали получать, я считаю, что предложение Самойленко надо подписывать'. Бумагу подписали.
Выходим, а Станислав Иванович нам говорит: 'Мужики, сейчас этот ваш ученый конкурент по всем инстанциям раззвонит, поэтому поторопитесь'. Мы - давай. На аэродром. Организовали срочную доставку вещества, заправку вертолетов, и на следующий день МИ-26 вылетели. Закрутилась карусель над блоком. Они поливают и поливают, а мы сразу отснимаем обстановку - планшеты изучаем. Оказалось, что сразу же дозиметрическая обстановка на площадке улучшилась в десять раз! Саркофаг стало гораздо легче строить. Затем мы пошли в четвертый блок, посмотреть механику этого дела. Вошли мы в те помещения, в которые со времени аварии никто не заходил. И увидели, что после нашей поливки там тоже улучшилась обстановка. Я на 35-й отметке прямо выходил на крышу, смотрел на развал, видел эту знаменитую 'Елену' - крышку блока.
Через неделю мы снова провели массированный налет на блок, облили его с ног до головы. И сразу воздух сделался чище, активность его упала. Это позволило отказаться от установки дорогостоящих вентиляционных систем вокруг первого и второго блоков для очистки воздуха. Мы сэкономили государству многие миллионы рублей, покрыли все затраты на примененный нами состав, на вертолеты и остальное.
- А если бы вы раньше это сделали, месяца на два - это бы улучшило радиологическую ситуацию?
- Конечно. Так мы заклеили четвертый блок. И обстановка вокруг него сразу разрядилась, и можно было спокойно продолжать строительство саркофага. С моей точки зрения, как инженера, это было красивое техническое решение, великолепно реализованное. Вы бы только посмотрели, как каруселью ходили над блоком вертолеты, а на земле стояли наводчики с радиостанциями, корректировали работу вертолетов. Вторая наша задача - вы это видели в фильме 'Чернобыль: два цвета времени' - убрать топливо с крыш. Это был самый страшный источник радиации. Это топливо после взрыва и пожара внедрилось в расплавленный битум крыши и 'светило' вовсю. У нас от этого эритемы на ногах появились, после того как мы по битуму ходили. С третьего энергоблока, из-под трубы и с самой трубы мы все убирали руками. Не было у нас иного выхода.
- Те костюмы, которые показаны в фильме, - самодельные?
- Конечно, самоделки… Не было у нас других костюмов… Почему мы так спешили? Самое главное - закрыть источник радиации в саркофаге. Но прежде чем закрыть саркофаг - а его уже полным ходом возводили - нужно сбросить топливо с кровли в развал. Иначе куда его потом денешь? Я сейчас ясно понимаю: не сделали бы мы этого тогда, не поспешили бы, не бросили бы на эту работу солдат, - всё. Это все и по сей день лежало бы на крыше. И тогда о пуске блоков и речи бы не могло быть. Топливо, лежавшее на кровле, угрожало, кстати, и Киеву: в случае сильных ветров его бы сдувало и несло на город.
Возле блока стояли огромные западногерманские краны 'Демаг'. Они очень были нужны на строительстве саркофага. Наша технология работы на кровле позволяла высвободить 'Демаги' только для возведения саркофага. 'Демаг' нам поставил только роботы на крышу, и всё.
Роботы…
Поначалу мы на них понадеялись, но… Вы знаете этот анекдот про роботов, которые сошли с ума?
- Знаю.
- С ума они не посходили, но ума у них явно не хватало. Много было отказов… Пришлось опереться на людей.
Человек был, есть и остается самой великой силой на Земле'.
