заиканием. Сергей Исаевич Уточкин заявил, что — де стыдно, господа. Странный этот ультиматум явно содержит намерение сорвать перелет. Стыдно, непатриотично и, пусть на него не обижаются, он привык говорить правду и только правду, во всем этом видна странная робость, чтобы не сказать более.
Встал господин Неклюдов и низким, зычным, поставленным голосом испытанного думского оратора объявил, что комитет по вышеприведенным пунктам имеет ответить следующее:
Первое. Место и время старта решены окончательно и бесповоротно. Второе. Если хоть один из авиаторов вознамерится лететь, считаем задачу выполненной. Ну и, разумеется, положенные призы будут вручены ему.
Надменный Лерхе иронически поклонился в сторону Уточкина, который даже взглядом не удостоил мальчишку.
Неклюдов продолжал.
Третье. Вылет при скорости ветра четыре метра в секунду. Комитет достаточно компетентен, чтобы принять это решение. Четвертое. Вы что, господа, требуете воздушных шаров у поворота? Нет у нас шаров. Есть же, — он заглянул в листок бумаги, лежавший перед ним на зеленом сукне, — есть эдакая, знаете ли, лампа Миклашевского. Эдакое изобретение, которое отбрасывает снизу свет на облака.
— А если небо безоблачно?
Ответом господин Неклюдов пренебрег, не повернул борцовской шеи.
Пятое. Хронометраж закрывается в восемь часов вечера. Полагаю, все меня расслышали. В восемь. Ваше высокопревосходительство, можно ли считать заседание закрытым?
Генерал — адъютант Каульбарс кивнул, по — прежнему поигрывая кончиком аксельбанта.
Меж тем, как авиаторы, вконец убитые полным афронтом, направляются кто на Николаевский вокзал разыскивать свои аппараты и ломовых извозчиков, кто в Коломяги, прямо на аэродром, Васильев же — в мастерские «Гамаюн», чтобы хоть немного помочь в сборке. в Москве, в редакции «Русского слова», метранпаж нервно требует материал — наборщики ждут.
Газетчики действуют наиболее споро и сметливо: во все пункты трассы приехали уже корреспонденты. Курьер скачет от почтамта к редакции, везя телеграмму за телеграммой.
Тосно. Ввиду отвратительного состояния дороги здесь опасаются за автомобили, предназначенные для помощи летунам.
Чудово. Дождь сильно испортил дороги, зато местный пристав Виноградов мобилизовал целую армию стражников, пеших и конных, для охраны старта от любопытствующих обывателей.
Новгород. Кипит лихорадочная работа. Комиссар этапа Белопольский весьма обеспокоен тем, что еще не готова серебряная братина, которую решено преподнести первому, кто здесь приземлится. Земские врачи неожиданно отказались обслуживать старт, потребовав от имени своего и фельдшеров месячный оклад жалованья за пять дней дежурства. А как же «клятва Гиппократа»? В третий раз площадку для спуска размыло дождем, суетятся солдаты Выборгского полка числом до 200. Потерпел аварию служебный клубский автомобиль, жертв нет.
Крестцы. Прибыли хронометристы, построена будка для канцелярии, запас бумаги для протоколов более чем достаточен, Ангара нет.
Валдай. Весьма инициативен комиссар этапа Людвиг Клавдиевич Арно. Также три его помощника — студента. Проводится телеграф. Седлают коней стражники. В городе оживления не наблюдается.
Вышний Волочок. Перелет совпал с местной ярмаркой, гостиницы переполнены, нет места и в частных домах, корреспондент нашел приют лишь в нескольких верстах отсюда, в Казанском монастыре. Место для спуска холмистое, кругом болота и ямы. Говорят, лучшего нет. Решено экстренно приступить к заравниванию, но обыватели празднуют Казанскую, и рабочих нет. Замечена грубая ошибка в авиационной карте: согласно ей авиаторы должны перелететь железную дорогу, а это верный способ заблудиться.
Торжок. Все в порядке. На ровном гладком плато с двумя белыми известковыми полосами авиатор должен издалека заметить два шеста с белыми флагами и пролететь над их створом. На вопрос корреспондента, почему флаги белые, не окажутся ли они малозаметны сверху, не лучше ли заменить их красными, комиссар этапа ответил, что подобная крамола решительно воспрещена начальством. Позади телеграфной будки места для почетных гостей и буфет. Ввиду того, что завтра базарный день и можно ждать движения крестьянских повозок, на протяжении шести верст расставлены стражники и чины сельской полиции, дабы предупреждать крестьян, что по шоссе будут с большой скоростью следовать автомобили, сопровождающие летчиков.
Тверь. Полная готовность. В распоряжении комиссара этапа г. Бацова пять автомобилей, два мотоцикла и 12 велосипедистов. Публики ожидается великое множество, город возбужден ожиданием, многие уже окружают место старта.
Словом, везде царит оживление. Взад — вперед носятся по шоссе добровольцы — студенты, именующие себя по — армейски разведчиками, на гусарский манер заломив фуражки. И вообще все мало — мальски причастные лица постарались не выглядеть мирными «шпаками». Котелки и канотье сменили на фуражки — дворянские или военные у отставных. Комиссар Арно в Валдае надел кожаные куртки и галифе, высокие охотничьи сапоги, — сыро, господа. В Твери комиссар Бацов, бывший полковник, старенький, но жилистый живчик, упросил жену достать из пронафталиненного сундука форму Самогитского гренадерского полка, его же вице — комиссар Егоров явился в цивильном пальто, но флотском головном уборе, авто называет «баркасом», дрожки — «шлюпкою».
Глава девятнадцатая
Всю ночь с 8–го на 9–е и до половины следующего дня Васильев провел в мастерских. Собственно, помощи от него большой рабочему люду не было: «Подайте (а позже уж и «подай») разводной ключ — да не тот, барин (а позже уж и «Куда смотришь, садова голова, не тот, а вон энтот»), и он, обзывая себя в душе жалким гуманитарием, суетился, как мог.
К утру понемногу понимал: не успеют. Ну, а коль не успеют, значит, Господь так судил. В безумном этом предприятии помешают ему участвовать исключительно внешние обстоятельства, и совесть его, значит, чиста.
Правда, сказал ему ввечеру, расставаясь, Ефимов:
— Шанс долететь имеешь только ты.
Выходит, не судьба.
Но к вечеру мастер сообщил, что его спрашивают господин с дамой.
Он вышел из цеха. Шел сильный дождь, с зонтиков господина и дамы струились потоки воды, однако, невзирая на ненастье, располагавшее к хандре и квелости, его Лидия пребывала в явной аффектации:
— Александр! Мсье Кузминский решил протянуть тебе руку помощи!
Симпатичнейший Саша Кузминский, вместе с которым в Этампе, в школе Блерио, мытарились, на старых аппаратах учились, в одной комнатешке жили в «Отеле трех королей», провинциальном трактире со сварливо скрипучей лестницей, сварливо скрипучие нотации инструктора мсье Колена выслушивали и весьма туманные указания: «Желаете повернуть машину вправо, двиньте вперед правую ногу, влево — левую» (крутились на земле, точно на карусели). И «бреве де пило» вместе получали — у Васильева 225–й нумер, у Кузминского — 227–й, и у «Трех королей» вспрыскивали торжество, ощущая себя впрямь королями…
Кузминский опускает глаза, вертит тросточкой в луже:
— Вот видишь ли, Александр… Помнишь, мне не хватило на аппарат? Ах, ты не знаешь, да, не хотел у тебя одалживаться. Французы говорят, что кредит портит отношения… А мои старики… В Сенате — у папа за спиной: «Бедный Кузминский, два сына у него умные, третий — летун». Я на рулетке тогда выиграл. Представь, четыре тысячи триста, как один сантим. Но уж поломал, теперь у меня новый. Почти новый, и чудный безотказный «Гном»… Однако, Александр, я много летаю, намерен еще больше, ты удивишься, но я