Стихи

сюда, мой друг! Вот полюбуйся сам,
как сложен, преломлен, цветаст свет этот белый!
А тот каков – и так узнать придется нам.

Лень-матушка спасет. Хмель-батюшка утешит.
Сестра-хозяйка нам расстелит простыню.
Картина та еще. Все то же и все те же.
Сюжет – ни то ни се. Пегас ни тпру ни ну.

Но – глаз не оторвать! Но сколько же нюансов
досель не знали мы, еще не знаем мы!
Конечно же to be! Сколь велико пространство,
как мало времени! Пожалуйста, уймись.

И коль уж наша жизнь, как ресторан вокзальный,
дана на время нам – что ж торопить расчет?
Упьюсь и обольюсь с улыбкою прощальной.
И бабки подобью. И закажу еще.

И пламень кто-нибудь разделит поневоле.
А нет – и так сойдет. О чем тут говорить?
На свете счастье есть. А вот покоя с волей
я что-то не встречал. Куда ж нам к черту плыть!

1998–1999

Конец

нотации 1999

Большинство стихотворений, вошедших в эту книгу, написано во время пребывания автора на острове Готланд под гостеприимной кровлей Балтийского центра писателей и переводчиков. Пользуясь случаем, автор выражает признательность Гуниле Форстен, Лене Пастернак и Юхану Эбергу за замечательное времяпрепровождение.

ИНВЕНТАРИЗАЦИОННЫЙ СОНЕТ

Время итожить то, что прожил,
и перетряхивать то, что нажил.
Я ничегошеньки не приумножил.
А кое-что растранжирил даже.

Слишком ты много вручил мне, Боже.
Кое-что я уберег от кражи.
Молью почикано много все же.
Взыскано будет за все пропажи.

Я околачивал честно груши —
вот сухофрукты! Они не хуже,
чем плоды просвещенья те же,

лучше хранятся они к тому же.
Пусть я халатен был и небрежен —
бережен все же и даже нежен.

* * *

Это конечно же не сочинения
и не диктанты, а так, изложения.

Не сочинитель я, а исполнитель,
даже не лабух, а скромный любитель.

Кажется, даже не интерпретатор,
просто прилежный аккомпаниатор.

Так и писать бы:
«ПОЭТЫ РОССИИ И МИРА.
Аккомпанирует Т. Ю. Кибиров на лире».

ПИСЬМО САШЕ С ОСТРОВА ГОТЛАНД

Пап, да я Россию люблю… но лучше бы она была, как Италия.

А. Т. Запоева

Поздня ноченька. Не спится.
Черновик в досаде рву.
Целый месяц, как синица,
тихо за морем живу.

Не смотрю я целый месяц
ОРТ и НТВ.
Шастаю себе по лесу,
чисто-чисто в голове.

Я давно уже не знаю,
что Бордюжа? как Чубайс?
По-над морем я гуляю,
созерцаю пеизаж.

В одиночестве я гордом
вдоль по берегу брожу,
но совсем не Чайльд Гарольдом,
а Снусмумриком гляжу.

Среди сосен, искривленных
ветром Балтики седой,
средь утесов обнаженных
ходит-бродит папа твой.

Зайцев видел я раз десять
и без счета лебедей.
Радуюсь, что целый месяц
не видал почти людей.

Шведки, впрочем, симпатичны.
Но не очень. Не ахти.
Лучше вас, русскоязычных,
мне, пожалуй, не найти.

По тебе скучаю, Санька,
чипсы ем и колбасу,
и, как Дмитрий Алексаныч,
каждый день стишки пишу.

Вечером за чашкой чая,
грустен, но отнюдь не пьян,
я со словарем читаю
старый английский роман.

Ровно в полночь с колокольни
звон несется – дзынь-ца- ца.
Спи, Сашулечка, спокойно,
не расстраивай отца.

Спи. Да будет сон твой светел.
Нрав да будет прям и чист.
Столько есть всего на свете,
только знай себе учись!

Вот ты хочешь, чтоб Россия
как Италия была —
я ж хочу, чтоб ты спесивой
русофобкой не росла!..

Что ж касается России
и Италии твоей —
здесь, по- моему, красивей…
До свиданья, дуралей.

* * *

Вот я гляжу из окошка на море —
что-то там тает в каком-то просторе.
Или какое-то, может быть, горе?
Споря, и вторя, и с чем-то во взоре?
Вскоре? Не вскоре?.. Какой еще Боря?!
Просто напишем – Балтийское море.
Глянь, до чего же красиво оно!
Жаль, описать нам его не дано.
Запрещено.

БРИГАНТИНА

А-а-а

облака-а-а

за то, что вы убили моряка!

А. Т. Запоева

Уж не белеет мой парус.
SOS! Я торчу на мели.
Вроде не очень и старый,
а до чего довели!

Плыл одиноко и скоро,
вдруг неожиданно – хрясь!
Видно, какой-то Негоро
мой испоганил компас.

Кто сей Перейра коварный?
Как он прокрался на борт?
Мне не прийти в лучезарный
мой назначения порт.

ПЕСНЯ ИЗ К/Ф «С ЛЮБИМЫМИ НЕ РАССТАВАЙТЕСЬ»

Промурлыкать бы, как Окуджава,
как Высоцкий, тебе прохрипеть —
ни богатства не надо, ни славы!
Я согласен вообще помереть!

Только чтоб над печальной могилой
заломила б ты руки свои,
заблажила бы, заголосила
от уже невозможной любви!

Тут, слезою горючей обрызган,
я б как выскочил!! – чтобы опять
под истошные вопли и визги
оголтело к тебе приставать!

И мурлыкать тебе Окуджавой,
и Высоцким хрипеть на ушко,
и, схватив тебя, в травы-муравы
бросить навзничь. А там и ничком.

ДРУГУ-ФИЛОЛОГУ

Милый друг, иль ты не в курсе,
что все видимое нами,
даже если не по вкусу,
надо говорить словами.
Ведь пока его не скажешь,
милый друг мой, друг мой нежный,
будет всё такая каша —
безнадежно, неизбежно,

будет скучно беспредельно,
безобразно и безбожно.
Сделать жизнь членораздельной
только речь еще и может.

Так давай, пока не поздно,
помогать ей, бедолаге!..
Треплется язык бескостный
славным флагом на «Варяге».

* * *

Все-таки лучше всего
социальная роль литератора
(в частности, лирика)
отражена
в басне Ивана Андреича
«Слон и Моська».

Но и в нижецитируемом
произведении Корнея Иваныча
образ писателя также весьма убедителен,
равно как и образ читателя:

«Взял барашек
карандашик,
взял и написал:
'Я мемека, я бебека,
я медведя забодал!'

А лягушка у колодца
заливается, смеется —
вот так молодец!»

CREDO

Ты идешь к женщине? Захвати плетку, —
так говорил Заратустра.

А я говорю – закуску и водку!
Тебе будет весело, женщине – вкусно!

* * *

Какой это символ, скажи мне, мудрец.
Неужто фаллический тоже?
А с виду не скажешь. Совсем не похоже.
Ишь как затаился, хитрец.

Понятно… Но вот не пойму одного,
открой ты мне тайну, пожалуйста:
а сам он – ну фаллос – он символ чего?
Наверно, совсем уж