обозначенная буквой С, — где начинается цепь Сьерра-дель-Кади, пользуется дурной славой. Погода в тех краях может измениться за несколько минут. По словам Луиса, глубокие провалы и расселины появляются там прямо под ногами идущего. Кроме того, упорствовал Луис, это одно из последних мест на земле, где еще обитают драконы. Говоря о драконах, он отводил взгляд, и Маркиз тщетно пытался определить, не вспыхивает ли в черных проницательных глазах испанца насмешка.
Их покормили овечьим сыром и испеченными прямо на огне лепешками; за эту трапезу пришлось заплатить столько же, сколько за приличный ужин в трактире.
Маркиз не был уверен, можно ли без опасений оставить в этом селении Веронику и Гоша. И в одиночку идти дальше он боялся. Горы оказались не такими, как он ожидал. Они вдруг выстреливали в небо, точно грозящий ему кулак. Острые черные грани не сулили ничего хорошего.
Под вечер Вероника заснула на охапке соломы в углу лачуги. Красные отблески огня обостряли черты ее лица. Она тяжело дышала ртом. Гош примостился рядом и следил, чтобы она не сбрасывала с себя одеяло.
Сумерки спустились неожиданно быстро. Когда стемнело, Маркиз вышел на берег протекающей посреди селения речки и устремил тоскливый взгляд на восток, в ту сторону, куда они собирались отправиться наутро. По его расчетам, от ущелья, где должен был стоять монастырь, их отделяло два или три дня пути. Луис ни о каком монастыре не слыхал, а может, просто не хотел говорить. Маркиз не мог побороть недоверие к этому хитрому, самоуверенному красавцу. Сам он нисколько не сомневался, что они уже недалеко от цели. Им овладело необычайное возбуждение, совсем как в детстве, когда он ждал возвращения отца из очередного путешествия. Руки и ноги дрожали. Маркиз пытался успокоиться, регулируя дыхание, как они это делали на своих встречах в Братстве. Но холодный резкий воздух, попадая в легкие, не умерял возбуждения. Зато приносил с собой струйки знакомых запахов: мокрых елей, отдыхающей земли, шерсти животных, омываемого водой камня. А вот запаха людей, их одежды, принадлежащих им вещей, запаха огня, дыма не было. Маркиз почувствовал, как к нему возвращаются силы. Он повернулся лицом на восток, в сторону Книги. Секунду ему казалось, что дувший оттуда ветер принесет запах Книги. Он принюхивался, как зверь, ловя ноздрями разреженный воздух гор. Сейчас он уже отчетливо ощущал, что сила проникает в него с каждым вдохом, а когда окончательно в этом убедился, когда назвал эту преисполняющую его силу Мощью — испытал радостное чувство благодарности за то, что он снова там, где и должен быть, что страх и сомнения ему прощены и что перед ним дверь, за которой Книга. И Маркиз коснулся лба, предплечий и груди, дабы убедиться, что среди этих холодных, чужих гор тело его по- прежнему живое, теплое и полное сил.
— Не оставляй меня здесь, — сказала Вероника из темноты.
В доме по стенам плясали красные отблески, било жаром от очага. Лежащий рядом со спящим Гошем пес поднял голову и насторожил уши.
— Не оставляй меня. Я просто устала. Сейчас я уже гораздо лучше себя чувствую и могу идти.
Маркиз искал место, где бы прилечь.
— Иди ко мне, — тихо сказала Вероника. — Обними меня, прижми к себе.
— У тебя жар. Ты вся горишь, — ответил он, отводя ее руку. — Я пойду один и вернусь самое позднее через неделю.
— Нет, прошу тебя. Я здесь не останусь. Возьми меня с собой. Я больше ничего не буду от тебя хотеть, обещаю. Я боюсь этих людей, этих прокопченных страшных женщин и Луиса этого боюсь. Они и не люди даже. Какие-то обезьяночеловеки.
Маркиз вспомнил огненный взор Луиса, и в нем всколыхнулась ревность. Ему представилось могучее здоровое тело, извивающееся на беззащитной Веронике. От бессильного гнева его бросило в жар. Взять ее — рискованно, она слишком слаба. Оставить на произвол этих диких людей — тоже опасно. Гош вряд ли сумеет ее защитить.
— Возьми меня с собой, возьми, — бормотала Вероника.
— Почему ты вообще меня просишь? Можешь встать и пойти. Пожалуйста, — сказал он со злостью.
Вероника заплакала. Вначале тихо и жалобно, потом все громче и истеричнее. Она захлебывалась рыданиями, как малое дитя. Слипшиеся волосы упали на мокрое от слез и пота лицо.
Маркизу стало стыдно. Он чувствовал себя виноватым и понимал, что у него нет возможности загладить вину. Он оказался в самой настоящей ловушке — выхода не было. Впервые за много лет ему тоже захотелось заплакать. Обхватив ладонями Вероникину голову, он прижал ее к своему грязному камзолу. Шепотом просил прощения, откидывал влажные пряди со лба девушки, утирал ей слезы. Он вернулся туда, откуда, как ему казалось, ушел. Несколько часов назад. Но ни сожаления, ни печали он не ощущал. Скорее им овладело спокойное отчаяние, продиктованное согласием на все, что происходит и еще произойдет. Он гладил волосы Вероники и перебирал их пальцами. Услыхав спокойное, ровное дыхание Гоша, нежно опрокинул ее навзничь и без слова в нее вошел. Он двигался медленно и осторожно, чувствуя, как его постепенно охватывает терзающий ее тело жар. И с каждым движением сходил все глубже и глубже, словно стремясь достичь раскаленного ядра земли. Вниз и вниз. А потом этот жар охватил его целиком; и Маркиз замер — недвижный пылающий комочек жизни, заточенный в непроницаемом панцире земли.
18
Они оставили Луису одного мула в качестве платы за гостеприимство и в полдень потеряли селение из виду.
Чем дальше, тем медленнее становился их шаг. Возможно, причиной тому была ненадежность горных тропок или туман, застилавший вершины, отчего создавалось впечатление, будто, придавленные толщей воды, они бредут по морскому дну, чудом умудряясь дышать. Туман был такой густой, что день почти незаметно сменился ночью. Стемнело за несколько минут, и дно моря превратилось в дно чернильницы, полной чернил.
Первую ночь они провели в небольшой пещере. Вероника начала бредить. Ее крики разбудили Маркиза и Гоша. Она лихорадочно твердила, что хочет искупаться, что должна войти в воду. Порывалась вскочить и куда-то бежать. Маркиз ее удерживал, а она металась так яростно, что он с трудом с ней справлялся. Потом силы внезапно ее оставляли, она умолкала и лежала тихо, с закрытыми глазами. В такие минуты, несколько раз за ночь, Маркиз с помощью Гоша давал ей хинин. К рассвету приступы почти прекратились, но это не обрадовало Маркиза. Придерживая Веронику, он случайно нащупал странные утолщения у нее под мышками и на шее. И со страхом отдернул руку.
Всю ночь Маркиз успокаивал метавшуюся в бреду женщину, упрекая судьбу, что та их свела. Не встреться они, никогда бы не случилось того, что — Маркиз это знал — случится. Сидя возле Вероники и гладя ее пылающий лоб, он ясно осознал, что она умрет. И тогда у него сразу пересохло во рту, а в голове замелькали обрывки бессвязных мыслей. Гош поддерживал хилый огонь и беззвучно плакат.
В ту ночь Веронике казалось, что тело у нее огромное, как гора, как весь земной шар. С расстояния в сотни миль она смотрела на кисти своих рук, громадные и могучие, смотрела на свои ногти, каждый с озеро величиной. Когда ей хотелось пошевелить пальцами, они повиновались с неохотою и не сразу, будто ее воле требовалось время, чтобы преодолеть это расстояние. Она удивлялась, пыталась что-то сказать — губы с грохотом раздвигались, отверзая черную расселину рта. Ресницы трещали, словно ломающиеся деревья, а при каждом глубоком вдохе воздух, свистя, ураганом врывался в ту пропасть, каковой она теперь стала. Тело едва ли не расплющивал непомерный груз. Так, должно быть, чувствует себя земля под бременем тяжелого каменного неба. Собственный голос доходил до Вероники медленно, как отзвук далекой грозы. Она пыталась собрать воедино свое тело, но только вызывала лавину. Огромные валуны падали ей на грудь, мешая дышать. Кожу облепляла горячая лава, затвердевая в саркофаг. Вероника хотела позвать на помощь, но окаменевший язык мог извлечь из ее уст только рокочущий звук, подобный раскату ленивого грома. И тогда она замирала в отчаянии, ибо не было рядом никого достаточно сильного, чтобы ее освободить.
Неподвижность приносила облегчение. Вероника постепенно обретала прежние размеры, к которым привыкла за последние три года. Но процесс этот не останавливался, шел дальше, и она становилась все меньше. Открывала кукольные глазки и видела над собой гигантское лицо мужчины. Пыталась ухватиться за его взгляд, но мужчина ускользал, скатывался с нее, непрестанно увеличиваясь, раздуваясь, как рыбий пузырь. Она же делалась тоньше волоса, листка бумаги, паутинки. И боялась, что горячее дыхание этого исполина смахнет ее в какую-нибудь щель, откуда ей уже не выбраться. Она была меньше самой крошечной
