путешествия во времени. У него болела голова, а потом она прошла… Потом его голова навсегда прошла мимо него.
– Макс, ты будешь оправданием нашего бездарного пребывания на этой грешной планете, – обычно говорит ему Семен при встрече. Дружески похлопывает по плечу, уверяет, что гордится дружбой с таким человеком. Но денег Максу взаймы никогда не дает.
– …Красиво, но неправда, – размешивая ложечкой кофе, говорит кому-то по мобильнику Банин. В этот момент у него где-то в районе ширинки начинает пищать пейджер.
– Выпьешь с нами? – спрашивает Мотя у Е. Банина.
– Я за рулем.
– Э, за рулем у нас только Господь Бог, все остальные – в кузове, – вставляет Сэм, – так что поддержал бы компанию…
– У меня ночная работа, – Е. Б. читает послание на пейджере. Он тверд и непреклонен. (Нам становится стыдно за бесцельно прожитые годы.)
– Опять, что ли, баксы рисовать?
– Рисуют мои негры, а моя работа – правильно посчитать.
Банин допивает кофе и, прослушав последнее сообщение по сотовому, уходит срочно отправлять факс не то в Никарагуа, не то в Анголу.
– Совсем нет времени на дружбу, – извиняется на прощанье Е. Б. – Все кручусь и кручусь, деньги надо зарабатывать.
– А вот у меня совсем нет времени зарабатывать деньги, – приходится все время дружить… – вздохнув как бы с сожалением, говорю я оставшимся за столом.
– Давай, Семен, последнее слово Мавра, – просит Мотя Строчковский, когда за Баниным закрывается входная дверь.
– Что я вам могу, ребятки, пожелать? – начинает задумчиво и многозначительно Сэм. Сейчас у него вид патриарха еврейского рода. – Жить. Жить для родных и близких. И по возможности не делать карьеры.
– То есть не быть лучшим? – уточняю я.
– Почему? Быть. Быть лучшим, но не быть первым. Мудрый всегда отстает. Быть лучшим – не значит ведь быть первым.
…Как только Егор Банин вышел на улицу, где моросил противный холодный дождик вперемежку со снегом, а желтые листья бросались в глаза прохожим как назойливая реклама осени, у него на поясе опять запиликал пейджер. «Блин, как раз вовремя», – зло подумал Е. Банин, выключая дистанционником сигнализацию и забираясь в свой «Лэнд-Круизер».
Прогревая мотор, он прочитал послание:
«Е. Банину. Встретишь предпринимателя по имени Будда, постарайся сделать все, чтобы он исчез. Навсегда.
Банин перечитал послание еще раз и задумался.
Четко, как метроном, отстукивали время дворники на ветровом стекле джипа. Время для Е. Банина. Мимо «крузера» прошел, сильно хромая на левую ногу, какой-то бомжара в жутком тряпье, похожем на разодранную монашескую рясу, поверх которой была надета зоновская фуфайка с торчащей из дыр ватой.
Через несколько секунд у джипа по совершенно необъяснимой причине одновременно лопнули все четыре камеры колес. Ошеломленный Е. Банин вместе со своим «Лэнд-Круизером» осел в лужу.
– А теперь выпьем за невозвращение, – Семен вошел во вкус, и роль главы семейства, наставляющего молодняк на путь истинный, ему явно понравилась. На столе откуда-то появилась бутылка водки. (Кажется, взяли у бармена в долг, под запись.)
– Не понял, – Мотя Строчковский сквозь очки метится своими хромыми глазами в Семена. – Если можно, про невозвращение – чуть подробнее.
– Выпьем за тех, кто не возвращается, идя к своей цели! – возвышает голос до настоящей патетики Сэм. – Ибо возвращение означает поражение.
– А если цель покорена – все равно не возвращаться? – уже после того, как выпили, не унимается Строчковский.
– Если цель поставлена правильно, она не может быть покорена.
Семен закусывает последним лежавшим на тарелке бутербродом с копченой колбасой:
– Я говорю о настоящей, высокой цели. Иначе это не цель, а программа-минимум для студентов- заочников института пищевой промышленности.
С Сэмом мы познакомились года три назад на какой-то авангардистской выставке, вернее, на фуршете, последовавшем за ней. Невысокий, узкоплечий, лысеющий, с брюшком, глаза навыкат. Говорит вдохновенно, увлеченно жестикулируя руками. Такие нравятся публике и журналистам. «Типичный пройдоха от искусства, – подумал я. – Но тем, наверно, и ценен матери-истории…»
Помню, я тогда здорово надрался и, как все молодые и неизвестные, но жаждущие славы журналисты, вел себя откровенно вызывающе.
Семен подошел ко мне вплотную, пихнул меня своим животом, вытаращил глаза и тихо, но зловеще спросил:
– Ты кто?
– Если недопью – то Маяковский, а если перепью – то Есенин, – нахально ответил я.
