В руках он держал накладную, в которой значилось: «Покойник – 1». Ни имени, ни фамилии…
Гроб находился в дорожном ящике для клади в простом багажном вагоне. Рядом стояло ещё несколько ящиков – с венками, оставшимися от парижской траурной церемонии.
Начальник станции торопил, надо было быстрее освободить вагон и не задерживать поезд.
Гроб предстояло перенести в церковь, она находилась неподалёку от станции. (Из письма Стасюлевича жене: «Хотели запереть тело на три дня в сарай, с прочею кладью, но я и священник воспротивились…»)
Пока выносили и разбирали ящик, освобождая ясеневый гроб, пока вынимали парижские венки, настоятель церкви подготовил катафалк.
«Едва мы успели закончить нашу печальную работу, – вспоминал Стасюлевич, – как с церковной колокольни донёсся протяжный звон… Это был первый привет покойному на родине. Неимоверно тяжело потрясли звуки колокола слух каждого из нас, кто понимал, что мы в эту минуту делали…»
На крышке гроба был укреплён образ Христа, которому писатель посвятил одно из лучших своих стихотворений в прозе. Возложили венки. Дети из мужского и женского училищ усыпали катафалк полевыми цветами.
Мало-помалу подходили люди… Процессия двинулась к церкви. В 8 часов утра началась первая панихида с хором певчих.
(Заметим, читатель: ни одного корреспондента в Вержболове не было, и все сообщения, появившиеся в газетах, были чистейшим вымыслом. Так, одна петербургская газета рассказала, что тело Тургенева «было встречено священником Александро-Невской лавры, делегацией санкт-петербургской Думы и многими другими лицами». Ничего подобного! Никто из этих лиц не присутствовал, а что касается делегации Думы, то её просто и быть не могло. Вопрос о похоронах Тургенева депутаты Думы рассматривали 13 сентября. Кто-то назвал великого русского писателя «западником», которого и знать не следует, какие там ещё встречи и почести… Поговорили – да разошлись!)
В субботу состоялась вторая панихида, в воскресенье – последняя, третья. Священник Николай Кладницкий произнёс тронувшее всех слово.
'Перед нами бренные останки великого нашего соотечественника, прославившего и себя, и свою родину своими дивными творениями. Они стяжали ему венец неувядаемой славы и поставили его, а вместе с ним и наше родное слово, наряду с величайшими современными писаниями и писателями не только у наев России, но и далеко за её пределами. Кто из вас, читая его дивные творения, не восхищался свежестью, лёгкостью, изяществом и, так сказать, благоуханием его слова, а вместе и его светлою, незлобивою душою, его добрым, кротким сердцем и, вообще, его высокою, симпатичною личностью, которая вся отражалась в его творениях? Кому из вас не известно также, с каким лестным для нашей национальности сочувствием отнеслись к покойному все лучшие и просветленнейшие люди Запада, поставившие Тургенева наряду с величайшими современными поэтами? Слава Тургенева есть слава нашей родины, и потому она не может быть чужда никому из нас. Такие люди не умирают в памяти потомства: «Имена их живут в роде, премудрость их поведёт людие и похвалу их исповест Церковь».
«Слава и честь всякому делающему благое», – учит нас святая вера. Слава и честь нашему незабвенному соотечественнику за всю ту славу, за все то добро, какое он совершил для родной земли… Да воздаст ему Господь Вседержитель венец правды за все добрые его дела, и да не помянет ему грехов и слабостей, столь свойственных каждому человеческому естеству.
Вечная память да будет тебе от всех нас, твоих, скорбящих о тебе, соотчичей, доблестный муж земли русской!
…Холодную и дождливую ночь сменило ясное утро. Гроб на полотенцах перенесли в траурный вагон скорого поезда Берлин – Петербург. Священник поднялся в вагон, помолился над гробом и, отдав усопшему низкий поклон, приложился устами к образу Христа… Скорый тронулся.
Погода резко испортилась. Но несмотря на ненастье, на всех крупных станциях собиралась масса людей. В Ковно общество русских граждан приготовило всё необходимое для литии, но… Стасюлевич успел только принять венки – поезд тронулся! То же самое повторилось в Вильно. Далее были Динабург (ныне Даугавпилс), Остров, Псков, Луга, Гатчина… В Гатчине едва успели отслужить литию, как раздался третий звонок. Священник едва успел покинуть вагон, а закрывавший двери Стасюлевич прыгнул на подножку вагона уже на ходу поезда.
Торопились поскорее увезти прах писателя от тех, кто желал проститься с ним в последний раз? Именно так!
25 сентября, находясь ещё в Вержболове, Стасюлевич писал своей жене: «Памятны были для меня эти три дня, не только в этом году, но и в течение всей моей жизни! Ведь можно подумать, что я везу тело Соловья Разбойника. Соловья – да! Но Разбойника – нет!… Меня будет эскортировать здешний жандармский офицер до Вильны. „Вы мне, верно, позволите с вами ехать“, – сказал он мне сегодня. „Это для меня столько же неожиданно, сколько и приятно“, – ответил я ему. От Вильно, однако, поедет другой. Бедный, бедный Тургенев! Прости им их прегрешения вольные и невольные: не ведят бо, что творят!! Если бы я описал подробности этих трех дней в Вержболове – лет через двадцать не поверят, что всё это было возможно».
Тогда, в сентябре 1883 года, Стасюлевич ещё не знал всего того, что выяснилось позднее: в связи с похоронами Тургенева активную «работу» начал департамент полиции.
И не случайно. Там, в департаменте, Тургенев был хорошо известен как певец «разбитых цепей» крепостного права. В архиве хранилось «дело о помещике Иване Тургеневе, высланном из Петербурга на родину…». В феврале 1852 года Тургенев написал некролог – заметку на смерть Гоголя, назвав его великим писателем, который «…означил эпоху в истории нашей литературы». Статья была опубликована в Москве – вопреки цензурному запрещению её в Петербурге. Это явилось предлогом. Истинной же причиной ареста и высылки писателя под надзор полиции в село Спасское-Луговиново на полтора года были его антикрепостнические) взгляды, с особой яркостью выраженные в «Записках охотника», в запрещённых в то время пьесах «Нахлебник», «Завтрак у предводителя» и «Месяц в деревне».
«Подготовка» к встрече тела покойного на границе началась 1 сентября. В тот день директор департамента полиции В. К… Плеве телеграфировал в Вержболово: «По прибытии тела покойного писателя Тургенева в Вержболово примите все меры, чтобы оно было отправлено далее безостановочно…»
В тот же день псковскому губернатору, виленскому генерал-губернатору и начальнику жандармского управления было телеграфировано: «Ввиду предстоящего на днях по Вержболово-Виленской-Петербургской линии провоза тела покойного писателя Тургенева, принять без всякой огласки с особой осмотрительностью меры к тому, чтобы… не делаемо было торжественных встреч».
22 сентября псковский губернатор сообщил Плеве, что «…в настоящее время представляется более чем затруднительно совершенно отклонить встречу на станции железной дороги при перевозе тела Тургенева через Псков. Постановлением Думы, состоявшимся 20 сентября, поручено городскому управлению отслужить на вокзале железной дороги, при провозе тела Тургенева, торжественную панихиду и возложить от имени города венок на его гроб. Такие же венки предложено положить от некоторых учебных заведений, а равно от редакций издающихся в Пскове газет и духовного журнала „Истина“… Для придания встрече более скромного характера я надеюсь иметь возможность отклонить служение панихиды, что, собственно, и составляло бы показную сторону встречи, и посоветую воздержаться от речей при возложении венков на гроб, но отклонить самое положение венков я считаю несвоевременным, если не выступать в этом деле официальным образом. В сущности, я думаю, что при кратковременной остановке на псковской станции все обойдётся весьма просто и смирно, но вместе с тем следует обратить внимание на то, что здесь завелись корреспонденты, которые сообщают всякие новости северному агентству и нередко в превратном виде. Несомненно, что о провозе тела Тургенева через Псков и о сделанной встрече будет телеграфировано в С.-Петербург, и я уверен, что постараются придать этому возможно широкое и торжественное значение, которого в сущности здесь не будет. Контролировать депеши я не имею возможности, почему желательно, чтобы известие об этом из Пскова было проредактировано в Петербурге, прежде чем оно попадёт в газеты. Со своей стороны я немедленно и подробно донесу г. Министру Внутренних Дел обо всём, что и как здесь будет».
Плеве телеграфировал псковскому губернатору:
«По докладу Вашего письма министру, граф Д. А. Толстой приказал уведомить Ваше превосходительство, что при встрече тела Тургенева желательно отменить панихид у и следует не допускать речей». И ещё: «В дополнение к телеграмме уведомляю Ваше превосходительство, что в Пскове разрешено возложение венков на гроб Тургенева».
Департамент полиции наметил чёткий план похорон, отступать от которого категорически запрещалось. Вот его основные параграфы.
Похороны должны состояться в будний день, и вся церемония закончена к четырём часам дня. Распорядители должны быть снабжены внешними знаками отличия, образцы которого «представить господину градоначальнику для объявления чинам полиции. Распорядительный комитет приглашается за три дня до похорон предоставить господину градоначальнику сведения, какие общества, учреждения и учебные заведения желают принять участие в печальной церемонии, и приблизительно, в числе скольких человек каждая группа. Комитет должен несколько раз публиковать в газетах, что все заявившие желание участвовать в печальной церемонии обязаны подчиняться требованиям распорядителей и по их указаниям занимать места в шестами, что на кладбище и в церковь будут допускаться только по билетам, а при венках по шести человек при каждом венке». Далее указывался маршрут похоронной процессии – улицы, проспекты, переулки – вплоть до Волкова кладбища.
Со стороны полиции было сделано конфиденциальное «Распоряжение»: «Особый наряд на вокзале от полиции и жандармов. Часть этого наряда сопровождает шествие, и, кроме того, по пути следования усиленный наряд полиции. Волкове кладбище с утра будет очищено от публики, и затем усиленные наряды полиции займут посты около двух входных ворот и у Новой церкви, близ которой подготовлена могила. Кроме того, в шествии будут находиться 100 человек наблюдательной охраны, а на кладбище 130 человек наблюдательных агентов. Чтобы сберечь забор кладбища, который может повалиться от напора публики, кругом неё будут поставлены казаки. Воспрещено вывешивание траурных флагов и убранство домов трауром. На кладбище остаётся усиленный наряд полиции до тех пор, пока не разойдётся вся публика, и кроме того последующие два дня будут назначаться наряд полиции и наблюдательные агенты».
Во вторник, 27 сентября, поезд Берлин – Петербург подошёл к платформе. Столица России встречала прах покойного писателя. Встречала более чем скромно… Вся левая часть платформы была очищена от публики, на правой стояло духовенство да небольшая группа неизвестных лиц, так что и эта, правая, сторона казалась почти пустой.
Около 2-х часов утра гроб был установлен на катафалк, и печальная процессия тронулась в путь – по плану департамента полиции.
Так хоронили Ивана Сергеевича Тургенева – великого русского художника, писателя-реалиста, оказавшего огромное влияние на развитие отечественной и мировой литературы. Хоронили не как Соловья, но как Соловья-Разбойника…
Портрет горбуна.
Может показаться, что все здесь нижеизложенное – не более чем легенда или сказка. Но тем не менее все это – реальные события, происшедшие в 90-е годы прошлого века. Их в своих мемуарах, вышедших в 1929 году в Париже, описывает бывший глава московской сыскной полиции, а позже заведующий всем уголовным розыском Российской империи Аркадий Францевич Кошко.
Случай этот произошёл сто лет назад в Санкт-Петербурге. На чердаке одного из домов по Среднему проспекту, что на Васильевском острове, был обнаружен труп 14-летней девочки. Ребёнок был задушен, и не оставалось сомнений – перед смертью жертва была изнасилована. Весь город бурлил: газеты пестрели статьями, волновалась общественность, полиция сбилась с ног. Но шло время, а убийца так и не был найден.
Потрясение от этого преступления было так велико, что питерский художник Б. решил изобразить на холсте своё видение убийства. Полотно привлекало людей своей экспрессией: на картине в мельчайших подробностях был изображён чердак, воспроизведён портрет убитого ребёнка. Лишь в одном художник отошёл от истины: руководствуясь своим воображением, он на заднем плане нарисовал убийцу убегающим с места своего преступления. Ладонью правой руки он открывал чердачную дверь, полуобернувшись на свою жертву. Это был отвратительный горбун: безобразное лицо, огромный рот, маленькие злые глаза, оттопыренные уши, рыжая борода… Картина получилась великолепная и даже удостоилась премии. Естественно, что все ещё взбудораженный неутихшими слухами об убийстве обыватель валом валил, чтобы посмотреть на полотно. И вот однажды среди толпы, глазеющей на холст, раздался дикий крик, и какой-то мужчина, упав на землю, забился в судорогах. Подбежавшие к нему на помощь были потрясены: это был… горбун с картины художника Б.! Его перенесли в ближайшую аптеку, где он, придя в себя, потребовал доставить его в полицию и там сознался в совершении убийства и рассказал о его причинах.
«С того самого дня, – говорил он, – образ задушенной девочки меня неотступно преследовал, я день и ночь слышал её душераздирающие крики… Как могло это случиться – кто мог зарисовать меня в эту страшную минуту? Ума не приложу! Это какое-то наваждение, какая-то чертовщина».
