— Так, спокойно… Кажется, есть идея! — воскликнул Зубр. — Знаешь, как оно, по-моему, получилось: Колю отбросило во времени на полчаса вперед, а пространственно при этом он оказался на веранде. А машину времени твою чертову, арбуз этот с кнопками… кинуло, видать, в противоположном направлении. По времени — в прошлое, в пространстве — на кухню. Теперь Коля, как ты говоришь, «своим ходом» вернулся, но его колбасит где-то на стыке будущего и настоящего.
— И что теперь делать?
— Что-что! Машину времени восстанавливать!
С максимальной тщательностью и вниманием друзья собрали с кухонного пола все кусочки арбуза. Принесли в комнату. Потом долго мучались, складывая на блюде этот объемный «пазл»… Наконец, сложили. Снова воткнули кнопки по вершинам пентаграммы. И, с замиранием сердца, положили на макушку арбуза Колину руку. Ничего не произошло…
— Е-мое! Ты же еще дугу против часовой стрелки рисовал! — вспомнил Зубр. — Давай теперь рисуй еще одну, в обратном направлении! И попробуем еще раз…
На этот раз подействовало! Коля ожил. Правда, снова перестал замечать присутствие друзей. Зато двигался уже нормально. Кисти по воздуху больше не летали. Поработав одной, Коля кидал ее на палитру или на стол, хватал другую кисть и постепенно на холсте возрождался натюрморт — тот, что Аркадий с Зубром уже видели — с изображением арбуза, собранного из кусочков.
Доведя работу до конца, Николай присел к столу. Съел мандарин. И вышел на веранду.
Друзья последовали за ним. И обнаружили — о, счастье! — что Коля вернулся, наконец, в адекватное состояние.
Через час троица сидела за тем же самым столом, но уже с водкой и закуской. Какие там, к черту заказы, какие деньги! Пропади все пропадом! Такая, понимаешь, передряга… Машина, мать ее, времени!
— Однако, Колян, заметь: кой-какую пользу моя машина тебе принесла! Посмотри, какой натюрморт интересный получился! Мне кажется, такую штуку не стыдно и в приличной галерее выставить!
— Вы мне лучше вот что скажите, — ответил Николай, — Когда я уже во времени обратно отыграл, на хрена вы меня так долго мурыжили?
— В смысле?
— Ну, что вы сразу-то машину времени не восстановили? Меня, понимаешь, колбасит не по-детски, а они сидят и тупят чего-то!
— Коль, ну мы ж не знали сначала, куда арбуз-то подевался!
— Да как не знали! Я ж вам пальцем на кухню показывал и говорил:
— Арбуз там! Арбуз там! Арбуз там! Чего вы так долго въезжали-то?
А на Люсиновской ты мне не попадайся!
Старик и собака идут вдоль высокого забора из ферропластика. Прогулка по привычному маршруту. В былые времена в это время уже лежал бы снег и пес оставлял бы на нем свои желтые метки. А в лес уже можно было бы прогуляться и на лыжах. Нынче же — слякоть…
«Глобальное потепление, мать его!» — думает старик.
Пес тоже старый. Давным-давно, еще до войны, старик нашел щенка в снегу неподалеку от этого места. Сунул за пазуху, принес домой. Только дома заметил, что у зверя шесть лап. Еще пес видит в инфракрасном диапазоне, но этого старик не знает.
В глубине огороженной территории стоит гигантская тарелка терминала спутниковой связи. Если отойти от забора подальше, можно видеть верхнюю часть параболы.
В двухстах километрах отсюда — Москва.
На площади темнеет рано. Небоскребы корпораций окружают площадь со всех сторон, превращая это место в гигантское, во много раз увеличенное подобие питерского двора-колодца, и в ноябре тут темно уже часа в четыре. В сером прямоугольнике неба висит аэростат службы безопасности.
Коммунисты говорят, что раньше такой брусчаткой была вымощена мостовая перед Кремлем, там, где сейчас котлован. Теперь брусчатка осталась только здесь, на стыке Садового кольца и Президентского проспекта, на небольшом пространстве вокруг революционного монумента. Джамперы расписывают брусчатку своими люминисцентными граффити. Это их право. Коммунисты пишут черным аэрозолем на пьедестале памятника Ленину, на подиуме вокруг него и на самой скульптуре. Когда вся поверхность монумента становится черной от их девизов и символики, они переходят на белый цвет и пишут поверх черного. Нетронутой вот уже несколько лет остается лишь самая высокая надпись на широкой спине вождя: «God is gay».
Днем площадь безраздельно принадлежит джамперам. Они носятся по гладким плиточным дорожкам, которыми брусчатка расчерчена на квадраты. Перескакивают через черные пятна, оставшиеся от ночных костров. Запрыгивают на скейтах на подиум. Перелетают через других, развалившихся на мраморе с длинными папиросами в зубах. Колеса скейтов, выполненные с применением новой формулы синтетического латекса, позволяют самым крутым прыгунам взлетать даже на выступ к ногам скульптурной группы революционных рабочих. Впрочем, увлеченных спортсменов не много. Не больше чем любителей длинных папирос и круглых конфет.
На краю площади, на том, что ближе к небоскребу Церкви Московских Святых, в ряд стоит десяток деревянных скамеек со сплошь истыканными спинками, на каждой из которых аэрозолем нарисовано по несколько мишеней. Джамперы упражняются в стрельбе из луков, всаживая стрелы в спинки скамеек, проносясь мимо на скейтах на полном ходу. Этим упражнением занимаются время от времени даже самые безнадежные торчки. Лук и стрелы есть у каждого. Иногда от этого зависит собственная шкура.
Время джамперов заканчивается с наступлением темноты. В сумерках светящийся ручей из люминисцентных курток, сумок и скейтов утекает в трубу моста над Президентским проспектом. Вместе с последними отблесками в переходе исчезают и последние пассажи атональной папиросно-конфетной электронщины, испускаемые джамперскими мьюзик-боллами. На площади наступает тишина.
Но не надолго. Уже минут через пятнадцать-двадцать из под земли слышится нарастающий гул, а затем пространство площади заполняет рев тяжелого сик-стринга… Они появляются прямо из-под земли — вылезают одновременно из нескольких канализационных колодцев: со стороны Президентского проспекта, Садового кольца и улицы Первых Побед. И прямо посреди площади — из колодца возле монумента. Выбираются на поверхность, держа в руках палки, доски, куски шпал, обломки мебели. Понятия коммунистов насчет внешнего вида консервативны и строги: высокий черный ирокез на бритой голове, в левом ухе серьга в виде гайки, черная кожаная куртка и на груди большой значок в виде пятиконечной звезды, в центре которой — профиль одного из героев прошлого: Троцкого, Гагарина, Черчилля или Че Гевары. Из-за энергетического кризиса городские власти вот уже который год включают ночное освещение по самому минимуму — фонари горят через два на третий. На площади довольно темно, но коммунисты сразу разводят несколько костров из своих деревяшек. По углам пьедестала памятника ставят черные флаги с веселым Роджером. Там тусуется пипл посерьезней — те, кому надо перетереть о кое-каких делах, пока трезвые. У костров пьют спирт, а позже затягивают песни, пытаясь переорать мьюзик-боллы, изрыгающие сик-стринг- рок.
В ближнем бою топорики коммунистов значительно эффективнее джамперских луков. А в дальнем — как ни крути, стрела летит и дальше, и точнее. Так что метанию топориков коммунисты не придают большого значения, хотя, нет-нет, да кто-то и подходит к лавкам с мишенями потренироваться в броске.
Холодный спирт обжег горло, и сразу стало теплее. Яуза протянул Ольге яблоко. Яуза влюблен в нее, Ольга давно это поняла. Относилась она к нему тоже с симпатией, одно время даже, наверное, переборщила с дружелюбием, парень бедный возомнил, что она ему взаимностью отвечает. Пришлось объяснить. Что любит другого. Ничего, справился парень. Остались друзьями, как говорится. А так,
