заметьте, не был зазнайкой. Не воображал, что искусство освобождает его от обязанностей перед законом.
— Почему же он так часто его нарушал? — Так-то оно так, но все-таки он откликался на многие просьбы…
— На немногие. Да и те называл «помехами». Потрудитесь внимательнее прочесть досье. Смотрите, как часто повторяется это слово вперемежку с жалобами и глупыми проклятьями. Ему, видите ли, мешали! — сказал первый голос.
А ведь, правда, подумал Мелкин, лежа в темноте. Ничего не скажешь. Просьбы людей действительно раздражали его.
— Что там еще? — спросил брезгливо первый голос. — Тут есть еще дело некоего Прихотта, оно прибыло позже… Прихотт был соседом Мелкина, ни разу пальцем для него не пошевелил, а Мелкин ему помогал. И я хотел бы обратить ваше внимание на то, что в досье нет ни слова о том, чтобы когда-нибудь Мелкин ждал от него благодарности. Судя по всему, он вообще об этом не думал.
— М-да, пожалуй, это действительно смягчающее обстоятельство, — произнес первый голос. — Но не существенное! В сущности, Мелкин очень мало заботился об этом Прихотте. Все, что он делал для него, он потом просто выкидывал из головы как досадный эпизод.
— И последнее донесение, — сказал второй голос, — о поездке на велосипеде под дождем. Не знаю, как вы посмотрите на это, но, по-моему, это было истинное самопожертвование. Ведь Мелкин знал, что ничего такого страшного с женой Прихотта не случилось, и знал, что рискует не закончить картину. И все- таки поехал.
— Ну еще бы, — проворчал первый голос, — ваша задача — истолковать любой, даже самый незначительный факт в пользу подопечного. Но что вы предлагаете?
— Я считаю, что пора перейти к курсу мягкого лечения, — ответил второй голос.
Мелкину, который с бьющимся сердцем слушал весь этот разговор, показалось, что никогда в жизни он не встречал такого великодушия. Слова «мягкое лечение» невидимый голос произнес так, словно речь шла о приглашении на королевский пир. И Мелкин устыдился. Словно его при всех громко похвалили, хотя ясно было, что он ничего такого не заслужил. Мелкин зарылся лицом в подушку.
Наступило молчание. Потом первый голос спросил над самым ухом у Мелкина:
— Слыхал? — Да, — прошептал Мелкин. — Ну и что ты на это скажешь? Мелкин сел на кровати.
— Не могли бы вы сказать мне что-нибудь о Прихотте? — спросил он. — Мне бы хотелось с ним повидаться. И, пожалуйста, не беспокойтесь насчет его отношения ко мне. Он был отличным соседом и очень дешево продавал мне прекрасную картошку. Я сэкономил массу времени.
— Дешево продавал картошку? Весьма приятно слышать, — заметил голос.
Вновь последовало молчание. — Хорошо, согласен, — послышалось уже издалека. — Переводите на следующий этап.
Проснувшись, Мелкин увидел, что ставни распахнуты и каморка залита солнечным светом. Вместо больничной пижамы на стуле лежала обычная одежда. После завтрака ему принесли железнодорожный билет.
— Можете отправляться, — сказал Мелкину врач. — Носильщик о вас позаботится. Всего хорошего.
Мелкин спустился к станции — ее сверкающая на солнце крыша виднелась невдалеке. Носильщик сразу его заметил.
— Вот сюда! Багажа у Мелкина не было, довольный носильщик повел его на платформу, возле которой стоял свежевыкрашенный паровозик и прицепленный к нему единственный вагон. Все здесь было новеньким: рельсы сияли, шпалы под горячими лучами солнца остро пахли свежим дегтем. В вагоне было пусто.
— Куда идет поезд? — осведомился художник. — По-моему, это просто пока никак не называется, — ~отозвался носильщик. — Но вы там не заблудитесь. — И, кивнув на прощание, захлопнул двери вагона.
Поезд тронулся. Пассажир смотрел в окно. Крошечный паровозик усердно пыхтел, пробираясь по извилистому ущелью с высокими зелеными стенами, над которыми лучилось голубое небо. Довольно скоро раздался свисток, заскрежетали тормоза, поезд остановился. Здесь не видно было даже платформы, должно быть, это был глухой полустанок. Узкая лесенка поднималась по заросшему травой склону. Наверху — изгородь с калиткой. А рядом с калиткой стоял его велосипед — по крайней мере очень похожий, и к рулю была привязана картонка с надписью: «Мелкин».
Мелкин толкнул калитку, сел на велосипед и покатил куда глаза глядят. Тропинка потерялась в густой траве, он колесил по зеленому лугу. Ему показалось, что где-то он уже видел эти места. Снова начался подъем. Солнце закрыла огромная тень. Мелкин поднял глаза — и едва не свалился с велосипеда.
Перед ним стояло дерево — его дерево, но законченное, если можно так говорить о живом дереве, с могучими ветвями и листьями, трепетавшими под ветром. Как часто представлял себе Мелкин этот ветер, но так и не сумел запечатлеть его на холсте.
— Вот это дар! — проговорил Мелкин. Он говорил о своем искусстве, о картине — и все же употребил это слово в его буквальном значении.
Теперь он заметил и лес, и снежные вершины на горизонте. И все это выглядело не так, как он когда-то рисовал, а скорее так, как он себе это представлял.
Подумав, Мелкин направился к лесу. Обнаружилась странная вещь: лес был, конечно, вдали, «лес на заднем плане», — и в этом-то и заключалось его очарование, — и все-таки к нему можно было приблизиться, даже войти в него, и очарование не исчезало. Он и не подозревал, что можно войти в даль так, чтобы она не превращалась просто в окружающую местность. А теперь перед ним все время открывались новые дали, двойные, тройные, четверные, и чем дальше, тем сильнее влекли к себе. Целая страна раскинулась вокруг, уместившись в одном лесу или, если хотите, на одной картине. И наконец, совсем далеко — горы. Они как будто стояли на месте и вместе с тем приближались. Они были близко и далеко. Казалось, горы оставались за пределами картины. Они связывали ее с чем-то другим, словно там, за деревьями, находилась другая страна — новая картина.
Мелкин озирал окрестности. Он вернулся к своему дереву, оно было закончено (ни возница так говорил», — припомнил он), но вокруг, он заметил это, осталось несколько неубедительных мест. Следовало бы поработать над ними. Нет, не переделать, а лишь довести работу до конца. Теперь он в точности знал, как это будет выглядеть.
Он сел на траву и погрузился в раздумье. Но в планах что-то не ладилось. Чего-то — или кого-то — не хватало.
— Ну, ясно! — вздохнул Мелкин. — Прихотт, вот кто мне нужен. Ему ведь известно многое, о чем я и понятия не имею. Мне нужна помощь, нужен добрый совет — как это я раньше о нем не подумал!
И в самом деле, в неглубокой ложбинке, не сразу бросавшейся в глаза, стоял с лопатой в руках его бывший сосед мистер Прихотт и растерянно смотрел по сторонам.
— Хэлло, Прихотт! — позвал Мелкин. Прихотт вскинул лопату на плечо и, хромая, подошел к нему. Друзья не произнесли ни слова, только кивнули друг другу, как раньше, когда встречались на улице. Молча прикинули, где поставить домик и разбить сад, без чего, очевидно, обойтись было невозможно.
И скоро стало ясно, что теперь Мелкин лучше Прихотта умеет распоряжаться своим временем. Как ни странно, именно Мелкин увлекся домом и садом, что же касается Прихотта, то он бродил, посвистывая, по окрестностям, разглядывал деревья и особенно главное дерево.
Как-то раз Мелкин сажал живую изгородь, а Прихотт валялся на траве с желтым цветком в зубах. Давным-давно Мелкин изобразил множество таких цветков между корнями дерева. На лице мистера Прихотта блуждала блаженная улыбка.
— Чудесно, — проговорил он. — Спасибо, что замолвил за меня словечко. Честно говоря, я не заслужил, чтобы меня отправили сюда.
— Чепуха, — ответил Мелкин. — Ничего такого я не говорил. Во всяком случае, мои слова не имели значения.
— Еще как имели, — возразил Прихотт. — Без тебя я бы сюда ни за что не попал. Понимаешь, это все тот голос… ну, ты знаешь. Он сказал, что ты хочешь меня видеть. Так что я перед' тобой в долгу.
