– Ну… не знаю.
– В том-то и дело, что не знаешь.
– А он знает?
– Похоже.
– Ты – слабак! – изрек мотоциклист после некоторого молчания. – Баба!
– Пусть баба, но я смотрю на вещи рациональнее, чем ты.
– Что значит «рациональнее»? Проще, что ли?
– Не только. Трезвее, скажем так. Ты привык размахивать кулаками. Но ради чего? Чтобы друзья уважали? Ну, ладно. Будут уважать. А дальше?
– Я за справедливость, – несколько невпопад заявил мотоциклист. – Чтобы всем хорошо было.
– Так и я за то же.
– Хм. Ты… Ты – другой. У тебя только деньги на уме.
– Погодите спорить, ребята, – вмешался, наконец, Шлагбаум. – Деньги, справедливость… Вы – это я.
– Не надо ля-ля, – одернул его мотоциклист. – Мы, кажется, только что тебе показали, кто есть кто. Не спорю: тело твое, но нас двое, а ты один. Поэтому не стоит брызгать слюной.
– Согласен. Только хочу сказать: наши совместные действия дадут много больше, чем если бы меж нами начался разлад. Справедливость?! Отлично! Я тоже за справедливость!
– Смешно слушать, – отозвался мотоциклист. – Видели мы, как ты вел себя у этого банкира. Да и сейчас… Ладно. Будь по-твоему. Делай, что хочешь. Только знай: мы рядом и, если нам твои действия не понравятся, можем вмешаться в любой момент. И вот еще что. Завтра поедем на мои похороны. Усек?
Валентин Абрамович был готов на все.
Следующее утро выдалось хмурым, хотя и не холодным. Вначале прокатилась мощная гроза, а следом зарядил и до сих пор не прекратился мелкий, грибной дождик, Валентин Абрамович встал поздно, позавтракал, потом просмотрел свежую прессу, особенно желтые издания. Никаких упоминаний о недавних событиях, связанных с женой банкира, он не нашел. Оба телефона, городской и сотовый, время от времени подавали голоса. Городской он и вовсе выключил, а на дисплее сотового высвечивалась фамилия Игоря. С ним пока толковать было не о чем.
Потом Валентин Абрамович пошел на стоянку, где вчера поставил «Сузуки» рядом со своей «БМВ». Он не стал раздумывать, на чем ехать, под удивленными взглядами сторожей завел мотоцикл и рванул вперед. Дорогу, как оказалось, адвокат знал прекрасно.
Мотоцикл с безумной скоростью мчался по мокрому асфальту, и через двадцать минут впереди возникли домики родного поселка мотоциклиста. Почти не снизив скорости, «Сузуки» понесся по пыльным улочкам. Объятые ужасом куры едва успевали выскакивать из-под колес черного монстра.
Вот и нужный дом. Картина, которую узрел Шлагбаум, показалась совершенно чужой и одновременно давным-давно знакомой. Покосившийся забор, громадный тополь в палисаднике. Когда-то в детстве на его нижней ветке он вешал кошек. Или это был не он?
Возле калитки толпилось довольно много людей. Оживленно шушукались старушки богомольного вида в черных платочках, приглушенно матерились подвыпившие мужики… Тут же стояла группа молодежи. На лицах написана скорбь, в глазах равнодушие. Лишь хорошенькая девчонка лет шестнадцати тихо плакала в сторонке. Валентин Абрамович знал: девчонку звали Машкой, и она любила мотоциклиста. Что-то вроде жалости шевельнулось в его душе. Он захотел подойти и обнять девчонку, но вовремя опомнился.
Теперь взоры толпы устремились на вновь прибывшего. Естественно, его никто не знал. Только компания мотоциклистов, толкавшаяся вчера возле дома, опознала «Сузуки» и теперь недоуменно перешептывалась, разглядывая Валентина Абрамовича.
– Не он, не он… Еврей какой-то… – донеслось до Шлагбаума. – А байк тот самый – «Сузуки».
Адвокат не стал уточнять, кто он и зачем приехал, а не глядя ни на кого проследовал в дом. И вновь сердце кольнуло странное чувство, печальное и сладостное одновременно. Хотя он попал сюда в первый раз, все оказалось до боли знакомым. Даже многолетнее, плотное амбре, состоящее из запахов прокисших щей, парного молока, недавно испеченного хлеба, да мало ли из каких еще компонентов, было все тем же. Правда, теперь к нему примешался еловый аромат, шедший от двух венков, и слабый смолистый дух воска от горящих свечей. Два остальных сожителя взирали на происходящее без особого интереса, как бы со стороны. Теперь общее сознание целиком принадлежало мотоциклисту, и в нем главенствовали его собственные чувства: скорбь, тоска и одновременно злорадство, что ему удалось вырваться из этого затхлого мирка, не сулившего ничего хорошего в жизни. Пусть хоть так, но вырваться!
Посреди комнаты стоял гроб, оббитый красным кумачом, по обе стороны на табуретах сидела родня, первыми мать и сестра. С появлением Шлагбаума все воззрились на него. Мать и остальные недоуменно, лишь сестра как будто что-то почувствовала. На губах ее появилась робкая улыбка. Она подняла лицо, стараясь поймать взгляд адвоката, однако тот смотрел только на мертвеца.
Мотоциклист с детства терпеть не мог зеркал. Разглядывать себя, по его мнению, подходило только девчонкам. Да и что хорошего он мог там увидеть? Кривую рожу, и только! Однако на самом деле никакой кривой рожи не наблюдалось. Он был блондином с узким, миловидным лицом и серыми глазами. Со временем оно затвердело, а глаза сделались ледяными. Теперь они были закрыты, а черты лица еще больше заострились. Лоб мертвеца украшал заупокойный венчик, и Шлагбаум невольно усмехнулся: мотоциклист не верил ни в бога, ни в черта. Он так долго всматривался в одновременно знакомое и незнакомое лицо, что присутствовавшие начали переглядываться. Наконец адвокат оторвался от созерцания и посмотрел на мать.
– Деньги у вас есть? – спросил он.
Та недоуменно взглянула на дочь.
– Приезжал вчера один… – сказала та. – Дал маленько.
– Я еще дам.
– А вы… это… кем будете? – спросила мать. – Из страховой компании, что ли?
– Я-то?.. – Шлагбаум задумался. Сестра напряженно смотрела на него. – Я адвокат, – наконец представился Валентин Наумович.
– Какой, то есть, адвокат? – не отставала мать.
– Наверное, та прислала, – предположила сестра. – Которая его…
– Нам ихных денег не надо! – закричала мать. – Они его убили, а теперь откупиться хотят!
– Не надо орать, мать! – воскликнул гость. – Чего ты базлаешь как больная корова. Бери, пока дают.
Интонации казались очень даже знакомыми, однако мать уже завелась и на тон и словесные выкрутасы визитера внимания не обратила. Только сестра удивленно вскинула глаза на незваного гостя.
– Проваливай, откуда пришел! – кричала мать. – И хозяевам своим передай: ничего нам от них не надо! Убили гады моего малышку! Иди, иди!..
Адвокат бросил последний взгляд на гроб и вышел на улицу. Давешние парни столпились возле «Сузуки» и внимательно изучали его. Он подошел к ним.
– Тот самый, – услышал он знакомый голос. – Вот, смотрите, крыло помято. Это я помял, когда вчерась грохнулся.
Косарь!
Это действительно был он.
– Скажи, мужик, откуда у тебя этот байк? – спросил Косарь.
– Как, то есть, откуда? Мой.
– А вчерась на нем другой приезжал.
– Какой другой?
– Пожилой такой дядечка, седоватый…
– И чо?
– Как чо?! У вас один «Сузуки» на двоих? Так не бывает. У таких байков должен быть один хозяин.
– Ха, один! И чтобы никому его не давать?
– Само собой.
– А я вчера тебе его одолжил. И ты на ем уе…ся. А? Было?
– Было-то было. Но давал мне его не ты, а тот… седой.
– А может, седой и я – одно и то же.
– Как это?!
– А так. Чего в жизни не бывает.
– Ты, мужик, случайно не того? – Косарь покрутил пальцем около виска.
Остальные смотрели на Шлагбаума с недоверием и страхом. Они ничего не понимали.
– Выносят, выносят!.. – зашелестело по толпе. Компания мотоциклистов на время забыла про адвоката и рванула в дом, а тот остался стоять возле своего черного коня. Он решил поехать на кладбище и бросить на прощание горсть земли в могилу.
Очень скоро показался гроб, который несли давешние парни. Лица их были исполнены мрачного достоинства, губы были плотно сжаты. Скорбь летала над толпой, как черная ворона.
Гроб погрузили в микроавтобус с надписью на боку «Похоронное бюро «Свежесть». Мать, сестра и остальные родственники уселись туда же, остальные погрузились в старенький, донельзя разболтанный «ЛИАЗ», друзья мотоциклиста сели в седла своих машин, и процессия тронулась. Адвокат поехал следом за остальными.
Кладбище, на котором было решено хоронить мотоциклиста, оказалось совсем маленьким и находилось в степи, рядом с перекрестком, в нескольких десятках метров от того места, где его тело нашло свою смерть. Нужно сказать, кладбище осталось от несуществующей ныне деревни, над которой теперь колыхались волны водохранилища. Семейство мотоциклиста происходило именно из этой деревни и было переселено на новое место лет пятьдесят назад. Однако в силу традиций, а возможно, просто привычки своих усопших погребали именно здесь.
Когда оба автобуса подъехали к кладбищу, дождь кончился, выглянуло солнышко, и мир озарился. И хотя вокруг присутствовал почти индустриальный пейзаж (подстанция, куда со всех сторон сходились мачты высоковольтных передач), в степи бушевало лето. Среди еще мокрых крестов, посвистывая, носилась птичья мелочь. Горьковато пахло чабрецом и полынью. Здесь не могло быть и мыслей о смерти. Однако она находилась рядом. Это становилось ясно, как только взгляд падал на высоченный черный крест, бывший тут чем-то вроде хозяина. Кресту, сооруженному из просмоленных балок, почти бревен, казалось, не одна сотня лет, и что написано на одном из торцов, разобрать уже было невозможно. Сколько таких крестов разбросано по просторам необъятной России, особенно в Сибири и на Севере! Большинство из них давно порушено и догнивает в забвении, но кое-где они еще высятся над округой, напоминая о казаках, староверах и прочей гулящей братии, которая шла и шла вперед, спасаясь от царских указов, ища волю. Где она, эта воля?! Нет ее! На всякую буйную головушку найдется свой начальник.
На кладбище, как обычно, приехало значительно меньше народа, чем толкалось возле дома. Кроме родни покойного и нескольких богомолок пенсионного возраста, здесь присутствовали только товарищи мотоциклиста во главе с Косарем. Было их человек десять.
