отголосками старой поэзии, но они, безусловно, представляют собой сохранившиеся слова, а не те, что могли бы сохраниться или должны были сохраниться в угоду любителям старины.
С этим заблуждением связано и другое, этимологического характера. Большое количество слов, использовавшихся в «Беовульфе», дожило до наших дней. Но из всех критериев отбора слов самый ненадежный — этимологический: древнеанглийское слово wann [темный] значит совсем не то, что современное английское wan [бледный]; mod значит вовсе не «настроение» [современное mood], а «дух» или «гордость», burg — это не «поселение» [современное borough], а «укрепление»; ealdor — вовсе не «олдермен» [12], а «князь». Словарь древнеанглийской поэзии безусловно интересен историкам языка, но составлялся он не для них.[46]
Но трудности перевода не исчерпываются выбором общего стиля. Переводчику нужно еще найти эквиваленты для каждого слова, справиться с так называемыми древнеанглийскими поэтическими «синонимами» и сложными словами. Перевод каждого слова должен не просто очертить его общее значение, например, передавая древнеанглийские слова bord, lind, rand и scyld одним и тем же словом «щит». Сама вариация, звучание, отдельных слов является отличительной чертой стиля поэмы и должна быть как–то представлена, даже если оттенки их значений не выделяются поэтом и вообще давно забыты — что характерно для ранней древнеанглийской поэзии гораздо меньше, чем порою считают. Но в тех случаях, когда древнеанглийский язык разработал длинные списки синонимов или частичных эквивалентов для обозначения понятий, имевших в северной героической поэзии особый статус, — таких, как море, корабли, мечи и особенно люди (воины и мореплаватели), даже самый беспорядочный набор слов не сможет отразить богатство его вариаций. В «Беовульфе» используется по крайней мере десять практически взаимозаменяемых синонимов слова «муж»: beorn, ceorl, freca, guma, h?le?, h?le, leod, mann, manna, rinc, secg и wer[47]. Этот список можно расширить, как минимум, до двадцати пяти наименований, включив в него слова с менее общим значением, которые могли в героической поэзии заменять простое mann: это слова, означающие человека благородного происхождения (??eling, eorl), юношей или молодых людей (cniht, hyse, maga, mecg), различного рода спутников, свиту и слуг владык и королей (g?deling, geneat, gesi?, scealc, ?egn) или конкретно воинов (cempa, oretta, wiga, wigend). С таким списком не потягаться даже набранному с миру по нитке перечню вроде человек, воин, солдат, смертный, храбрец, дворянин, мальчик, юнец, вассал, рыцарь, оруженосец, боец, простолюдин, герой, сотоварищ, тип, существо, витязь, парень, личность, малый — даже по длине, не говоря уже о стилистической пригодности. В этом (крайнем) случае нам приходится сократить вариацию — на общий эффект это вряд ли повлияет. Наше ухо не приучено к подобным приемам, и для того, чтобы получить нужное впечатление, ему достаточно и меньшего количества.
Но не стоит обеднять себя и дальше, отказываясь от слов «рыцарского» обихода. Нам не обойтись без них при описании оружия и доспехов: названия этих исчезнувших вещей дошли до нас из средневековья. Нам незачем чураться рыцарей, оруженосцев, дворов и принцев. Герои германских легенд были королями благородных дворов и членами содружеств доблестных рыцарей, настоящих Круглых Столов. Неуместные образы артуровского мира — куда меньшее зло, чем еще более нелепые ассоциации бесчисленных «воинов» и «вождей» с зулусами или индейцами. Воображение автора «Беовульфа» находилось на пороге эпохи христианского рыцарства, а возможно, уже и в ее пределах.
Перевод сложных слов представляет собой отдельную проблему, уже очерченную выше. Перевести каждую часть по отдельности и снова соединить их вместе — не лучшее решение. Пример — перевод «кеннинга» или описательного сложного слова gleo–beam [арфа] (2263) как ствол веселья [glee–beam] или, избегая порочного стремления к этимологизации, как дерево радости [mirth–wood]. Слово brimclifu (222) можно правильно и вполне приемлемо перевести как морские утесы [sea–cliffs], но это редкая удача. Буквальный перевод строк 81–85 sele hlifade heah ond horngeap; hea?owylma bad la?an liges; ne w?s hit lenge ?a gen ??t se ecghete a?umsweoran ?fter w?lni?e w?cnan scol de [13] звучал бы так: «зал возвышался высокий и рогообширный; войнонатиска ожидал враждебного пламени; не пришло еще то время, когда мечененависть зятя–тестя после гиблозлобы пробудилась». Разобраться в этом возможно, но это уж точно не современный английский.
Очевидно, что переводчику приходится выбирать между простым наименованием предмета (например, перевод сочетания gomen–wudu «дерево игры» как «арфа» в строке 1065) или переводом целой фразой. В первом случае сохраняется емкость оригинала, но теряется его колорит; во втором сохраняется колорит, но даже если удастся избежать искажения или преувеличения, повествование станет более рыхлым и расплывчатым. Выбор из двух зол должен зависеть от конкретной ситуации. Другие переводы могут отличаться от настоящего в деталях, но если мы заботимся как о современном языке, так и о древнеанглийском, основной принцип должен оставаться тем же: сложные слова чаще передаются фразами.
Не все сложные слова, встречающиеся в древнеанглийской поэзии, одинаковы, и перевод целой фразой не всегда удачен. Многие из них вполне прозаичны и используются просто для передачи мысли, без всякого поэтического намерения. Такие слова употребляются как в стихах, так и в прозе, и перевод в данном случае зависит лишь от их значения в целом. Слово mundbora[48] совсем не обязательно переводить фразой; простые слова «защитник» или «покровитель», насколько возможно, передают его значение.
Более крупный, промежуточный класс сложных слов образуется по правилам, которые продуктивны и в современном английском языке. Основное различие между поэзией и прозой (или просторечием) заключается в том, что эти сложные слова чаще встречаются в поэзии и их образование менее регламентировано. Даже те из них, что встречаются или сохранились только в поэзии, звучали бы для уха современников так же естественно, как для нашего уха слова tea–drinker [участник чаепития] или tobacco–stall [табачный лоток]. К этому классу принадлежат heals–beag [шейное кольцо], bat–weard [корабельный страж] и hord–wela [клад–богатство] — три примера, которые (вероятно, волей случая) встречаются только в «Беовульфе». Прочитав или услышав их, ни один англосакс не отдал бы себе отчета в том, что эти сочетания никогда раньше не использовались, даже если бы он действительно встретил их впервые. Сочетания neck–ring [шейное кольцо] или boat– guard [корабельный страж] не занесены в Оксфордский словарь [49], но они не нарушают никаких языковых правил, хотя hoard–wealth [клад– богатство] теперь звучит неестественно. Именно для этого разряда сложных слов переводчик, как правило, может создать или подобрать современные эквиваленты.
Но слова могут незаметно перейти в разряд «поэтических» по мере того, как воображение становится более изощренным и красочным, а цель смещается с простого обозначения на описание некоего образа или воспоминание о нем: именно так древнеанглийская поэзия приобретает свой особый колорит. В этом классе, часто именуемом исландским словом «кеннинг» (описание), сложное слово представляет собой частичное и порой творчески–прихотливое описание свойств предмета, использующееся в поэзии вместо простого «имени». В таких случаях, даже когда кеннинг уже утратил свежесть новизны и стал расхожим орудием стихотворцев, подстановка в переводе простого наименования, как правило, не годится. Кеннинг на миг рисует перед нашим взором картину, мимолетную, но тем более яркую и четкую, вместо того, чтобы растянуть описание на длинный сравнительный оборот.
