они могли выдержать любой удар и стоять неколебимо, пока не провалятся под землю поддерживающие их скалы.
— Нет, — успокаивали друг друга люди, — пусть сюда явится хоть сам Неназываемый, ему не войти в город, пока мы живы.
— Так это пока живы, — угрюмо бормотали другие, — а долго ли мы продержимся? У него есть оружие, перед которым с начала мира пало множество твердынь. Голод, вот чем он возьмет нас за горло. Дороги перерезаны. Рохан на помощь не придет.
Но метательные машины и не были направлены против несокрушимых стен. План нападения на издревле противостоявшую Мордору крепость был разработан не вожаком шайки разбойников или орочьей стаи — за этим планом таился могучий и злобный разум. Раздались громкие крики, заскрипели блоки, и снаряды, взлетая высоко в небо, стали падать на крыши домов и улицы нижних ярусов. Некоторые взрывались, разбрасывая чародейский огонь. Начались пожары. А потом на город обрушился еще один град, не столь разрушительный, сколь устрашающий. На мостовые посыпались отсеченные головы павших защитников Рэммас-Эккора и Осгилиата. Многие лица были изуродованы или искажены предсмертными муками, каждое чело клеймил гнусный знак Барад-Дура. Люди узнавали своих близких, товарищей по оружию или мирным трудам.
Минас-Тирит не мог ответить на это ничем, кроме слез и проклятий, к которым нападавшие были глухи. Иные из них и вовсе не знали Западного Наречия, обходясь собственным говором, более походившим на хриплое карканье или лай. А очень скоро мужество осажденных подверглось еще более страшному испытанию. Враг обладал оружием, действовавшим вернее и быстрее, чем голод, оружием, имя которому — отчаяние. Над крепостью, подобно гнусным стервятникам, жаждущим пожрать плоть обреченных, закружили назгулы. Теперь, когда Темный Властелин открыто начал войну, их кошмарный вой исполнился еще большей разящей мощи. Закаленные воины без чувств падали наземь, и даже у самых стойких руки не держали оружие. Сознание меркло: пораженные ужасом помышляли только о бегстве или призывали смерть как избавление.
На протяжении всего этого черного дня Фарамир лежал без сознания в покоях Белой Башни. Жар не спадал, горячечный бред не прекращался, и по городу разнеслись слухи, что конец его неминуем. Дэнетор молча сидел возле постели, не сводя глаз с сына, будто совершенно позабыв о врагах, осаде и своих обязанностях.
Пиппину казалось, что так туго ему не приходилось даже в лапах урук-хай. Наместник не отдавал никаких повелений, но и не отпускал, так что хоббиту оставалось лишь час за часом стоять у дверей сумрачной палаты, со страхом взирая, как меняется лицо Дэнетора. Тот старел прямо на глазах. Что-то, горе или, быть может, раскаяние, надломило его гордую волю. Раньше Пиппин больше всего боялся увидеть в глазах правителя гнев, но когда они наполнились слезами, это оказалось для него совершенно непереносимым.
— Не надо отчаиваться, повелитель, — запинаясь, пролепетал хоббит. — Он еще может поправиться. Надобно посоветоваться с Гэндальфом.
— Не говори мне больше о чародеях, — угрюмо отозвался старик. — Все их ухищрения нелепы. Враг овладел тем, на что возлагалась безумная надежда. Сила его умножилась: ныне ему ведомы наши помыслы, и все содеянное нами оборачивается для нас погибелью. Сына, собственного сына я послал на верную смерть без последнего напутствия, не найдя для него доброго слова — и вот он лежит предо мной на пороге небытия! Чем бы все ни кончилось, род наместников пресекся, а значит, неминуем и конец Гондора. Если кто и переживет войну, то потомки выходцев с запада превратятся в жалкий, ничтожный сброд, таящийся по холмам и обреченный на вымирание.
Но тут его речь прервали донесшиеся из-за дверей голоса. Кто-то призывал правителя.
— Я не выйду, — молвил Дэнетор. — Мое место здесь, рядом с сыном. Вдруг он придет в себя, вдруг скажет хоть слово перед кончиной, ждать которой осталось совсем недолго. А обороной путь командует кто угодно, даже Серый Простак, со своими вздорными надеждами! Оставьте меня.
Так Гэндальф оказался во главе защитников города. Один его вид наполнял сердца мужеством, отгоняя страх перед крылатыми тенями. Казалось, он способен одновременно быть в нескольких местах — то появлялся в цитадели, то у Ворот, то на стенах нижнего круга. Повсюду его сопровождали Имрахил и рыцари Дол-Амрота в сияющей броне. Величественные и горделивые, они не ведали страха, словно воскресшие герои древнего Нуменора.
— Только гляньте на этих, из Дол-Амрота, — перешептывались люди. — Не зря, видно, толкуют, будто они сродни эльфам. В их земле, в Белфаласе, некогда жил народ Нимродэли.
Случалось, кто-нибудь начинал напевать строфы из Песни о Нимродэли или иной баллады, незабытой до сих пор в долине Андуина. Однако стоило рыцарям отойти, песни смолкали. Над людьми снова смыкались тени, сердца леденели, и доблесть Гондора обращалась в прах. Близилась ночь, и город медленно погружался во тьму отчаяния. Никто уже не пытался тушить пожары, и почти весь нижний круг был охвачен пламенем. В некоторых местах воины на внешней стене оказались отрезанными от своих — они не могли ни отступить, ни получить подкрепление. Но таких, самых верных и стойких, оставалось немного, большинство укрылось за вторыми воротами.
Овладев равниной, враги спешно навели мосты через Реку. Весь день по мостам переправлялись войска и подвозилось снаряжение, а в середине ночи начался решительный штурм. Передовые отряды нападающих прошли по оставленным между огненными рвами проходам и ринулись вперед, не обращая внимания на летевшие со стен стрелы. Пламя давало достаточно света, чтобы превратить врагов в прекрасные мишени для метких гондорских лучников, но стрелков было прискорбно мало, и нанести противнику серьезный урон они не могли. Тот, кто командовал атакой, наблюдая за ней из тайного укрытия, решил, что мужество защитников стен сломлено и их остается сокрушить окончательно. Он подал знак, и из тьмы медленно поползли вперед выстроенные в Осгилиате огромные осадные башни.
И снова к покоям правителя в Белой Башне прибыли гонцы. На сей раз они были так настойчивы, что Пиппину пришлось их впустить. Дэнетор неохотно оторвал взгляд от лица Фарамира и молча повернулся к ним.
— Нижний круг города в огне, — доложил старший из прибывших. — Какие будут приказания? Митрандир Митрандиром, но люди желают идти в бой под водительством наместника королевства, своего законного правителя. Некоторые уже бегут, оставляя стены без защиты.
— Зачем? — вскричал Дэнетор. — Зачем бегут эти глупцы? Всем нам все равно суждено сгореть, и незачем оттягивать неминуемое! Возвращайтесь к своим погребальным кострам, а я взойду на свой. Да, да, на костер! Тела Дэнетора и Фарамира не будут набальзамированы и погребены в пышных усыпальницах. Их заменит огонь. Так завершали свой земной путь короли варварских народов до того, как с Запада приплыл первый корабль, путь же будет так и теперь, когда Запад пал. Ступайте прочь.
Не поклонившись и не промолвив ни слова, воины покинули Башню.
Дэнетор отпустил руку Фарамира и, бросив на него еще один взгляд, горестно произнес:
— Он горит, уже горит. Дом его духа обращается в пепел, — затем правитель медленно подошел к хоббиту и заглянул ему в глаза. — Прощай! — зазвучали негромкие слова. — Прощай, Перегрин, сын Паладина. Недолго продолжалась твоя служба, а сегодня она закончилась. Я освобождаю тебя от клятвы. Иди и умри так, как найдешь нужным. Хочешь, так и вместе с твоим приятелем, бестолковым кудесником, который и привел тебя к гибели. Позови моих слуг и уходи. Прощай!
Пиппин преклонил колено, но неожиданно вскочил и, не опуская глаз под взглядом грозного старца, с хоббитской прямотой выпалил:
— Не хочу я прощаться! Но уйти, коли велено, уйду, тем паче что и вправду не прочь повстречаться с Гэндальфом. Никакой он не бестолковый, и я не стану помышлять о смерти, покуда у него есть надежда. А насчет службы — она не окончена, пока вы живы. Надеюсь, даже если враги ворвутся в цитадель, я буду с вами до конца и, может быть, покажу себя достойным высокой чести носить доспехи и зваться воином Гондора.
— Дело твое, — безразлично проговорил Дэнетор. — Поступай как знаешь, а моя жизнь кончена. Позови слуг! — он умолк и снова повернулся к Фарамиру.
Пиппин повиновался, и в палату явились шестеро рослых челядинцев. Зная, что правитель не в духе,
