голову.
Где-то открылась и закрылась дверь.
— Отец наш, прости меня, — прошептал он.
Его сбивчивую покаянную молитву, звучащую между колоннами из черного мрамора, слышали только статуи священников, мадонн и ангелов.
— Что мне делать?
Тишину нарушило не божественное вмешательство, а глухой стук из-за нефа, звук которого эхом отразился от стен собора. Как будто кто-то ударил рукой по молитвеннику или уронил его на пол.
Уберхорст поднял голову и посмотрел через плечо, вглядываясь в мрачную пустоту. Скрипа больше не было, так же как и блуждающего огонька. Ризничий ушел.
Уберхорст снова сложил руки и продолжил молитву, но его снова отвлек посторонний звук: один- единственный шаг.
Он был не один.
47
Дверь в кабинет профессора Грунера распахнулась. В сопровождении привратника решительным шагом вошел человек с острыми чертами лица.
— Прошу прощения, господин профессор, — оправдывался привратник. — Я не смог его остановить.
Мужчина отодвинул привратника в сторону и подошел к столу Грунера.
— Что это значит?! — возмутился Грунер, поднимаясь со стула.
У вошедшего было вытянутое лицо, ввалившиеся глаза и тонкие усики над верхней губой. Черные лоснящиеся волосы были зачесаны назад.
— А-а-а… — протянул Грунер уже более мягко, узнав посетителя. — Синьор Локателли. Садитесь, пожалуйста. Я очень сожалею…
— Где она? — хриплым голосом спросил итальянский дипломат.
— Пожалуйста, успокойтесь, я понимаю, каким ударом это было для вас…
— Где она? — повторил дипломат.
— Герр профессор, — привратник вопросительно посмотрел на Грунера.
— Подождите за дверью, — ответил Грунер. — Я знаю этого господина. — Привратник недоверчиво посмотрел на профессора. В подтверждение своих слов Грунер кивнул, и привратник неохотно вышел из комнаты.
Наклонившись через стол к профессору, дипломат заявил:
— Я хочу видеть свою жену. — Его голос зазвенел, и Грунер впервые расслышал акцент.
— Если вы хотите посетить морг, — ответил Грунер, — то, конечно, это можно устроить. Но, прежде всего, сядьте и успокойтесь.
Итальянец сел на свободный стул, продолжая держать руки на столе. Грунер отошел к окну.
— Примите мои соболезнования. Я собирался лично сообщить вам об этой трагедии. Вы, должно быть, ехали всю ночь.
— Я выехал из Венеции, как только получил вашу телеграмму, — ответил дипломат. — Поезд прибыл на вокзал Вестбаанхоф только в семь.
Грунер заложил руки за спину и шагнул вперед.
— Синьор Локателли, я хочу, чтобы вы знали: мы сделали все, что в наших силах, чтобы помочь вашей жене. Уверяю вас, она получала прекрасное лечение. Наша больница — одна из лучших в Европе для лечения нервных расстройств. — Он сделал паузу и показал на стопку ящиков с электроприборами. — Хотя некоторые считают, что она самая лучшая. Как бы то ни было, некоторым пациентам невозможно помочь. Когда они попадают к нам, их нервная система уже настолько слаба, что им не помогает наше лечение. Это, к несчастью, произошло и с вашей женой. Она страдала от прогрессирующего расстройства нервной системы, которого нельзя было ни задержать, ни восстановить с помощью электротерапии. Хотя ее парализованные ноги начали уже поддаваться лечению, как я и предполагал, тем не менее эти терапевтические достижения сводило на нет постоянное ухудшение психического равновесия. В конце концов меланхолия сеньоры Локателли стала настолько тяжелой, что ей отказал здравый смысл и она лишила себя жизни.
Локателли безучастно смотрел на Грунера. Когда профессор закончил говорить, итальянец немного пришел в себя и его внимание привлекли отвратительные уродцы из коллекции Грунера. Он сморщился от омерзения.
Не оборачиваясь к Грунеру, он произнес спокойно и четко:
— Вы убили ее.
Грунер поперхнулся.
— Прошу прощения, что вы сказали?
— Профессор, я сказал, вы убили ее.
Итальянец вперился в Грунера холодным обвинительным взглядом.
— Синьор Локателли, — начал Грунер, примиряюще подняв руки. — Я понимаю, вы находитесь в состоянии шока. Разрешите, я пропишу вам успокоительное? Я попрошу врача-стажера проводить вас домой, он проследит, чтобы вы приняли нужную дозу. А завтра, когда вы отдохнете и почувствуете себя лучше, мы сможем продолжить наш разговор.
Не обращая внимания на болтовню Грунера, итальянец вытащил из кармана листок бумаги, исписанный с обеих сторон мелким небрежным почерком.
— Это последнее письмо, которое я получил от Джульетты, моей жены. Разрешите, я переведу вам: «Профессор совсем меня не слушает, его интересуют только его дьявольские машины. Я просила его применить какое-нибудь альтернативное лечение, но он отказывается обсуждать этот вопрос. Я слышала, что есть новый метод лечения с помощью бесед, но он говорит, что такого метода не существует. Я знаю, что это неправда. Электротерапия невыносима, у меня такое чувство, что меня за что-то наказывают. Я не могу больше терпеть. Пожалуйста, поскорее приезжай, мне очень плохо».
Локателли сложил листок бумаги и убрал его в карман.
— И таких писем много, профессор.
— Не сомневаюсь, — неожиданно раздраженно ответил Грунер. — Но ваша жена была больна, очень больна. Поэтому вы и привезли ее к нам. Если вы намекаете на то, что вашу жену лечили неправильно, пока она находилась под моим наблюдением, то вы жестоко ошибаетесь. Синьор, у нее были приступы суицидальной меланхолии, поэтому то, что она в таком мрачном свете видела свое лечение и пребывание в этой клинике, совершенно естественно в ее состоянии.
В воцарившейся тишине каждая секунда была мучительна, как новый поворот скрипучего колеса дыбы. Наконец итальянский дипломат встал.
— Что касается правильности ее лечения — всему свое время. Я еще подниму этот вопрос в вашем министерстве здравоохранения, отвечающем за больницы. А сейчас, профессор, я хочу, чтобы меня проводили в морг.
48
— Штефан, ты подменишь меня? Только сегодня утром.
— Неужели тебе еще недостаточно неприятностей, Макс? Если Грунер об этом узнает…
— Не узнает. Сегодняшнюю демонстрацию отменили.
— Правда? Странно. Но все равно, зачем испытывать судьбу. Макс?
— Понимаешь, это срочное дело.
