Нам же повезло. Нам — я говорю о себе, двух своих коллегах из Союза и группе археологов, откомандированных правительством из делийского института под руководством Гопала Бхандаркара. Нас троих взяли по-моему только ради советско-индийской дружбы, поскольку командование экспедицией только официально принадлежало Бхандаркару, на самом деле координацию и контроль осуществляли трехзвездные генералы Генштаба; впрочем, и сам Гопал носил полковничьи погоны.
Нашей экспедиции был выделен одномоторный биплан «Сессна», вообще, денег Минобороны на нас не жалело, и это несмотря на ту нищету, что мы встретили в Раниваре; хотя кому-кому, а индусам не привыкать к нищете. Но я отвлекся: поиски с воздуха продолжались около шести дней, после чего нам пришлось прерваться на самум. Ветер безумствовал около суток, сами парсы признавали, что давно ничего подобного не видывали. Когда же он утих, и самолет вновь мог подняться в воздух, то в тот же день его пилот обнаружил появившиеся со дна песков руины, не нанесенные на карты, в ста пятидесяти километрах к северо-западу от Ранивары. Немедленно мы тронулись в путь и к ночи были уже у стен города.
Кажется, тогда ни у кого не было сомнения, что это именно то, что мы ищем. Самум, прошедшийся над развалинами, был такой силы, что в некоторых местах города обнажил мостовые. И особенно постарался в его центральной части — с «Сессны» нам сообщили, что прекрасно видят развалины крупного сооружения, площадью около тысячи метров, очищенного от наносов совершенно. По всей вероятности, это и был дворец правителя города. Туда в первую очередь и устремились военные, оставив нам, чистым археологам, весь остальной город.
К рассвету они нашли, что искали. Ту самую сокровищницу, огромный подземный зал, почти неповрежденный временем, находившийся в левой части дворца.
А затем генштабовскую команду Бхандаркара постигло жестокое разочарование. Там, где по преданиям седой старины должны были находиться несметные сокровища золотого города, вояки откопали, — Петр Павлович выдержал долгую паузу, — библиотеку. Да, Андрей, не золото и не алмазы хранились в сокровищнице — свитки. Множество свитков священных текстов «Авесты», жизнеописаний богов и героев, и прежде всего, самого пророка Заратуштры и его учеников, а так же бессчетное количество летописей и преданий того времени — двух с половиной тысяч лет назад. Сотни и сотни свитков, запечатанных в бронзовые цилиндры.
Оставив библиотеку нам, Бхандаркар бросился на поиски новой сокровищницы, впрочем, уже не слишком надеясь отыскать ее. Мне действительно жаль, что он не нашел ничего больше, ничего, что могло бы принести доход немедленно, жаль прежде всего от того, что индийское правительство не захотело тратить крупные суммы на заведомо безнадежный с точки зрения немедленной окупаемости проект и потребовало свернуть работы. Лишь немногие свитки удалось вывезти из библиотеки: уезжали мы в спешке, Бхандаркар не стал давать нам много времени на сборы. Сверху было спущено новое задание: Бхандаркару предстояло искать в Пенджабе пропавший век назад караван, перевозивший из Пакистана в Дели собранные налоги.
Одним словом, мы, советские археологи, остались не у дел и вынуждены были уехать. Что же до наших индийских коллег, то вернуться к раскопкам золотого города им удалось не раньше, чем отгремела вторая индо-пакистанская война, в самом конце семидесятых. Город был снова погребен под песками, но экспедиция уже знала точное местоположение сокровищницы, и моему старинному знакомому, профессору бомбейского университета, Эламкулатху Намбундирипаду возглавившему ее, не составило труда найти прежний вход и начать работы. Но тут случилось непоправимое. В тот самый момент, когда вход был снова открыт, и археологи стали выносить бесценные свитки, своды сокровищницы, на протяжении тысячелетий сдерживающие натиск песков и времени, неожиданно обрушились. Погибло трое сотрудников. Эламкулатх спасся чудом, он выбрался на поверхность с двумя свитками буквально за несколько секунд до трагедии. Кто знает, что послужило причиной столь ужасной драмы, верно, и эту тайну город оставил себе. Как оставил себе и все невынесенные сокровища библиотеки: раскопав завалы, люди Эламкулатха были вынуждены признать свое поражение — свитки были уничтожены обвалившимися сводами. Уничтожены безвозвратно.
Старик вздохнул, и некоторое время сидел молча, предаваясь печальным воспоминаниям. Его взгляд бесцельно блуждал по комнате, пока не остановился на мне. Петр Павлович вздрогнул, точно увидев меня впервые, и спохватившись, продолжил:
— До самого недавнего времени продолжалась работа по расшифровке текстов. Поистине мир обогатился немалым числом памятников древней культуры. Жаль, что большая их часть так и… — он снова вздохнул. — И вот что интересно, Андрей. Среди прочего, в свитках оказалась и известная нам с вами сказка о царе-драконе. Точно записавшие ее когда-то в незапамятные времена люди знали заранее, какая судьба постигнет их священный город, и какие легенды будет являть он собой спустя тысячелетия…. Поистине мудрость не знает ни времен, ни пространств, — он снова вздохнул и продолжил:
— Вчера вечером мне пришла посылка от моего старого верного друга Эламкулатха с поздравлениями и новыми результатами кропотливой работы по расшифровке. Он часто присылал мне такие вот посылки: ни он, ни я, уже не в состоянии постигнуть возможности Интернета и посему общаться предпочитаем по старинке. Через полгода ему стукнет семьдесят восемь, мне надо будет не забыть поздравить его. И поблагодарить за подарок.
Старик задумался на мгновение, а затем глаза его хитро блеснули:
— Хорошо, что министрова свита уже убралась восвояси, когда пришла почтальонша Маша. Иначе их было бы не выпроводить. После того как мне вручили орден, журналисты насели на меня с вопросами как на пятидесятилетнего. Что пишете нового, как поживают коллеги, куда собираетесь в ближайшее время, как будто мне еще можно куда-то собираться, кроме
Я вежливо отказался.
— Напрасно. Вижу, зря я обмолвился об этом: вы и так все время ожидаете от меня какого-то подвоха.
— Ну что вы…
— Да я вижу…. Ладно, не будем об этом. Дорассказать мне осталось совсем немного. Сказка эта о царе-драконе, что прислал мне Эламкулатх, была кодифицирована примерно в V в. до нашей эры на авестийский язык и входила, по всей видимости, в корпус религиозных предписаний «Вендидад». Была она изрядно попорчена временем, как, впрочем, и другие тексты, но что удалось разобрать Эламкулатху, я вам сейчас перескажу. Список текста и перевод его он, как обычно, прислал мне.
Голос старика неожиданно окреп, когда он заговорил после паузы.
— Давным-давно, где-то на знойном юге, на пути из Индии в Персию лежал большой торговый город, чьи жители были богаты и счастливы. Через город нескончаемым потоком шли караваны из самого Китая, от берегов Средиземного моря, из Ливии и прочих земель, останавливаясь передохнуть и пополнить истощившиеся в долгом пути припасы воды и пищи, или поторговать своими товарами из далеких стран. Правитель города был мудр и щедр, он отличался дружелюбием к соседям, справедливо судил, помогая обездоленным и покровительствуя гонимым. Жители города в разговорах о нем неизменно прибавляли слово «достойный».
Но однажды на город напал дракон. Стража не смогла защитить родные стены, правитель, вышедший встретить мечом непрошеного гостя, был также убит, а растерявшийся, испуганный народ порабощен завоевателем. Дракон был силен, и не находилось в городе силы, что могла бы пересилить его силу. Никому не удавалось убить дракона, все попытки оканчивались гибелью, ведь не воины жили здесь, а простые торговцы. Город впал в тоску безнадежности. Купцы стали обходить город стороной, ибо не было случая, чтобы не пропадал караван в тот же день, как оказывался он в некогда гостеприимных стенах. Все богатства его попадали в сокровищницу дракона.
Теперь подданные вынуждены были трудиться в поте лица за каждый грош, и чем больше трудились они, тем больше беднели. А бедность, как известно, страшнее болезни: слабых она ломает, сильных калечит. И не придумано от нее лекарства, нет врачей, что способны ее излечить….
Жить в деревенской глуши на нищенские гроши, что подают властители не могущим уже постоять за себя… — он вздохнул. — Я вижу эту болезнь собственными глазами, вижу, как пожирает она одних людей и нравственно калечит других, превращая в рабов безысходности или безнадежной жажды отдать все силы свои, чтобы хоть как-то, хоть когда-то вырваться из сжимаемых все сильнее тисков, отдать саму душу свою, только бы вырваться…. Когда считаешь каждый грош, трудно думать о чем-то еще, кроме хлеба насущного. На это требуется особое мужество. Даже не мужество, святая отрешенность, что ли….
Вот и жители того края, враз обеднев, лишившись всех прав и прежних привилегий, мечтали лишь о свержении ненавистного дракона. Но молодежь уходила в походы на соседей. И пока длилась война, а она не прекращалась ни на мгновение, молодые храбрецы не страшны были царю. Особо отличившихся в боях он щедро одаривал и брал стражей во дворец и возвеличивал сверх всякой меры, допуская к сокровищам своим, и этим превращал мужественных воинов в вернейших слуг своих. А на добытые в чужих краях деньги дракон нанимал верных золоту стражей из иных стран, что сумели откупиться от грозного соседа своими людьми. И наемники те с охотою подавляли всякую попытку сопротивления новому владыке, всякую попытку поднять голову.
Существовало поверье, — продолжал старик, — будто лишь воин с чистой душой и открытым сердцем способен одолеть ненавистного дракона, в одиночку пробравшись в его дворец и сразившись с ним в его покоях один на один. И тогда он станет новым правителем. Поверье это передавалось из уст в уста, и что удивительно, никто из царевых слуг не препятствовал этому слуху. Потому быть может, что немало охотников находилось на сокровища дракона и немало их сложило головы еще на подступах к дворцу. Или были убиты самим драконом. Или, убив дракона, завладевали его сокровищем и сами превращались в кровожадного владыку в чешуе и с перепончатыми крыльями, в того, кого хотели убить. И никто не видел подмены.
И когда не осталось могучих воинов, способных поднять оружие против дракона, когда сгинули все, кто считал себя воином с чистой душой и открытым сердцем, вместо них пришел юноша, скорее, отрок. Он тайно, по подземным ходам проник во дворец и убил дракона, когда тот почивал в постели. Но даже отрок этот не мог бежать соблазна. Он увидел ту неслыханную роскошь, что стала доступной ему, бедняку из бедняков, вечно поносимому и презираемому, он тоже превратился. Но в дракона-недомерка, полудракона.
И жители города на другой день увидели молодого дракона, со стен дворца объявлявшего о новых податях, о новом наборе в войско, отправлявшееся в новые походы. И знавшие об отважном отроке узнали его под блестящей чешуей. И ужаснулись. И передали свое знание другим.
В тот же день было восстание. Дворец к вечеру был окружен, отчаявшиеся жители шли на приступ кто с чем, наплевав в очи смерти. И стража, увидев это отчаяние бесстрашия в глазах наступавших, в ужасе бросилась прочь, ибо поняла, что ей не сдержать волну гнева, когда на место убитого встает сотня других. И бежали они прочь, стараясь спрятаться подальше, с глаз разъяренной толпы и превратились в ящериц, расползлись по щелям и трещинам. А жители ворвались во дворец и убили отрока-полудракона, оставшегося в одиночестве защищать свои богатства. Убив же, сошли в подземелье, к золоту, доставшемуся им.
Золота в сокровищнице было неисчислимое множество. Но и людей, пришедших во дворец, было также немало. А когда речь идет о богатстве, много на много, как известно, не делится. Тем более, что весть о восстании и бегстве стражи молнией распространилась по окрестностям. Люди спешили ко дворцу, узнать правда ли это, но главное, нельзя ли и им причаститься каплей захороненного во дворце золота.
Вскоре вспыхнули новые сражения — уже между победителями. Началась жестокая бойня, куда страшней, чем прежде: люди объединялись в сообщества лишь для того, чтобы справиться с подобными себе, а затем уже начать убивать друг друга. И так продолжалось день и ночь, и еще день и еще ночь без перерыва, без жалости. Люди будто сошли с ума, столь велико было их желание вернуть некогда утраченное и жажда прибавить к утраченному возмещение за те страдания, что выпали на их долю при ненавистном драконе. И бойня вокруг разграбленного дворца не затихала: все новые и новые бойцы подходили, чтобы принять в ней участие. Каждый был унижен, оскорблен и мечтал взять свое и чуть больше.
И столь сильна была ненависть человеков к себе подобным, столь яростным было желание жителей завладеть большей долей, пусть даже на нее притязают отец или брат, столь сильно и столь заразительно оказалось золотое безумие, что ни один из жителей города и окрестностей его не смог одолеть в себе драконова искушения: все, как один, явились они ко дворцу. И тогда разом обратились они в ядовитых змей — ибо драконово золото, растащенное по кускам, уже не могло одарить большим своих новых владык.
И обезлюдел город. А затем пришли ветры с пустыни и долго неистовствовали на пустынных улицах, покрывая их песчаными волнами. Росли и росли волны и вскоре скрыли весь город под собой, лишь гряду барханов отныне являя миру; чтобы никто более не смог обладать драконовым сокровищем.
Старик замолчал и налил и себе и мне чаю и долго мелкими глотками пил его, искоса поглядывая на меня. Я же молчал, все еще вслушиваясь в отзвучавшую легенду, и лишь когда Петр Павлович допил чай, произнес:
— Слишком страшная… и слишком современная сказка.
— Хорошие сказки всегда современны, — ответил старик. — И эта не является исключением.
— Ваш друг будто нарочно приберег ее, чтобы прислать именно сейчас.
