Брат-фармацевт пришел прямо в лазарет, куда Крапивник принес Олшуэна.
– У него удар, брат? – спросил Крапивник.
– Да, боюсь, что так.
В аббатстве, как полагалось, был приор, и отец Девенди немедленно появился в сопровождении Поющей Коровы. Крапивник вернулся на кухню.
Приор Девенди повернулся к приору Поющей Корове:
– Можешь ли ты попросить явиться ту сестру, которая излечивает?
– Ты знаешь о ней?
– Преподобный Абик передал мне рассказ матери Иридии. Я понимаю, что он был обеспокоен, но… ты же знаешь, что он может умереть.
– Я попрошу ее. Ты в курсе, что она… м-м-м… что она ранена? Брат-фармацевт рассказывал тебе?
– Нет, – вмешался фармацевт.
– Опиши ее раны отцу Девенди, – приказал ему отец Му. – Только не истолковывай их происхождение.
– Понимаю. Надо, чтобы у нее была какая-то обувь и чтобы она не ходила без бинтов.
Поющая Корова посмотрел на аббата. Преподобный Абик лежал с закрытыми глазами и мотал головой из стороны в сторону. Это ничего не означало. Му решился.
В кладовке он нашел пару маленьких сандалий. Они были очень старыми и, вполне возможно, когда-то принадлежали ему или какому-то другому мальчику-Кочевнику, которому стали малы. Он отнес их сестре Клер и сказал, что когда-то их носил Чернозуб. Она ничего не ответила, но без возражений надела их.
– Куда мы идем, отче?
– К преподобному Абику. Ты нужна ему.
Эдрия привыкла к подчинению и вышла, не спрашивая, почему она вдруг так понадобилась. Когда она прихрамывая вошла в лазарет и приблизилась к постели, преподобный Абик громко застонал и отпрянул от нее. Глаза его были широко открыты, а на лице застыла маска ужаса. Левой рукой он попытался прикрыть глаза, чтобы не смотреть Эдрии в лицо. Она остановилась и посмотрела на аббата.
– Какие свиньи! – грубо сказала она и перекрестилась забинтованной рукой. – Я ничего не могу для него сделать.
– Что ты имеешь в виду? – спросил приор Девенди.
– Я имею в виду, что с сегодняшнего вечера я бессильна. И он приказал мне больше ничего не делать, – повернувшись, она направилась к дверям.
– Сестра Клер, прошу вас! – сказал Поющая Корова. – Он может умереть.
Она снова перекрестилась и, не оглядываясь, вышла в коридор.
На следующий день она исчезла из кельи гостиницы, где не оказалось и ее маленькой дорожной сумки. Никто не видел, как она уходила, но на постели осталась записка: «Мне жаль вашего аббата. Спасибо за гостеприимство. Да благословит вас Бог».
Никто не знал, куда она делась. Возвращаясь в Новый Иерусалим, Поющая Корова остановился в Санли Боуиттс, чтобы порасспросить о ней. Ее видели, когда она шла к горе Последнего Пристанища. По тропе приор добрался до подножия утеса.
На камне он нашел следы крови, но больше никаких примет не осталось. Значит, она была с Бенджамином. Отец Му не сомневался, что старый еврей излечит Божьи стигматы. Маясь смутным чувством вины за то, что оставляет ее и преподобного Абика, он развернул своего мула обратно к папской дороге, что вела на север. Уже подступал сентябрь, и ночи были безлунными.
Глава 29
«Так же, как есть рвение зла и ненависти, которое отвращает от Бога и ведет в ад, есть и рвение добра, которое отвращает от пороков и ведет к Богу».
Кардинал Чернозуб Сент-Джордж, дьякон святого Мейси, пристроившись на корточках на склоне холма, с долгими мучениями опустошил кишечник (в первый, но далеко не последний раз сегодня) и в эту минуту услышал «тра-та-та» многозарядной винтовки. Очередь донеслась со стороны главного лагеря, который располагался на широком пологом берегу ручья, над которым нависал холм.
С того места, где он стоял, вернее сидел на корточках, Чернозуб не мог видеть лагеря. Ибо для свершения своего утреннего ритуала, единственного, которым он предпочитал заниматься в одиночестве, он избрал западный склон небольшой возвышенности, холмика столь маленького, что его не было видно за деревьями. По правде говоря, Чернозуб тосковал по дому. Не по какому-то определенному месту – у него никогда не было ничего, хоть отдаленно напоминающего дом, если не считать аббатства Лейбовица, и пусть даже ему иногда (на самом деле довольно часто) не хватало общества братии и безопасности привычного образа жизни, определяемого Уставом, он никогла не скучал по аббатству как таковому. Его тянуло к пустыне, к прериям, к стране Пустого Неба.
И хоть на западе он не видел ничего, кроме лесных зарослей, Чернозуб знал, что за ними лежат открытые пространства – прерии, уходящие в необозримую даль, без лесов и без городов. Они напоминали о Вечности. На западе и небо было куда выше.
Безграничное, молчаливое и строгое.
«Отсюда я приветствую тебя, Пустое Небо».
Тра-та-та.
Чернозуб торопливо поднялся, подтерся пучком травы и успокоился, перестал волноваться, ибо понял,
