историей колонии и погрузился в изучение своего горя. С силой сжав диафрагму, он продолжил чтение частной корреспонденции, которой первые колонисты обменивались со своими родственниками из народа Уотчитаха. Он искал какие-то сведения, которые могли бы ему рассказать о семье Шарда, о его предках. По всей видимости, они были из поздних поселенцев, как оно и должно было быть, и, ощетинившись оружием, окруженные корявой первой линией своей обороны, они не испытывали никакого исторического интереса к симпатичным обитателям этих гор. Почему уродливые илоты, которые козлами отпущения перекрывали проходы, не восстали против хорошо вооруженных «привидений-спартанцев?» Может, потому, что спартанцы были родственниками таких, как Шард, а Шард гордился своей Эдрией. Сегрегация тут существовала, но репрессий не наблюдалось. Нежелательным фактором тут были лишь уродливые гены. Чернозуб выяснил, что наказанием за сексуальные контакты между гражданами Республики Новый Иерусалим и уродами была казнь данного гражданина и его отпрысков, ежели таковые имелись. Среди жителей Нового Иерусалима были те, кто обладал особыми талантами. Браки заключались по контракту между семьями и утверждались магистратом. Людей случали подобно животным, но, как яствовало из записанных исторических хроник, случали не только рабов, но и таким же образом, подобно животным, сводили своих сыновей и дочерей. Единственной новинкой были критерии, по которым оценивался генетический потенциал таких союзов, хотя исторические свахи обычно интересовались лишь состоянием здоровья. Нимми смутно догадывался, что критерии эти не сильно отличались от тех, которые предпочитал правитель Тексарка. Но здесь ты рос здоровым человеком, со своими способностями, или же отправлялся на детское кладбище, подобное тому, на которое они наткнулись тем утром у подножия гор. Может, кто-то из городских детей-уродцев и возвращался к народу Уотчитаха, как рассказывала Эдрия, но возвращение в долину было долгим и опасным путешествием.
Основательно поразмышляв над своим сомнительным будущим, Чернозуб решил, что, окончательно завершив свою не столь уж важную миссию, он вернется в мир через аббатство Лейбовица, поскольку туда хотели направиться желтые монастырские воины, а Вушину было приказано возвращаться в Валану. У Нимми же были свои причины стать гидом при воинах. Во-первых, он подозревал, что Коричневый Пони послал его сюда, чтобы отделаться от него, и он больше не доверял кардиналам Коричневому Пони, Науйотту и Хадале. Он хотел держаться подальше от всех заговоров, от тайн, в которые не был посвящен папа Амен. И его совесть, и его взаимоотношения с Богом нуждались в серьезном ремонте. Он хотел исповедаться перед Джарадом, который пообещал принять у него исповедь. Выставить его не выставят, но он понимал, что, если останется дольше необходимого времени, рады ему тут не будут. Оставалось надеяться, что за просителя его не примут, хотя не исключено, Джарад постарается, дабы он себя чувствовал именно в такой роли.
Когда Чернозуб и отряд воинов увязывали вьюки и седлали коней, готовясь в дорогу, к ним присоединился Онму Кун с фургоном, явно груженным оружием.
– Ты не можешь притащить это добро в аббатство, – сказал ему Нимми.
– Кто говорит, что я еду в аббатство? – возразил Кочевник-Заяц, направляясь к востоку вместе с группой всадников. Старый еврей, именовавший себя Бенджамином, последовал было за ними по пятам, но передумал. – Скажите аббату, что еще до зимы я навещу его.
Нимми пообещал передать его слова.
Ему ужасно хотелось, несмотря на слова мэра, по пути с гор навестить Пустую Аркаду, но как только Шард увидел их, он схватился за револьвер. Охранники сделали предупредительные выстрелы над головой Шарда; один из них перетянул плеткой круп мула, на котором сидел Нимми, и заорал, показывая, в какую сторону отступать. Они галопом пронеслись мимо усадьбы Шарда к дороге, которая вела на восток, к папской трассе. Нимми не смог даже поплакать на могиле Эдрии.
Как только они выбрались на, папскую дорогу, Заяц-Кочевник попрощался с Чернозубом и сообщил, что решил оставить проложенную дорогу и напрямую пробираться на юго-восток. Он окажется в необитаемых землях, где граница имперской провинции оставалась предметом споров.
– Тебя не волнуют тексаркские агенты? – спросил Нимми.
– Со своими заказчиками я встречусь уже сегодня вечером, – с ухмылкой сказал Онму Кун. – Они направятся домой, а я вернусь в Новый Иерусалим.
Выяснив, как на языке жестов у Зайцев выглядит знак мира, они расстались. Нимми решил, что Кун всего лишь контрабандист оружия, снабжающий своих загнанных соплеменников. Но он видел оружие в фургоне и заметил, что оно не самых последних образцов – мера предосторожности, чтобы его не изъяли имперские власти.
По пути в аббатство старший воин желтой гвардии, которого звали Джинг-Ю-Ван, дотошно расспрашивал Чернозуба об ордене Лейбовица и рассказывал о своем ордене.
– Орден меча святого Петра придерживается двух традиций. Одна чисто христианская. Наш символ веры не слишком отличается от вашего. Наши канонические молитвы не повторяют ваши слово в слово, но очень похожи. Мы реже прибегаем к псалмам, больше уделяем внимания молчаливой медитации. В нашей стране люди предполагают, что мы будем делать то же, чем всегда занимаются нехристианские монахи. Вне часовни мы работаем на полях и просим подаяния, только когда путешествуем. Мы храним традиции боя без оружия, ибо так всегда поступали монахи тантры. Это необходимость. В нашей истории, если жертва грабежа оказывалась без оружия, то ее считали беспечной и, кроме того, полиции за поимку грабителей полагалось платить. Безоружный монах должен был уметь отразить любое нападение, пуская в ход только кулаки и ноги.
– Но сейчас вы носите при себе оружие.
– Когда обязанности странствующего монаха этого требуют, правила меняются. Когда господин умер, мы договорились, что откажемся от оружия, но наш господин на грани войны.
Чернозубу потребовалось несколько секунд, по истечении которых он понял, что второй господин, о котором шла речь, это кардинал Коричневый Пони.
– Почему вы считаете, что он на грани войны? – спросил Нимми.
Собеседник замолчал, насторожившись.
– В определенном смысле мы всегда на войне, – сказал он, решительно меняя тему разговора. Нимми не стал продолжать его.
Не так давно ему приснилась открытая могила в аббатстве, и, обменявшись приветственными кивками с привратником, который, не нарушая обета молчания, показал им дорогу к ней, они первым делом направились к могиле. К удивлению Нимми, открытая яма была перенесена. Старая была недавно засыпана, и свежий деревянный крест сообщил, чьим обиталищем она стала: «Hic jacet Jaradus Cardinalis Kendemin, Abbas»[21]. Дата смерти гласила, что он скончался две недели назад.
