– Опять вопросы. Твой хозяин отправил тебя с посланием? Для меня?
– Нет, он отправил меня с вопросом. Что ты можешь рассказать мне об Эдрии? Ты ее видел. Куда она ушла? Несколько секунд старый еврей молчал.
– Мне довелось оказать ей помощь, когда она удрала от отца. После того как ее выставили из аббатства, она пришла сюда вместе со мной. При ней были и ее дети. Она ушла.
– Дети!
– Двое мальчиков. Хотя они не были близнецами. Она оставила их со мной, поскольку положение было не из лучших. Ее отец убил бы их. Ей было некуда идти, кроме как домой. Она знала слишком много о делах в Новом Иерусалиме и боялась, что ее поймают, если она направится на восток в долину. Так рисковать она не могла.
– Где дети?
– Молоко моей козы не устраивало их. Я отнес их в Санли Боуиттс и оставил там у женщины, которая пообещала заботиться о малышах, пока за ними не придут.
– Кто?
– Хм-м-м… Откуда мне знать? Кто-то из долины. А может, и ты.
– Эдрия говорила тебе, что я их отец?
– Она весьма разговорчивая молодая особа. Она пробыла здесь… м-м-м… семь или восемь недель. Постоянно пела или болтала. Пения ее мне не хватает, а вот без разговоров я бы обошелся, – порывшись в своем мешке, он протянул Чернозубу кремень и кресало. – Вон там, в тени, очаг. Запали трут. Растопка есть.
– Роды были тяжелыми?
– Очень тяжелыми. Мне пришлось делать разрез. Она потеряла много крови.
– Разрез? Ты врач?
– Я на все руки мастер.
Нимми наконец разжег огонь. Следуя указаниям старого отшельника, он нашел в хижине коробку с сухими крошками, кинул две горсти их в котелок с ручкой и добавил воды из большого кувшина у дверей.
– Повесь на треножник. И помешивай чистой палочкой.
– Что это такое?
– Пища, святой отец.
– Не называй меня так. Я не священник!
– Я разве сказал, что ты им был? Хотя тебя можно называть «отче». Хочешь, буду называть тебя папочкой. Нимми покраснел.
– Почему бы тебе не называть меня просто Нимми?
– Так тебя называют в аббатстве?
– Нет. Так ко мне обращается мой господин.
– Он в аббатстве?
– Да.
– Так это он внушил тебе, что она мертва, не так ли?
– Он сказал, что не уверен и не хочет будить во мне напрасные надежды. Думаю, я могу ему верить.
– Ха! – старый еврей захихикал.
Нимми помешивал варево, пока оно не загустело. Старый отшельник вытащил металлические тарелки, ложки и кружки. Из скатки Нимми достал свои сухари и наполнил чашки разведенным вином. Они уселись на скамью из плоской каменной плиты, которая опиралась на вкопанные в землю корявые ножки, и принялись есть при свете очага.
Перекрестившись, Нимми благословил хлеб насущный. Старый еврей певуче произнес над чашкой несколько слов молитвы на незнакомом языке, который, как Нимми подумал скорее всего был ивритом.
Каша, как объяснил ему Бенджамин, состояла из молотых бобов, которые он принес из Санли Боуиттс. В этом году, только попозже, он посадит и вырастит собственные. Раньше у него тут были козы, и он пробует снова обзавестись своим стадом. Он говорил о прошедших временах так, словно лично присутствовал в них. Несколько раз он упомянул аббата Джерома, будто тот продолжал править аббатством; он вспоминал завоевания Ханне-гана Второго так, словно они все еще продолжались. Для него все века сосуществовали с его личным «теперь».
Ночь Нимми провел в хижине старика. И снова во сне перед ним предстала открытая могила в аббатстве; на этот раз в ней лежал ребенок. Он очнулся от сна в полном удивлении: ведь он знает, что там погребен Джарад Кендемин. Утром он рискнул спросить Бенджамина о свежей могиле у подножия Столовой горы. Отшельник сказал было, что ничего не знает об этом, но вдруг заметил, что Нимми слушает его с недоверием.
– Если ты считаешь, что я ее там похоронил, то иди и попробуй ее выкопать.
– Я верю тебе.
Уходить Нимми не спешил. Он был крепко зол на кардинала и хотел избавиться от этого чувства или хотя бы попытаться меньше верить ему. Кардинал утаивал от него правду, и Чернозуб не мог припомнить,
