жива? Хуже того — я убил моего племянника, чтобы заполучить прекрасный предмет моей страсти. Что там говорит обо мне Гильдас? Что черный поток ада будет катиться по мне, будет кружить вокруг свои бешеные волны, что он постоянно будет терзать меня, но никогда не поглотит полностью, что долго буду я каяться, да поздно будет! И раз уж ты здесь, о Черный Безумец, искусный в истолковании знамений, то я поведаю тебе о сне, который привиделся мне, когда я сидел тут прошлой ночью. Я видел себя здесь, на этой пустынной, поросшей травой равнине, все мое войско было перебито, и перед собой увидел я огромного рычащего пожирателя меда, и злобно полыхали его красные глаза. Я видел, как вороны обжирались, сидя на обнаженных телах! Не растолкуешь ли мне этот сон?
Но я не мог — я терял сознание от слабости и боли и совсем не стоял на ногах. Меня мутило от круговерти мыслей в голове, и хотелось лишь одного — добраться до постели. Я вывалился из королевского шатра и снова побрел прочь под открытым звездным небом. Подняв взгляд, я увидел, что звезды бешено кружатся, словно то адское видение, которое Гильдас вызвал у Мэлгона. Я пошатнулся и чуть не растянулся во весь рост на сырой траве, если бы меня не подхватили чьи-то сильные руки и не повели назад по тропинке.
Мне было все равно, кто помог мне. Мне вообще было все равно, я хотел одного — снова уснуть на своем ложе страданий. Пусть войска приходят, пусть выбивают мою дверь, пусть пронзают меня сталью — что может быть хуже тех страданий, которые я испытываю сейчас? Смерть — всего лишь сон, сейчас я хотел только спать.
— Держись, приятель! — прошептал кто-то мне в ухо, и словно сквозь туман я узнал голос моего товарища, друга и соперника, Талиесина, главы бардов.
— Я отведу тебя в твою хижину. Обопрись на меня! Ты хорошо поступил, Мирддин, но сейчас ни ты, ни кто иной не может сказать, будет ли Мэлгон сейчас что-либо делать. Его гнетет девятидневная немощь, а ее ни друид, ни священник снять не могут. Вот твоя постель — ложись и отдыхай!
Я уснул прежде, чем коснулся тюфяка. Когда я проснулся, сквозь открытую дверь струился солнечный свет Наверное, я долго спал, поскольку, хотя я все еще был слаб, мои раны скорее ныли, чем болели. В ногах моей постели стоял лекарь Мелис маб Мартин с чашкой крови в руках.
— Как ты? — спросил кто-то сбоку. Это был голос не Мелиса. Скосив глаза, я увидел улыбавшегося Талиесина.
— Лучше, — прохрипел я, удивившись, что так ясно слышу свой голос.
— Ты долго спал, друг мой, — прошептал бард, — и это славно. В конце концов, тебе повезло остаться в живых. Ты мог получить дюжину стрел в сердце. Честно говоря, ты же прямо напрашивался на них! Почему? Сказать?
Я кивнул, собираясь с мыслями. Сколько я здесь пролежал? Сколько уже времени король и его теулу[192] занимают крепость? И, прежде всего, сколько осталось нам до того, как кровавая волна нашествия Кинурига прокатится через это забытое богами место?
— Видишь ли, — продолжал Талиесин, — когда мы впервые сюда приехали, королевские друиды сделали так, как обычно поступают в том случае, когда стране угрожает надвигающаяся Напасть. Они взяли дикую свинью, разукрасили ей уши и глотку красной и зеленой шерстью и чарами переложили на нее все грехи, все злые деяния, все погибели, что были на королевском теулу [193]. Затем они погнали ее на юг, чтобы все наши беды ушли к врагу и остались с ним. Представляешь теперь, каково было дозорным у ворот, когда они увидели, как ты несешься к ним в своей кабаньей шкуре! Естественно, они подумали, что ивисы погнали гореносца на нас, в надежде, что в наш лагерь войдет погибель. В другой раз, когда тебе взбредет в голову побродить на приволье по селам и весям, советую тебе выбрать более пристойное одеяние, чем старая кабанья шкура. Да и безопаснее будет! Между прочим, постарайся не столь странно и не с таким шумом появляться. Ладно?
Я понял, что он имел в виду. Прошлой ночью — или не прошлой? — я, наверное, представлял собой весьма зловещее зрелище, когда вошел в королевский шатер в чем мать родила, с ног до головы перемазанный месивом из крови и мяса. Чего уж тут дивиться, что они не прислушались к моим мольбам. Наверняка они сочли меня Мирддином Безумным, да и вид у меня был куда чуднее, чем в прошлый раз.
— Талиесин! — взмолился я изо всех сил. — Разве ты не осознаешь опасности? Над Островом Напасть, страшная, как напасть Кораниайд, и движется она сюда. Король беззащитен, разлучен с войском Кимри, которое должно защищать его. Не можешь ли ты убедить Мэлгона уйти отсюда, прежде чем будет поздно?
Я пытался схватить его за руку, но мои пальцы только слабо трепетали. Талиесин ласково взял меня за руку и улыбнулся мне.
— Вижу, что ты на самом деле встревожен. Возможно, что и не зря. Я поговорю с королем и со старым Мэлдафом тоже. К его советам он временами прислушивается. Но ты же видишь, как обстоят дела — король в девятидневной немощи, и вряд ли его можно будет убедить сейчас. Тут есть и другой человек, которого король в прошлом слушался. Я попытаюсь попросить его. Отдыхай спокойно — я сделаю все, что смогу. Человеку не сделать больше, да к тому же если на нас вправду дихенидд, то его ничем не изменишь. Ты это знаешь или должен знать.
С этим он и ушел, оставив меня в величайшем возбуждении. Я метался в бреду между сном и явью. Передо мной вереницей проходили кровавые видения — сложенные в кучи отрубленные конечности, отсеченные головы скалились в мертвенных усмешках. В боли и смятении я временами пытался встать, срывал повязки с ран. Приходил и уходил со своими помощниками Мелис маб Мартин, читал заклинания и прикладывал к моим ушибам целебные травы. Прислали арфиста играть у моего ложа, и сонная мелодия, печальная и дрожащая, как журчанье горного ручья, наконец усыпила меня.
В тот раз тяжек был мой путь. Я шел через Лес Келиддон, через гору Баннауг, через реку Гверит. Я пересек долины Придина и наконец пришел к Оркнейскому морю, за которым нет ничего — одни только злые волны. Под одиноким утесом, на который они набрасывались дважды в день, лежит Пещера Ифферна. Я стоял на узеньком берегу перед ее зевом, а надо мной с утеса на утес летел насмешливый пронзительный хохот.
На огромной скале перед входом в пещеру сидели три грязные косматые ведьмы, имена которых Ллевай, Рорай и Медерай. На трех кривых, скрученных жезлах из падуба развесили они заговоренные мотки пряжи, которые они начали сматывать на левую руку. Головы у них были косматые, нечесаные, глаза слезящиеся и красные. В перекошенных ртах из кровоточащих десен торчали кривые, острые, ядовитые зубы. Их мерзкие головы дрожали на костлявых, тощих шеях, иссохшие икры поросли седыми волосами, жесткими, как прутья метлы, руки их были непомерно длинны и болтались, а на каждом высохшем пальце был грязный ноготь, острый, как рысий коготь.
Пока я глядел на то, как ведьмы прядут, ко мне сзади подошли двое. Не оглядываясь, я понял, кто они — Мэлгон Гвинедд и бард Талиесин Шагнув вперед, чтобы получше разглядеть пряжу ведьм, они тут же
