Отец ворвался в комнату с криком:
- По миру меня пустить хочешь? Весь товар испортил, шалопай! Всю как есть капусту в грязи вывалял! Кто ее теперь покупать станет? Почему ты так к своему добру относишься? Ведь я для кого из себя жилы тяну? Для тебя же!
- Мне ничего твоего не надо, - сказал Эрнст и встал перед отцом. - Сам заработаю, своими руками. А торговать в твоей лавке больше не буду.
Очки у Иоганна сползли на кончик носа, глаза сузились и стали колючими, а лицо пошло красными пятнами. Он размахнулся и жесткой ладонью ударил сына по щеке.
Мать беспомощно переводила взгляд с мужа на сына, а они стояли друг против друга, оба почти одного роста, оба плечистые, и Эрнст держал отца за руку, не давая ему ударить еще раз. Побелев от обиды, он сказал:
- Запомни: бить себя не позволю. Лавочника ты из меня не сделаешь. Свою судьбу буду решать сам. Не маленький. Даром я твой хлеб не ел.
Эрнст разжал пальцы на запястье отца, потом широким шагом, не торопясь подошел к вешалке, оделся и вышел, тихо прикрыв за собою дверь.
Мария-Магдалина выбежала за ним.
- Сынок!.. - Она протянула ему маленький кошелек. - Вот возьми. - Глаза матери наполнились слезами. - Тут всего три марки, но и они пригодятся.
Он взял деньги и посмотрел на мать. Наверно, в его голубых глазах она прочитала и нежность, и благодарность, и решимость.
- Храни тебя бог, - прошептала мать. - Я знала, я чувствовала, что так случится...
Больше она не могла говорить - мешали рыдания.
- Успокойся, мама. Я дам знать о себе. Все будет хорошо, вот увидишь.
Эрнст резко повернулся и быстро зашагал к воротам.
...Теперь он брел по осеннему Гамбургу, думая о том, где бы переночевать. Что же, придется попытать счастья в Сант-Паули. Только в этом портовом районе можно найти угол для ночлега.
Чем ближе Эрнст подходил к порту, тем труднее становилось идти. Здесь приречный песок был усеян галькой и обломками камней. Набережная Эльбы начиналась неожиданно, постепенно поднимаясь вверх. Вода теперь поблескивала внизу, как серебристый лист фольги. На ее глади, устало уткнувшись в берег, дремали парусные, весельные, реже моторные лодки. Их носы пестрели мужскими и женскими именами: «Хелена», «Вернер», «Лотта».
«Может, забраться в одну из них? - подумал Эрнст. - Хотя это вряд ли спасет от холода».
По левую руку вдоль булыжной мостовой жались друг к другу жилые дома. Они напоминали узкие пенальчики, поставленные вертикально, каждый из них заканчивался одним окном под островерхой черепичной крышей. На закатном солнце черепица вспыхивала пожарным отблеском, и этот отблеск опрокинуто светился в зеркальной безмятежности Эльбы.
Эрнст свернул с мостовой налево и оказался на Реепербане. Улица получила свое название от морского, каната - в старину его именовали «реепер». От пивных, которые здесь встречались на каждом шагу, протягивали к Эльбе канат, чтобы подгулявшие матросы, цепляясь за него, могли доковылять до своих судов. Со временем новые постройки перекрыли «канатную дорогу», а дурная слава Реепербана осталась и даже приумножилась. Пивные на этой улице лепились вплотную к игорным заведениям, а те добрососедски притулились к публичным домам. На Реепербане было все, что могло развлечь моряка и вытрясти из его карманов деньги, заработанные каторжным трудом.
Кругом были вывески, призывающие мужчин лихо провести время: пивной бар «Астра», «Пиво в замке на Эльбе», кафе «Регина» и «Колибри». Реепербан считался самой шумной и скандальной улицей во всем миллионном Гамбурге. Когда в городе жизнь замирала и все погружалось в сон, здесь становилось светло и людно.
Проходя мимо кафе под названием «Сыр», Эрнст проглотил голодную слюну - ведь дома он так и не поел...
Было уже далеко за полночь, когда Эрнст подошел к старому двухэтажному зданию. Задымленная до черноты штукатурка во многих местах обвалилась и обнажила красный выщербленный кирпич. Четыре окна первого этажа смотрели на Эрнста мутными грязными стеклами. Только в полукруглом оконце под крышей на четвертом этаже и внизу, в полуподвале, мерцал свет. Стену дома облепили полустертые вывески: «Сапожник Кольгат», «Торговец рыбой Аскер», «Угольщик Отто», «Постоялый двор Хабеля».
Ночлежка Хабеля помещалась в полуподвальном помещении. Хозяин, небольшой, подвижный, с брюшком и рыжими бакенбардами, сидел за кружкой пива в прихожей. Он опытным взглядом сразу оценил финансовые возможности нового постояльца:
- Тридцать пфеннигов за крепкий сон в мягкой и теплой постели, - сказал он.
Пересчитал монеты и отвел Эрнста в темную душную комнату. Слабый луч от уличного фонаря освещал грязные, в застарелых трещинах стены; вдоль стен и в середине комнаты стояло несколько топчанов. Два из них были свободны.
- Выбирай любой, - сказал Хабель и ушел. Пахло рыбой, нечистым человеческим телом. Эрнст сел на топчан, откинул лоскутное затасканное одеяло, сдвинул тяжелую, будто круг морского каната, подушку. Когда глаза привыкли к темноте, Эрнст увидел, что на соседнем топчане лежит девушка. Она повернула к нему голову, пошарила рукой на тумбочке, стоявшей рядом, чиркнула спичкой. Огонек осветил полудетское лицо с густо накрашенными глазами и ртом, казавшимся черным.
- Малыш, закурить хочешь? - спросила она и хихикнула.
Эрнст не ответил. Сняв куртку, он расшнуровал башмаки и залез под одеяло.
- Как тебя зовут, лютт? - спросила девушка. - Давай побеседуем, а? Здесь одно дряхлое старичье, слышишь, как храпят? Даже стены трясутся.
Эрнст не ответил - он был смущен и растерян. Завернулся с головой в вонючее одеяло и провалился в сон, как в глубокий колодец.
...Только через два месяца одиночного заключения Эрнст Тельман через своих адвокатов добился права на ежедневные получасовые прогулки.
Двадцатого мая 1933 года с утра прошел теплый ливень.
Когда стражник вывел его в тесный двор, ливень перешел в мелкий дождь. Стражник остался стоять под навесом у двери, Эрнст неторопливо зашагал вдоль влажной стены, с жадностью вдыхая весенний терпкий воздух.
Тюремный двор представлял собой прямоугольник - метров сто длиной, метров двадцать пять шириной. За полчаса вдоль стен - семьдесят три круга, вернее, эллипса...
Возле решетки для стока воды копался мужчина в брезентовом комбинезоне, раздавались гулкие удары молотка.
Поравнявшись с ним, Эрнст услышал тихий голос:
- Товарищ Тельман, идите мимо меня медленно. Сдерживая себя, чтобы не ускорить шаг, он прошел свой очередной круг, метрах в трех от мужчины в комбинезоне остановился, нагнулся и стал завязывать шнурок на ботинке.
- В ночь на двадцать четвертое мая, - услышал Эрнст, - состоится ваш побег. Будьте готовы...
- Эй! В чем дело? - закричал стражник.
По разгоряченному лицу Эрнста стекали дождевые капли.
«Сегодня двадцатое. Значит, через три дня...»
ВИЛЬГЕЛЬМ ТЕЛЛЬ
Когда Эрнст проснулся, в комнате никого не было. Ночные соседи исчезли. Накрашенные губы и прокуренный голос девчонки показались ему сном. При дневном свете ночлежка выглядела еще непригляднее. Мимо забрызганного грязью полуподвального окна мелькали ноги прохожих.
