работу не ходит. Эскин доложил это мнение в наркомате. Собрали коллегию и назначили Лавочкина ответственным конструктором. Не главным конструктором, а человеком, который будет возглавлять работу и представлять самолет на летные испытания.
И вот первая машина готова. Она отличалась превосходной отделкой – весь самолет был покрыт лаком и отполирован до блеска. В густо-вишневую поверхность можно было смотреться, как в зеркало. Технари быстренько окрестили машину «роялем».
Как только стало известно, что какие-то три главных конструктора строят цельнодеревянный истребитель, используя необычный новый материал, Сталин, а он был очень недоверчив, решил лично посмотреть дельта-древесину, убедиться, что его не «надувают». Вызвали Шахурина (наркома), Яковлева (его заместителя) и Лавочкина. Семен Алексеевич собрал разные детали из дельта-древесины и поехал к Сталину. Разложил все на столе и стал докладывать, что материал по своей прочности не уступает дюралю, не горит…
А Сталин чего-то все ходил по своему громадному кабинету, и Лавочкину показалось, что он ничего не слушает. Через некоторое время Сталин подошел к своему столу, набил трубку, распалил ее, взял одну из деталей, принесенных Лавочкиным, с заостренной, тонкой частью, сунул ее в трубку и стал, как паровоз, пыхать. Потом вынул, стряхнул пепел, посмотрел – действительно не горит.
Но не этот эпизод лег в основу отношений Лавочкина и Сталина. Несколько раньше, буквально через несколько месяцев после начала войны, главный инженер ВВС, докладывая состояние дел на фронте, отметил, что ЛаГГ-3 отличился своей живучестью. Сталин прервал доклад и спросил:
– Товарищ Лавочкин, как это вам удалось сделать такой живучий самолет?
Семен Алексеевич встал и говорит:
– Да мы ничего такого специального не делали, это так само получилось.
Закончилось совещание, подошел Шахурин:
– Эх ты, шляпа ты. У тебя был такой шанс проявить себя, понимаешь… Говорил бы и говорил, что вы там делали. Если бы Сталин задал такой вопрос Яковлеву, он бы полчаса рассказывал – какие они умники. А ты – шляпа!
Вот это обстоятельство, что Лавочкин показался Сталину очень скромным человеком, не карьеристом, зародило у Сталина какое-то доверие и к конструктору и к самолету.
После того, как первую машину построили, обнаружилась масса самых разных замечаний, которые требовалось устранить. Доведенный до летной кондиции самолет назвали «дублер». На самом деле это была все та же первая машина. К этому времени меня уже назначили ведущим инженером по ней.
И-301 перевезли на Центральный аэродром, отвели ему место в ангаре. Назначили нам для испытаний очень хорошего летчика – Василия Андреевича Степанчонка. Он уже готовился к первому полету, но тут, как на грех, произошел непредвиденный случай.
В один из дней на аэродроме мы готовили И-301 к первому полету. Погода выдалась неважная – от ангара не было видно конца полосы. А чтобы Лавочкину не ездить каждый раз на аэродром, мы договорились, что я буду ему звонить – состоится полет или нет. Я позвонил Семену Алексеевичу, доложил, что видимость плохая и Степанчонок летать сегодня не советует. Пока я ходил звонить, к самолету подошли какие-то два человека, довольно скромно одетых, в пальтишках, в кепочках, небольшого роста. Подошли к Степанчонку:
– Вы летчик этого самолета?
– Да.
– Почему не летаете?
– Как почему? Погоды нет.
– Ну как же, погода хорошая.
– Раз хорошая, тогда садитесь … и летите сами! – обложил их Степанчонок.
Через несколько минут мне позвонил Лавочкин:
– Что там у вас случилось?
– Ничего не случилось, – отвечаю.
– Как же так? К вам подходили заместитель наркома Воронин и директор завода Дементьев. Почему Степанчонок обругал их матерными словами?
– Я не в курсе, – говорю, – сейчас выясню и перезвоню вам.
А Павел Андреевич Воронин только-только стал заместителем нового наркома авиационной промышленности, и его в лицо никто толком и не знал. С Дементьевым мы тоже не сталкивались. Пошел к самолету:
– Приходили два человека?
Романов, наш старший механик говорит:
– Разговаривал с кем-то Степанчонок…
Пошел к Степанчонку:
– Вы с кем разговаривали?
– Да какие-то два… подошли. Почему не летаете, спрашивают. Я говорю – погода плохая, а они мне – хорошая, летать можно. Послал я их и отошел в сторону.
– Вы, – говорю, – хоть знаете, с кем говорили?
– Да нет…
Этот инцидент вызвал большой скандал между ВВС и НКАПом. Наркомат настаивал на отстранении Степанчонка, а ВВС резонно считали, что виноват Воронин – обязан был представиться. Тогда и разговора бы такого не было. Две недели спорили. В результате назначили нам все же нового летчика – Алексея Ивановича Никашина. Ведущим инженером по испытаниям был Самойлов, тоже военный.
Так что испытывали машину сразу военные, мы им только помогали.
Первый полет Никапгин сделал в марте 1940 г., а в июне машину передали на государственные испытания. Испытания прошли, в общем, удачно, и самолет рекомендовали немедленно запустить в серийное производство, чтобы уже в 1940 г. провести войсковые испытания 25-30 машин. Однако решили, что истребитель должен обладать дальностью не менее 1 ООО км, и конструкторам пришлось переделывать уже построенный второй экземпляр самолета. После полета на дальность в конце 1940 г. И-301 решили запустить в крупную серию. Лавочкина сразу после испытаний назначили главным конструктором, а в декабре 1940 г. И-301 переименовали в ЛаГГ-3.
Головным серийным заводом определили завод № 21 в Горьком, и Семен Алексеевич попросил меня поехать туда, готовиться к переезду всего КБ. В конце 1940 г. я скомплектовал бригаду для отъезда в Горький. Нас вызвали в первый отдел и все стращали, какой это завод секретный, у прохожих ничего спрашивать нельзя. Выйдите, говорят, на привокзальную площадь, сядете на седьмой номер трамвая, возьмете билеты и приедете на конечную остановку. Это и будет завод № 21. Приехали мы в Горький. Декабрь, пурга, все номера у трамваев запорошило. Спрашивать ничего не разрешили, а номеров не видно… А тут подошел трамвай, вышел на площадку кондуктор и закричал: «Седьмой номер, до двадцать первого завода!». Мы испугались. Черт его знает, может провокация какая, садиться или нет. Все тогда были перепуганы. Но все же сели, поехали.
Тем же постановлением, по которому ЛаГГ-3 запустили в серию, Горбунова назначили главным конструктором на завод № 31 в Таганрог. Гудков вообще никуда не захотел ехать и остался на заводе № 301, собрав остатки КБ, которые не хотели или не могли ехать в Горький. Надо сказать, что в этих «остатках» было немало хороших инженеров.
Гудков был очень деятельным, энергичным работником, но он старался никогда не вылезать на передний план. Общаться с ним Мне приходилось мало. Гудков первым предложил установить на ЛаГГ-3 мотор М-82 и сделал такой самолет, получивший название Гу-82. В начале войны на трех серийных истребителях ЛаГГ-3 он установил пушки калибром 37 мм. Эти самолеты, названные почему-то К-37, исиытывались под Вязьмой. Проектировали на заводе № 301 и оригинальный истребитель, похожий на американскую «Аэрокобру» – Гу-1. В октябре 1941 г. все КБ Гудкова вместе с самолетами отправили на восток. Гу-1 разбился в первом же полете в 1943 г. Вероятно, на этом и закончилась деятельность Михаила Ивановича в авиации.
Горбунов работал, главным образом, над облегчением конструкции ЛаГГ-3, выпустил три опытные модификации самолета. Занимался он этим в Тбилиси, куда эвакуировали завод № 31 в сентябре 1941 г.
