стала продолжать свое дело, успокаивая встревоженное животное.
Вскочив, Юстасия отвела в сторону Аделу, торопливо объясняя происходящее:
– У кобылы возникли трудности. Она долго мучилась, пока мы поняли, что жеребенок неправильно лежит. Леди Розамунда пытается помочь.
– Но ее руки внутри кобылы! – с ужасом воскликнула Адела.
– Она пытается повернуть жеребенка, – объяснила Юстасия.
– Но…
– Кажется, уже время полуденной трапезы, – устало прошептала Розамунда, отпустив ноги кобылы и похлопывая ее свободной рукой по крупу, успокаивая животное, разволновавшееся от тревожного голоса аббатисы.
– Это чрезвычайные обстоятельства. Господь простит нас за то, что мы нарушаем молчание, – тут же ответила Адела.
– Да. Будем надеяться, что и наша кобыла простит нас, – пробормотала Розамунда, отодвигаясь в сторону, когда животное забило ногами, пытаясь подняться.
Сестра Юстасия поспешила к испуганной кобыле, удерживая ее за голову и шепча ей успокаивающие слова.
Тревога охватила Аделу, но она сумела сдержать ее, когда Розамунда снова опустилась на колени у лежавшей на соломе кобылы. В отличие от сестры Юстасии, одетой в обычное одеяние монахини, на девушке были мужские штаны и рубашка с закатанными до локтей рукавами. В этой одежде она обычно работала в конюшне. Розамунда считала ее гораздо удобнее, чем платье, и Адела, несмотря на внутренние сомнения, не стала отговаривать ее от такого возмутительного облачения. Аббатиса любила эту девочку, и потом, ведь вокруг не было никого, кто мог бы осудить ее. Правда, Адела уже объяснила девочке, что той придется навсегда расстаться с одеждой грума, да и со многими другими вещами, когда она станет монахиней.
Через минуту Адела уже забыла обо всем, ее лицо исказила гримаса, когда Розамунда снова осторожно проникла руками в чрево лошади, пытаясь облегчить появление жеребенка на свет.
– Слава Богу, что твой отец, король, не видит этого, – пробормотала Адела, стараясь говорить спокойно, чтобы снова не испугать кобылу.
– Чего не видит?
Все три женщины замерли, услышав глубокий баритон. Глаза Юстасии испуганно расширились, когда она посмотрела в дальний конец конюшни. Ее лицо было достаточно выразительным, чтобы показать Аделе, что она безошибочно узнала голос. Господь, судя по всему, был не особенно расположен к ним в этот день. Сам король прибыл, чтобы взглянуть, что делает его дочь под руководством аббатисы.
Распрямив плечи, Адела покорно повернулась к Генриху и, не замечая его спутников, с трудом улыбнулась:
– Король Генрих, милости просим.
Монарх кивнул аббатисе, но все его внимание было приковано к дочери. Она взглянула через плечо, и тревога на ее лице сменилась сияющей улыбкой.
– Папа!
Ответная улыбка появилась на лице Генриха, но тут же исчезла, когда он увидел, что происходит.
– Что, черт возьми, ты делаешь в конюшне, девочка? Да еще в мужской одежде! – Он сердито посмотрел на Аделу. – Я что, настолько мало плачу вашим людям, что нельзя нанять грума? Вы что, назло мне заставляете мою дочь работать с животными?
– Ах, папа, – засмеялась Розамунда, совершенно не замечая его гневных возгласов. – Ты же знаешь, что я сама так решила. Мы все должны что-то делать, и я предпочла конюшню мытью полов в монастыре.
Последние слова она произнесла рассеянным шепотом и вновь вернулась к своему занятию. Любопытство заставило Генриха подойти поближе:
– Что ты делаешь?
Розамунда взглянула на него; тревога явно читалась на ее лице.
– Кобыла пытается разродиться уже второй день. Она теряет силы. Боюсь, она погибнет, если мы не поможем ей. Но я никак не могу вытащить жеребенка.
Сдвинув брови, Генрих взглянул на руки дочери, по локоть исчезнувшие в чреве кобылы, и ужас отразился на его лице.
– Да ведь ты… что… ты…
Услышав это растерянное бормотание, Розамунда вздохнула и спокойно объяснила:
– Жеребенок лежит задними ножками вперед. Я пытаюсь перевернуть его, но никак не могу найти голову. Услышав это, Генрих приподнял брови:
– Разве кобыле не повредит то, что ты в ней так копаешься?
– Не знаю, – честно ответила Розамунда, пытаясь проникнуть еще глубже. – Но и мать, и жеребенок погибнут, если им не помочь.
– Конечно… – Хмуро посмотрев в спину дочери, Генрих сказал: – Пусть это сделает… э… – Он взглянул в сторону монахини, которая снова была рядом с Розамундой,
– Сестра Юстасия, – подсказала леди Адела.
– Да. Сестра Юстасия. Пусть этим займется сестра, дочка. У меня мало времени и…
– О, я не могу допустить этого, папа. Сестра Юстасия может запачкать рукава своей сутаны. Это не займет много времени, я уверена, и тогда…
– Плевать я хотел на рукава сестры Юстасии! – прорычал Генрих, шагнув вперед, чтобы оттащить дочь силой, если понадобится, но ее умоляющий взгляд остановил его. Как она была похожа на свою мать, которой Генрих ни в чем не мог отказать! Как, впрочем, и дочери.
Вздохнув, он снял накидку и передал ее Юстасии, потом сбросил короткий камзол и тоже отдал монахине.
– Кто научил тебя этому? – ворчливо спросил он, опускаясь на колени рядом с дочерью.
– Никто, – призналась она, одарив его улыбкой, от которой у Генриха сразу потеплело на сердце. Мгновенно его гнев и раздражение улетучились. – Просто это показалось мне единственным выходом, когда я поняла, в чем причина. Иначе она погибнет.
Кивнув, Генрих пододвинулся к дочери как можно ближе и засунул руки в чрево кобылы, помогая Розамунде.
– Голову не можешь найти?
Розамунда кивнула:
– Я нащупала задние ноги, но не могу…
– Ага! Вот она. Что-то ее держит. – Немного помолчав, он произнес: – Вот так.
Розамунда почувствовала, как задние ноги жеребенка выскользнули из ее рук. Она едва успела вытащить руки из кобылы, как отец уже перевернул жеребенка внутри кобылы, и тот оказался в правильном положении.
– Кобыла слишком слаба. Тебе придется… – Она не закончила говорить, а отец уже тянул за голову и передние ноги жеребенка. Через секунду тот выскользнул на солому.
– О! – выдохнула Розамунда, разглядывая ворочавшегося на соломе малыша с тоненькими ножками. – Ну разве он не прелесть?
– Да, – ворчливо согласился Генрих, потом, откашлявшись, схватил дочь за руки и поднял с колен. – Пойдем. У нас мало времени. И потом, девушке твоего положения не пристало заниматься подобными вещами.
– Ах, папа! – Смеясь, Розамунда бросилась в объятия отца, как в детстве. Генрих тут же забыл все упреки, как она и предполагала.
– Так вот, значит, дочь короля.
Эрик переступил с ноги на ногу; его взгляд оторвался от девушки и переместился на друга.
– Похоже, что так.
– Она прелестна.
– Безусловно, – тихо согласился Эрик. – Если память не изменяет мне, она копия прекрасной Розамунды.
– Память не подводит вас. Она точная копия своей матери, – согласился Шрусбери. – Кроме волос. Волосы у нее в отца. Будем надеяться, что вместе с ними она не унаследовала его вспыльчивый характер.
– Она правильно воспитывалась, милорд епископ, в дисциплине и доброте. И непокорность исчезла! – горячо воскликнула аббатиса, рассердившись на Шрусбери уже за одно предположение, что в характере девушки имеются изъяны. Потом, словно опомнившись, она выжала из себя улыбку и более почтительно добавила: – Как прекрасно, что его величество получили мою записку. Услышав, что он в Нормандии, мы испугались, что он не успеет к церемонии.
Эрик и Роберт обменялись взглядами, и Эрик осторожно переспросил:
– Какой церемонии?
– Какой церемонии? – удивленно повторила Адела. – Ну как же, завтра леди Розамунда примет постриг.
После этих слов наступило молчание, потом Роберт пробормотал:
– Король, несомненно, будет… удивлен…
– Что?! – раздался громовой голос Генриха.
– Полагаю, он именно сейчас узнал об этом, – заметил Эрик.
Вид разъяренного монарха был картиной не для слабонервных, Лицо Генриха исказила ярость, оно так покраснело, что казалось лиловым. Даже волосы словно вспыхнули огнем его темперамента и стали вновь огненно-рыжими. Он сердито направился к ним, сжав кулаки. Его дочь следовала за ним, удивленная и слегка растерянная.
– Я думала, ты знаешь, папа. Я полагала, что ты получил мое послание, и приехал, чтобы присутствовать… – Её слова затихли, когда Генрих резко остановился и в ярости посмотрел на нее.
– Этого не будет! Ты слышишь меня? Ты не будешь, Я повторяю, не будешь монахиней!
– Но…
– Твоя мать – да упокоит Господь ее душу – настояла на монастыре перед смертью, и тогда я ничего не мог поделать. Но сейчас я могу помешать этому и помешаю. Я твой отец, и я не позволю тебе разрушить свою жизнь, став монахиней.
Розамунда на мгновение оторопела от этих слов. Потом, увидев напряженное выражение лица аббатисы, воспринявшей слова короля как оскорбление, она дала волю своему норову:
– Я вовсе не разрушу свою жизнь. Стать невестой Господней вполне достойно. Я…
– А Господь наградит тебя детьми? – прорычал Генрих, перебивая ее.
Розамунда на секунду растерялась, но тут же пришла в себя и быстро проговорила:
– Возможно. Он подарил Деве Марии Иисуса.
– Иисуса?!
В эту минуту всем показалось, что Генрих либо лопнет от ярости, либо упадет замертво. Его лицо посинело от гнева. Но тут вмешался епископ, отвлекая внимание короля мягкими словами:
– Ваше величество, стать невестой Господа – большая честь. Если таково призвание Розамунды, не следует заставлять ее…
– Вы! – набросился
