Генрих на епископа. – Я не желаю слушать ваши религиозные бредни. Из-за ваших сомнений мы едва не опоздали. Если бы я случайно не узнал о разорванной помолвке Эрика и не выбрал его женихом вместо Ростена, мы бы приехали слишком поздно! – Резко обернувшись к аббатисе, он закричал; – Почему мне не сообщили об этих планах?
Аббатиса, опешив, заморгала:
– Мы… Я думала, вы знаете, ваше величество. Мать Розамунды пожелала, чтобы она последовала по ее стопам и стала монахиней. Она сказала об этом на смертном одре. И поскольку вы не устроили брак, я подумала, что вы согласны.
– Я не согласен! – рявкнул Генрих и добавил: – И я готовился к ее браку. Но я спрашиваю: почему мне не сообщили о предстоящей церемонии?
– Ну… Я не знаю, ваше величество. Я послала вам сообщение уже некоторое время назад, Мы сделали это заранее, чтобы вы успели прибыть и присутствовать на церемонии.
Услышав это, король вновь набросился на Шрусбери, а покрасневший епископ беспомощно забормотал:
– Мы же переезжали с места на место, мой король. Ле-Ман, потом Шенон… Должно быть, послание прибыло после нашего отъезда. Я, конечно, разберусь во всем, как только мы вернемся.
Генрих еще раз сердито посмотрел на него, потом повернулся к дочери:
– Ты не примешь постриг, а выйдешь замуж. Ты единственный мой ребенок, который не пошел против меня. Я еще дождусь, когда ты родишь мне внуков.
– Иоанн никогда не шел против тебя.
– Он только что перешел на сторону моих врагов.
– Это всего лишь сплетни, – презрительно возразила Розамунда.
– А если это правда?
Губы Розамунды сжались от такой мысли. Ни один человек столько не страдал от предательства, как ее отец. Все его законные сыновья, ее единокровные братья, под влиянием матери, королевы Элеоноры, пошли против него.
– Ведь есть Уильям и Жоффрей, – прошептала она, упомянув еще двух незаконнорожденных детей Генриха. При этих словах Генрих обнял дочь за плечи:
– Но они не были рождены прекрасной Розамундой, любовью всей моей жизни. Я эгоистичный старик, девочка, и не допущу, чтобы плоды нашей любви зачахли в этом монастыре. Я позабочусь, чтобы они росли и цвели, разбрасывая свои семена по всей земле. Я позабочусь, чтобы ты вышла замуж.
Розамунда вздохнула; плечи ее покорно опустились:
– И кто же мой будущий муж?
Эрик окаменел, когда король внезапно обернулся к нему.
– Берхарт. – Король жестом велел ему подойти, и Эрик невольно расправил плечи, шагнув вперед. – Моя дочь Розамунда. Дочь, это твой муж, Эрик Берхарт.
– Как поживаете, милорд? – учтиво пробормотала Розамунда, протягивая руку, но тут же смущенно поморщилась, увидев, в каком состоянии ее рука после работы на конюшне. Отдернув руку, она присела в реверансе. – Прошу прощения за мой вид, но мы сегодня не ожидали гостей.
Прежде чем Эрик успел дать учтивый ответ, король заявил:
– Ты должна переодеться.
Розамунда резко обернулась;
– Переодеться?
– Да. Ты не выйдешь замуж в подобном виде.
– Свадьба состоится сейчас?
Ошеломление – так можно было охарактеризовать ее состояние, и Эрик даже посочувствовал ей. Он и сам был ошеломлен не меньше.
– Как только переоденешься. Я должен вернуться в Шенон.
–Но…
– Позаботьтесь, чтобы она была одета подобающим образом, – приказал король сестре Юстасии, потом схватил Аделу за руку и потащил ее за собой из конюшни. – Мне нужно поговорить с аббатисой.
Розамунда смотрела на них с открытым ртом и, лишь когда сестра Юстасия потянула ее за руку, произнесла:
– Меня выдают замуж.
– Да. – Юстасия ветревоженно взглянула на девушку, когда они вышли из конюшни. Та была необычно бледна.
– Я думала, что стану монахиней, как ты.
– Все будет хорошо, – успокаивала Юстасия, ведя девушку по коридору монастыря.
Король и Адела уже скрылись из вида.
– Да, – согласилась Розамунда, слегка расправив плечи. – Все будет хорошо. – Но ее плечи вновь поникли, И она растерянно прошептала: – Ведь я должна была стать монахиней.
– Похоже, тебе не было суждено принять постриг,
– Да нет же, – возразила Розамунда. – Моя мать желала этого. Она сказала об этом аббатисе. Я была рождена чтобы стать монахиней.
– Похоже, что нет, – мягко поправила ее Юстасия.
– Но что, если Господь желает, чтобы я постриглась в монахини? Что, если он прогневается, если я не приму постриг?
– Скорее всего у Господа свои планы для тебя, Розамунда. Иначе бы он помешал твоему отцу прибыть сюда. Разве нет?
Нахмурившись, Розамунда задумалась. Сестра Юстасия продолжила:
– Сдается мне, сам Господь привел твоего отца сюда, чтобы помешать обряду пострига. Если бы твой отец опоздал хотя бы на день, ты бы стала монахиней.
– Да, – неуверенно пробормотала Розамунда. – Но почему Господь желает моего замужества? Ведь, будучи монахиней, я могла бы сделать столько добрых дел!
– Возможно, он имеет для тебя более важное предназначение в качестве жены.
– Может быть, – пробормотала Розамунда, но по ее тону было ясно, что ей трудно представить подобную возможность.
Вздохнув про себя, Юстасия поторопила девушку вернуться в небольшую келью, где та жила с самого детства. Усадив ее на жесткую постель, Юстасия стала искать платье, которое сшила Розамунда для пострига. Ничего не найдя, она спросила:
– А где твое белое платье?
Розамунда рассеянно взглянула на нее:
– Белое платье? А, сестра Маргарет предложила повесить его, чтобы оно не помялось.
Кивнув, Юетасия повернулась к двери.
– Жди здесь. Я сейчас вернусь.
Розамунда посмотрела на дверь, закрывшуюся за ее подругой и наставницей, и со вздохом откинулась на кровать. Она с трудом понимала происходящее. Еще этим утром все в ее жизни было определено, ее путь был ясен. Сейчас же события развивались так стремительно, что перевернули ее жизнь, и она не была уверена, что хочет следовать этим новым путем, Однако выбора у нее, судя по всему, не было. Решение отца было окончательным.
Итак, она выйдет замуж за человека, которого никогда раньше не встречала, на которого лишь мельком взглянула, когда отец представлял их друг другу. Она бы рассмотрела его повнимательнее, но внезапно застеснялась. Это состояние было новым для нее. Но ведь за всю свою жизнь Розамунда очень редко бывала в обществе мужчин. Единственными мужчинами, которых она знала, были ее отец, его слуга и постоянный компаньон епископ Шрусбери, а также отец Абернотт, священник, служивший воскресную мессу в аббатстве. В остальные дни недели мессу служила мать-настоятельница.
Несколько лет назад она была знакома с мальчиком-грумом, но он недолго проработал на конюшне – неделю, не больше. Однажды он прижал ее в углу стойла и коснулся губами ее губ. Опешив, Розамунда сначала даже не оттолкнула его. Когда удивление прошло, любопытство и первые намеки на сладостную дрожь удержали ее от возражений. К своему великому стыду, она даже не остановила его, когда он накрыл рукой ее грудь.
Розамунда подумывала остановить его, потому что знала: все, что кажется таким интересным, непременно греховно. Все забавное, по словам сестер, было грехом. Но она не могла сказать, остановила ли бы его, потому что их застала сестра Юстасия. Только что она была в горячих объятиях мальчика, а через мгновение его уже оттащили и драли за уши. Потом Юстасия отчитывала Розамунду, говоря, что никогда нельзя позволять мужчине целовать себя или дотрагиваться до себя, потому что это грех. Губы созданы для того, чтобы говорить, а грудь для молока – вот и все. В тот же день аббатиса отослала мальчика прочь.
– Она явно не обрадовалась, узнав о предстоящей свадьбе, – пробормотал Роберт.
Поерзав на скамье, куда их усадили монахини, Эрик отвел взгляд от еды, которую не мог проглотить, хотя та выглядела очень аппетитно, и посмотрел на своего друга.
– Да, – мрачно согласился он.
– Возможно, это просто от неожиданности.
Эрик, совершенно не убежденный в этом, фыркнул.
– Она очень красива.
Эрик снова фыркнул. Эта новость его тоже не обрадовала, и Роберт вздохнул:
– Ты ведь не опасаешься, что она будет неверна? Эта девушка была воспитана в монастыре, дружище. Она просто не могла научиться лжи и изменам, которыми так славятся женщины, выросшие при дворе.
Эрик немного помолчал, поерзал и наконец спросил:
– Ты помнишь мою кузину Клотильду?
– Клотильду? – Роберт подумал минуту и рассмеялся: – А, да. Девушка, которой мать запрещала сладости, чтобы она не потолстела и не потеряла зубы до замужества.
Эрик поморщился:
– Ни одна сладость не коснулась ее губ до свадьбы, но на брачном пиру перед ней стоял огромный поднос со сладким.
–Да. – Роберт снова рассмеялся, вспоминая ту свадьбу. – Ей очень понравились сладости, когда она попробовала их. Насколько я помню, она уничтожила почти все содержимое подноса в одиночку.
– Они ей до сих пор нравятся. И возможно, потому, что ей так долго запрещали их. За два года со времени своей свадьбы она страшно растолстела. И при последнем подсчете у нее стало еще на три зуба меньше.
Роберт поморщился:
– Только не говори мне, что боишься того же: что твоя жена станет толстой и беззубой. Эрик закатил глаза и вздохнул:
– Скажи, чего недостает в монастыре?
– Ну, я понимаю, что здесь свои строгости, но уверен, что временами им позволяют сладости или…
– Да забудь ты эти чертовы сладости! – рявкнул Эрик. – Мужчины! В монастыре нет мужчин.
– Ну да, но в этом же и сама суть
