его в покое, замечать каждую деталь его тела. Это было сумасбродство, которому она поддавалась с удивлением, как ребенок, которому только что подарили большую новую игрушку или нового пони.
В конце концов он встал и, как всегда, позаботился о том, чтобы вымыть их обоих. После первого раза, когда он отвернулся, чтобы она могла вытереться, она каждый раз позволяла ему помогать себе. Ей нравились его нежность и забота.
Он вернулся в постель и обнял ее, но никто из них, похоже, не хотел спать. Она легла на бок и смотрела на него, изучая лицо, восхищаясь каждой прекрасной черточкой.
– Говорили, что у тебя постельные глаза, но я никогда не понимала, что это означает. Теперь я знаю.
– Постельные глаза?
– Да. В них такое выражение – самодовольное и вялое, как будто ты только что встал из постели женщины.
– Они сейчас такие?
Грейс улыбнулась:
– Да.
– Хорошо. Потому что именно это я сейчас и чувствую. Удовлетворение оттого, что был единственным мужчиной, который открыл тайные страсти Грейс Марлоу. Я доволен собой, потому что занимался с ней любовью, а это ни с чем не сравнимое наслаждение. И чувствую вялость, потому что она взяла у меня все, что я мог дать, я опустошен.
– Ты должен все время носить с собой это чувство. Или ты научился имитировать его?
– Все, что мне нужно, это подумать о таком моменте, как этот, и мои глаза становятся тяжелыми от желания. Но ты чем лучше? Может быть, у меня и постельные глаза, но зато у тебя постельный смех.
– Что?
– Когда ты смеешься, он хриплый и интимный, как будто бы ты только что занималась любовью.
Она рассмеялась.
– Видишь? Это именно такой звук. Каждый мужчина, который слышит этот смех, представляет, что слышит его в постели. Я совершенно точно представлял эхо, когда в первый раз услышал его.
– Ну мы и парочка, если всегда заставляем людей думать о постели.
Они продолжали этот ленивый разговор, его руки нежно ласкали ее бедро, а ее руки блуждали по его груди. Они говорили о Серенити, и о ставках, и о его увлечении азартными играми. И о семье Флетчер, которая на следующей неделе будет уже жить в Беттисфонте.
Неожиданно в голову Грейс закралась странная мысль, вызванная мыслями о его щедрости.
– Ты ведь не оставил Серену Андервуд беременной?
Он поднял брови.
– Что заставляет тебя так думать? Мы были любовниками.
– Но ты слишком осторожен для этого. Посмотри, сколько усилий ты прилагал, чтобы никто не узнал меня сегодня. И… и как ты заботишься о том, чтобы не… не закончить внутри меня. Думаю, ты слишком защищаешь женщин, чтобы оставить ее беременной, а потом бросить.
– Я защищаю себя, Грейс, только и всего. Я не хочу, чтобы случайный ребенок вынудил меня жениться.
– Но у Серены ведь был ребенок.
– Да, мне говорили.
– Это был не твой ребенок, да?
Он так долго молчал, что она начала думать, не ошиблась ли.
– Нет, – наконец произнес он. – Это был не мой ребенок. Сомневаюсь, что она знает, кто его отец. Но не снимай с меня всей вины. Я действительно соблазнил ее. И будь я джентльменом, я бы женился на ней, независимо от того, кто отец ребенка… А я вместо этого ушел, оставив ее одинокой и беспомощной.
– Но это ведь совсем не такая ужасная история, которой ты позволил распространиться. Ты мог бы дать понять, что это был не твой ребенок. А вместо этого позволяешь людям думать о тебе самое худшее.
– Лучше худшее обо мне, чем худшее о ней. У меня нет никакого желания открывать всем и каждому ее истинную натуру. Поэтому я позволил ей использовать меня как объяснение ее затруднительного положения. Это немного помогло ей, а мне не причинило никакого вреда. На мне ведь и так к тому времени стояло клеймо законченного негодяя.
– Но это всего лишь клеймо, как ты часто говоришь мне. Клеймо, такое же, как клеймо епископской вдовы. Они не определяют нас. Ты не абсолютно плохой, а я не абсолютно хорошая.
Его рука накрыла ее грудь.
– О, но ты как раз такая, Грейс. Ты очень, очень хорошая.
Он поцеловал ее, и через мгновение страсть снова возродилась к жизни. Сначала они занимались любовью медленно и легко, потом все неистовее и в конце концов рухнули в изнеможении в удовлетворенном переплетении тел. Рочдейл сразу же заснул. Грейс лежала без сна чуть дольше, думая о завтрашнем возвращении в Лондон и о том, что будет дальше.
Здесь, в Ньюмаркете, с Рочдейлом, она стала новой женщиной. Нет, она стала собой. Без всяких запретов она делала и говорила то, что хотела. Она открыла себя ему так, как не открывала никакому другому человеку, даже своим подругам. Вернувшись в Лондон, ей придется снова надеть мантию респектабельности. Она не могла полностью забыть о своей прошлой жизни и обо всей работе, которую делала. Но теперь она знала, кто такая на самом деле Грейс Марлоу. И может быть, теперь с Рочдейлом она будет позволять настоящей Грейс появляться снова.
Глава 15
– В Ньюмаркете я стал дураком, Кэйзенов. Я размяк, Я потерял голову. – И кое-что еще. На самом деле Рочдейл понял, что потерял очень многое, и задумался, стоила ли потеря того, что он получил взамен. Но потом он подумал о Грейс в его объятиях, и все остальное стало казаться не таким важным.
– Поделом тебе. – Адам Кэйзенов мрачно посмотрел на него с противоположной стороны потемневшего от времени, грубо сколоченного стола. – Это было отвратительное пари.
Рочдейл вернулся из Ньюмаркета с головой, полной Грейс Марлоу. Временами он просто погружался в яркие воспоминания о каждом чувственном опыте – а их было очень, очень много. Рочдейл возбуждался от одной мысли о том, как Грейс уронила с плеч ночную рубашку и отважилась заставить его лечь с ней в постель. Так же часто он вспоминал ее сияющее лицо, светящееся удовлетворением или возбуждением первых в ее жизни скачек, и его сердце таяло.
Но иногда случались моменты, когда Рочдейл чувствовал себя в ловушке и его охватывала паника. Это не имело никакого смысла, но он едва мог дышать, будто мертвая бабочка, пришпиленная к доске. Пришпиленная. Связанная. Пойманная. Но никто не ловил его и ничто его не удерживало. Кроме Грейс. Она удерживала его своей красотой, своей страстью, своим новым искрящимся счастьем, своей силой, своей отвагой.
Она приводила его в замешательство. Со вчерашнего возвращения в Лондон он чувствовал себя настолько выбитым из колеи, что решил отыскать Кэйзенова, надеясь на мужское сочувствие и здравый смысл. Сидя в их любимой старомодной кофейне «Рейвен», вдали от любопытных глаз и ушей Мейфэра или Сент-Джеймс-стрит, Рочдейл во всем признался своему другу. И получил суровый нагоняй.
– Если ты влюбился в миссис Марлоу, – сказал Кэйзенов, – то ты это заслужил, позволив Шину втянуть себя в такое идиотское пари. Ты заслуживаешь и боль, и страдания, и то ощущение сумасшествия, которое приходит, когда твоим сердцем завладевает женщина. Это тяжело, но ты выживешь. Я же выжил и никогда в жизни не был так доволен.
Взрыв смеха сидящей у огромного камина компании перекрыл общий шум. За ним последовало визгливое хихиканье официантки, и Рочдейл обернулся как раз в тот момент, когда пьяный старик ущипнул ее за задницу. Розовощекая девица в огромном чепце погрозила пальцем и сделала вид, что бранит озорника, хотя ее лицо расплывалось в широкой улыбке. Старика и его приятелей, одетых по моде как минимум двадцатилетней давности, можно было найти на этом самом месте почти каждый день. Иногда они пили превосходный кофе, подаваемый здесь, а иногда распивали лохань ромового пунша. Большая сине-белая чаша на их столе и вульгарное поведение указывали на то, что это был один из «пуншевых» дней.
Рочдейл подумал, будут ли они с Кэйзеновом через тридцать лет сидеть за этим вот столом, вспоминая старые дни и флиртуя с официантками.
Альфред, старший официант и еще одна неизменная фигура в «Рейвене», подошел с подносом. Он поставил перед друзьями глиняную кружку и налил дымящийся черный кофе из высокого белого кофейника. Оставив кофейник на столе вместе с миской колотого сахара, сливочником и двумя ложками, он сунул поднос под мышку и исчез, не сказав ни слова.
Рочдейл сделал глоток густого напитка, решил, что слишком горячо, и отставил кружку.
– Это дело с Грейс, – сказал он, возвращаясь к их разговору, – совсем не такое, как у тебя с Марианной. Ты знал ее много лет.
– Да, но то, что я влюбился, застало меня совершенно врасплох. – Кэйзенов бросил в кофе кусок сахара и размешал. – Точно так же, как и тебя.
– Я не знаю, любовь ли это. Но это определенно одержимость. Я не могу выбросить Грейс из головы. Тебе будет трудно поверить, но я, похоже, не могу заинтересоваться никакой другой женщиной. Честно говоря, я не был ни с кем с тех пор, как начал преследовать Грейс. Я околдован ею вот уже несколько недель. А теперь… теперь я боюсь, что она вообще отбила у меня охоту ко всем остальным.
Брови Кэйзенова взметнулись на лоб, и он озорно улыбнулся:
– Вот дьявольщина! Она была настолько хороша?
– Я не это имел в виду, хотя она была… ну, черт возьми, это вообще не твое дело. Но в отличие от большинства женщин, с которыми у меня была связь, она не коварная стерва. Она… хорошая, порядочная. Искренняя, открытая, не пресытившаяся. Простодушная, как новорожденный жеребенок. Я очень давно не встречал такой женщины. Если вообще когда-либо встречал.
– Потому что ты намеренно избегаешь порядочных женщин. Но они существуют, друг мой. Марианна такая женщина.
– Не будем показывать пальцем, Кэйзенов.
