Будущее Лео в его руках. Я больше озабочен тем, с чем мы оба столкнулись здесь. Амелия хочет, чтобы Поппи участвовала в лондонском сезоне, а Беатрикс отправилась в школу. И в то же время перестройка усадебного дома в Гемпшире должна продолжаться. То, что осталось после пожара, необходимо снести, подготовить площадку для строительства…
– Я знаю, что должно быть сделано.
– Тогда ты берешься за это? Тебе предстоит работать с архитекторами, строителями, каменщиками, плотниками и так далее. Так как?
Кев неприязненно смотрел на него.
– От меня тебе не так легко избавиться. И будь я проклят, если стану на тебя работать или отвечать перед тобой…
– Подожди! – Рохан всплеснул руками, и золотые кольца на его смуглых пальцах ярко блеснули. – Подожди. Видит Бог, я не пытаюсь от тебя избавиться. Я обещаю партнерство. Откровенно говоря, перспектива меня радует не больше, чем тебя. Но необходимо многое сделать. И мы куда больше выиграем от того, что будем вместе работать, чем от того, что будем ставить друг другу палки в колеса.
Рассеянно взяв в руки столовый нож, Кев провел пальцами по тупому лезвию и по позолоченной ручке с замысловатым узором.
– Хочешь, чтобы я отправился в Гемпшир и присмотрел за работой там, пока ты будешь жить в Лондоне с женщинами?
– Ты можешь приезжать и уезжать, когда сочтешь нужным. Я буду время от времени приезжать в Гемпшир, чтобы посмотреть, как идут дела. – Рохан внимательно посмотрел на Кева. – Тебя же ничто в Лондоне не держит, верно?
Кев покачал головой.
– Тогда договорились? – с нажимом в голосе спросил Рохан.
Как ни неприятно было Кеву признаваться в этом, но план Рохана имел свою привлекательность. Кев ненавидел Лондон с его суетой, гарью, толпами людей и шумом. Он тосковал по деревне. И мысль о том, чтобы перестроить особняк, с головой погрузиться в работу и забыться в ней… Ему пошло бы это на пользу. Кроме того, он лучше, чем кто-либо другой, знал о том, в чем нуждается поместье Рамзи. Может, Рохан и знал в Лондоне каждый закоулок, каждую улицу и площадь, но деревенская жизнь была ему совсем незнакома. В том, чтобы Кев взял на себя заботу о поместье Рамзи, определенно был здравый смысл.
– Я захочу кое-что усовершенствовать не только в самой усадьбе, – сказал Кев, положив нож. – Надо отремонтировать заграждения на полях. Необходимо выкопать дренажные канавы. Фермеры до сих пор молотят зерно цепами и жнут серпами, потому что у них нет молотилок. В поместье нужно устроить свою пекарню, чтобы избавить жителей от необходимости ходить в деревню за хлебом. И еще…
– Делай все, что сочтешь нужным, – торопливо сказал Рохан, продемонстрировав типичное для столичного жителя отсутствие интереса к сельскому хозяйству. – Привлечение большего числа арендаторов, разумеется, пойдет поместью на пользу.
– Я знаю, что ты уже нанял архитектора и застройщика. Но отныне и впредь я буду тем единственным человеком, к которому они будут обращаться с вопросами. Мне необходим доступ к счетам Рамзи. И я собираюсь набрать рабочих, а управлять ими буду без твоего вмешательства.
У Рохана брови поползли вверх. Он не ожидал от Кева такого командного тона.
– Хорошо.
– Ты согласен на мои условия?
– Да. – Рохан протянул ему руку. – Ну что, по рукам?
Кев стоял, делая вид, что не замечает протянутой руки.
– Не вижу смысла пожимать руки.
Белые зубы Рохана блеснули в улыбке.
– Меррипен, неужели было бы так ужасно попытаться со мной подружиться?
– Мы никогда не будем друзьями. В лучшем случае мы можем быть врагами, объединенными одной целью.
Рохан продолжал улыбаться:
– Полагаю, конечный результат остается тем же. – Он подождал, пока Кев подойдет к двери, а потом сказал словно невзчачай: – Кстати, я собираюсь заняться вопросом о татуировках. Если между нами есть связь, я хотел бы выяснить, в чем именно она состоит.
– На меня в этом можешь не рассчитывать, – угрюмо ответил Кев.
– Отчего же? Тебе не любопытно?
– Ни в малейшей степени.
Карие глаза Рохана смотрели на него подозрительно.
– У тебя нет связей ни с прошлым, ни с цыганами, и ты ничего не знаешь о том, зачем в раннем детстве на руку тебе нанесли столь редкий рисунок. Что ты боишься узнать.
– Ты столь же долго носишь такую же татуировку, – огрызнулся Кев. – И знаешь о ней не больше, чем я. Отчего сейчас она так тебя заинтересовала?
– Я… – Рохан рассеянно потер рукой место, где под рукавом сорочки находилась татуировка. – Я всегда полагал, что мне ее сделали, выполняя какую-то странную причуду моей бабушки. Она никогда не рассказывала, почему у меня на руке эта отметина, и никогда не говорила, что она означает.
– А она знала?
– Думаю, да. – Рохан усмехнулся. – Кажется, она знала все на свете. Она была знахаркой, отлично разбиралась в травах и верила в бити- фоки.
– В волшебников? – презрительно скривив губы, уточнил Кев.
Рохан улыбнулся:
– О да. Она уверяла меня, что лично знакома со многими из них. – Озорной огонек исчез из его глаз. – Когда мне было примерно десять лет, бабушка отправила меня из табора. Она сказала, что мне грозит опасность. Мой двоюродный брат Ной привез меня в Лондон и помог найти работу в игорном клубе – работу посыльного у букмекера. С тех пор я не видел никого из своего племени. – Рохан замолчал. На лицо его легла тень. – Меня сделали изгоем, я даже не знаю, за что. И у меня не было повода думать, что татуировка имеет к этому отношение. Не было, пока я не встретил тебя. У нас есть кое-что общее, фрал: мы оба изгои и носим на себе изображение ирландского коня кошмаров. Думаю, что нам обоим будет полезно узнать, откуда оно взялось.
Следующие месяцы Кев был занят тем, что готовил поместье Рамзи к реконструкции. В деревню Стоуни-Кросс, рядом с которой располагалось поместье Рамзи, пришла зима, мягкая, без сильных морозов. Пожухлую траву на берегах Эйвона и Итчен покрывал иней. Потом на ветках ив появились сережки, мягкие и нежные, как хвостики ягнят, кизил пустил красные зимние ростки, расцветив унылый пейзаж.
Бригады рабочих под руководством Джона Дэшила, застройщика, которого наняли для перестройки усадебного дома, трудились на славу. Первые два месяца ушли на то, чтобы снести то, что осталось от прежнего дома, и расчистить площадку под будущее строительство, чтобы увезти обгорелые бревна и то, что осталось от каменной кладки. Маленький караульный домик на подъездной дороге был отремонтирован и заново обставлен для Хатауэев.
Как только в марте земля оттаяла, перестройка дома началась всерьез. Кев был уверен, что строителей заранее предупредили о том, что за выполнением работ следит цыган, поскольку они не возражали ни против его присутствия, ни против того, чтобы он отдавал распоряжения. Дэшилу, человеку практичному и здравомыслящему, похоже, было все равно, являются ли его клиенты англичанами, цыганами или представляют иные национальности, лишь бы выплаты шли в срок и в полном объеме.
Примерно в конце февраля Кев совершил путешествие из Стоуни-Кросс в Лондон, которое заняло у него двенадцать часов. Он получил известие от Амелии о том, что Беатрикс бросила школу. Несмотря на то что Амелия написала, что все у них хорошо, Кев решил лично убедиться в том, что она написала правду. Два месяца он провел вдали от сестер Хатауэй, и эта разлука была самой долгой за всю историю их совместного проживания. Кев сам удивлялся тому, как сильно по ним соскучился.
Похоже, чувства оказались взаимными. Как только Кев зашел в их номер в отеле «Ратледж», Амелия, Поппи и Беатрикс разом бросились ему на шею. Он ворчливо терпел их объятия и поцелуи, втайне радуясь такому теплому приему.
Пройдя следом за сестрами в гостиную, Кев сел рядом с Амелией на кушетку, тогда как Кэм Рохан и Поппи заняли стулья. Беатрикс устроилась на низком табурете у ног Кева. Девушки выглядят здоровыми, подумал Кев. Все трое были красиво одеты и причесаны. У Амелии и Поппи темные волосы были подняты наверх и заколоты, ниспадая локонами, а у Беатрикс заплетены в косы. Амелия выглядела особенно счастливой. Она словно лучилась изнутри, и это сияние могло объясняться лишь счастливым браком. Поппи расцвела и превратилась в настоящую красавицу с тонкими чертами лица и темно-каштановыми волосами, хотя красота ее была более приземленной, чем красота неприступной в своем совершенстве, изысканно-хрупкой светловолосой Уин. Беатрикс, напротив, выглядела подавленной. Она сильно похудела. Для любого, кто не знал ее прежде, Беатрикс казалась бы нормальной жизнерадостной девочкой, но Кев видел в ней пусть неявные и все же настораживающие признаки напряженности.
– Что произошло в школе? – с характерной для него грубой прямотой спросил Кев.
Беатрикс обрадовалась возможности облегчить душу.
– О, Меррипен, это я во всем виновата. Школа ужасна. Меня от нее тошнит. Я подружилась с одной-двумя девочками, и мне было жаль расставаться с ними, однако с учителями у меня отношения не сложились. Я все время говорила в классе что-то не то, я все время задавала не те вопросы.
– Очевидно, – язвительно заметила Амелия, – методы обучения и ведения дискуссий, принятые в нашей семье, в школе не приветствуются.
– И несколько раз мне пришлось кое с кем подраться, – продолжала Беатрикс, – из-за того, что кое-кто из девчонок говорил, что родители велели им не водиться со мной, потому что у нас в семье есть цыгане и я тоже могу быть цыганкой. И я сказала, что я не цыганка, но даже если бы и была цыганкой, то не стала бы этого стыдиться, потому что стыдиться тут нечего.
Кев с Роханом
