Но как доверить его человеку, который впервые появился только у смертного одра?
– Тут все не совсем так, – возразила Шарлотта. – У меня сложилось впечатление, что он не очень-то хочет стать герцогом. Думаю, он моряк, и ему вряд ли было известно о болезни Вильерса. До этого они и виделись-то лишь раз в жизни.
– Моряк! – от изумления Мей открыла рот. – Новым герцогом Вильерсом станет моряк?! Это ужасно!
– Да, – кивнула Шарлотта, и в ее глазах блеснули слезы.
Мей бросила на сестру проницательный взгляд.
– Ты должна забыть Вильерса, Лотти, – сказала она, назвав Шарлотту ее детским именем, как бывало только в самые трудные минуты. – Я знаю, это нелегко, но в жизни всегда так – приходится держать себя в руках. Кстати, у меня есть чем тебя порадовать! – Мей с торжественным видом фокусника, вынимающего из цилиндра кролика, достала из кармана письмо. – Помнишь, мы думали, что письмо, которое на самом деле послал Вильерс, пришло от Бомона?
– Неужели на этот раз действительно от Бомона? – спросила Шарлотта скорее с удивлением, нежели с каким-либо другим чувством.
– Нет, от герцогини Бомон! Наверное, это новое приглашение на обед!
Шарлотта вскрыла конверт и пробежала глазами письмо.
– Герцогиня приглашает меня в свое имение на прием по случаю Рождества.
– Прием в герцогском имении! – ахнула Мей. – Ты обязательно должна туда поехать! Хотя такие приемы начинаются в самый канун Рождества.
– Это потому, что перерыв в заседании парламента объявляют в последнюю минуту, – объяснила Шарлотта. – Странно, что ты советуешь принять приглашение. Мне казалось, ты не хочешь, чтобы я встречалась с герцогом.
– Прием в имении – совсем другое дело.
– Почему же?
Мей смутилась.
– Вспомни свои доводы, дорогая, – сказала она.
– Что я не привлекаю Бомона как женщина?
– Приглашение, присланное герцогиней, доказывает, что ты права. Иначе она ни за что бы тебя не пригласила.
– Я ведь тебе тогда говорила, а ты не хотела слушать, – устало заметила Шарлотта.
– Обязательно поезжай к Бомонам, – сказала Мей, усаживаясь рядом с сестрой. – Ты считаешь, Вильерс скоро умрет?
Шарлотта печально кивнула.
– Обязательно поезжай, – повторила Мей.
Глава 40
Поскольку Поппи вернулась из Оксфорда похожей на стриженую овечку и без горничной, Джемма распорядилась послать за блестящим молодым парикмахером, месье Оливье, о котором была весьма наслышана от других дам.
На следующий день герцогиня Флетчер уже являла собой самую приятную для глаз картину – на ее голове был красиво повязан шарф, вокруг которого очаровательно вились короткие мягкие локоны.
– Ты станешь основоположницей нового стиля, милая, – констатировала Джемма, оглядев результаты трудов месье Оливье.
– У меня совсем нет такого намерения, – ответила юная герцогиня, – поскольку я решила навсегда отказаться от этой ужасной пудры, перьев и тому подобного.
– Я слышала, что пудра иногда плохо влияет на кожу и некоторые люди покрываются от нее красными пятнами. Например, Вильерс никогда даже не притрагивается к пудре.
– Наверное, меня будут считать ужасно старомодной, но мне все равно, – заметила Поппи, – ведь я замужем.
– Это так, – согласилась Джемма, – хотя я не понимаю, какую связь ты видишь между внешностью и семейным статусом.
– Я всегда старалась за собой следить и модно одеваться, чтобы произвести впечатление на Флетча.
– А я одеваюсь ради себя самой, – ответила Джемма. – Иногда могу весь день проходить в пеньюаре, но уж если одеваюсь, то делаю все, чтобы стать неотразимой, потому что начинаю чувствовать себя такой.
– Не могу сказать этого о себе.
– Но ты неотразима, дорогая Поппи, к чему отрицать очевидное? Вот, взгляни. – Джемма протянула подруге лист бумаги. – Это список гостей, которые приняли приглашение на мой рождественский прием. Что ты о нем думаешь? Я составляю план битвы за дворецкого для загородного дома – меня раздражает, когда прислуга подбирается без моего согласия. Терпеть не могу полагаться на незнакомых лакеев и горничных.
– Боже мой, – взглянув на список, ахнула Поппи, – сколько же гостей ты пригласила?
– Не так много, – ответила Джемма. – Мне хочется, чтобы это был милый домашний праздник. Кроме того, с больным Вильерсом в верхних апартаментах мы не сможем предаваться безудержному веселью – это было бы нехорошо.
– Нехорошо? Это был бы настоящий скандал.
– О, скандалов я никогда не боялась. Меня беспокоит одно: чтобы мы не слишком предавались унынию из-за Вильерса. Если он будет достаточно хорошо себя чувствовать, мы устроим потрясающий вечер в Двенадцатую ночь.[18]
– Даже герцог Вильерс согласился приехать?
– Согласился. И знаешь, что дает мне надежду на улучшение его здоровья? Он прислал мне множество подробнейших инструкций относительно своего участия в нашем празднике. Начать с того, что он попросил пригласить мисс Татлок. Ну не странно ли?
– Ту самую мисс Синий Чулок?
– Да, именно.
Поппи нахмурилась.
– Понимаю, о чем ты подумала, – заметила Джемма, делая пометку в своем списке. – Что Бомон попросил Вильерса обратиться ко мне с этой просьбой, поскольку хотел, чтобы его возлюбленная наверняка получила приглашение, да? Самое любопытное – Бомон знал, что я хочу пригласить мисс Татлок. Я сама ему сказала.
– Зачем же ты это сделала?
– Чтобы проверить его. Или себя, – с иронией ответила Джемма. – Как бы то ни было, но он выразил удовольствие по поводу моего намерения. Таким образом, моя проверка провалилась, как ты считаешь?
– Очень глупо и с твоей, и с его стороны, особенно с твоей, Джемма.
Герцогиня Бомон улыбнулась:
– Несколько месяцев назад ты бы так не сказала, дорогая.
– О чем еще попросил Вильерс?
– Он написал, что очень беспокоится за свою бессмертную душу, что, как я понимаю, дурно влияет на его физическое состояние. Поэтому герцог попросил пригласить из Оксфорда нескольких философов – хочет устроить диспут и обсудить с ними вопросы бытия.
– Как странно!
– По-моему, он вовсе не так болен, как говорят, если намеревается устроить у себя в спальне диспут. Что еще более странно, его почему-то интересуют только холостые философы! И еще он собирается привезти с собой скорняка, портного и модистку. Модистку, Поппи! Может быть, он окончательно сошел с ума?
Поппи ничего не могла ответить Джемме – ее голова была занята совсем другим вопросом, единственным, который ее волновал.
– Как ты думаешь, – решилась она, – не следует ли мне послать записку Флетчу? Я не видела его уже два дня, и, хотя меня, конечно, не интересует, что он будет делать на Рождество, я подумала, что могла бы показать ему свои редкости. Я могла бы их привезти.
– Мне кажется, будет лучше, если он не узнает, где ты. То же даже в большей степени касается леди Флоры. Кстати, на рождественский прием она не приглашена.
– Мама хочет, чтобы я приехала повидать ее как можно скорее, – помрачнев, сообщила юная герцогиня.
– Вынуждена повторить, дорогая, – встревожилась Джемма, – что я скорее отменю прием, чем допущу, чтобы твоя родительница оказалась под одной крышей со мной и Вильерсом. В Париже, во время нашей последней встречи, она назвала меня «Дщерью игры». Мне кажется, это отнюдь не комплимент, не правда ли?
– Мама никогда не говорит комплиментов, – вздохнула Поппи. – Я могу объяснить тебе смысл этого выражения, если хочешь.
– Ни в коем случае! Предпочитаю думать, что леди Флора имела в виду мою любовь к шахматам. Знаешь, оскорбления утомляют.
– Дорогая, ты вовсе не такая испорченная, какой хочешь казаться, – сказала Поппи, обнимая подругу.
– По правде говоря, я в два раза хуже, – поспешила разуверить ее Джемма. – Ты просто слишком наивна, чтобы взглянуть правде в глаза. Спроси лучше, что думает о моей добродетели мой многострадальный муж.
– Мужья для того и существуют, чтобы страдать, – озорно улыбнулась Поппи. – Так сказала мне однажды одна мудрая женщина.
Выйдя из экипажа возле особняка Флетчеров, своего собственного дома, Поппи почувствовала нечто, похожее на ностальгию. Это ее удивило, ведь для ностальгии не было особых причин: в особняке мужа она только обитала, но никогда не считала его своим настоящим домом.
Странным образом это здание напоминало Поппи ее собственную жизнь: иногда ей казалось, что она вообще еще не жила, просто существовала, подчиняясь воле матери, как марионетка кукловоду.
Эта мысль заставила ее сжать зубы, и Поппи решительно вошла в дом. Дворецкий Куинс провел ее в гостиную, и Поппи тотчас поняла, что ее мать не просто жила в доме Флетча, а до неузнаваемости его изменила.
Стены гостиной были обтянуты парчой с мелким красным рисунком; возле камина висели огромные, блестевшие медью и золотом бра с торчавшими во всех направлениях свечами. Сам камин едва можно было разглядеть из-за экрана, расшитого махровыми розами и отороченного бахромой из похожих на пену золотых завитков. Довершала картину золоченая мебель.
Поппи улыбнулась дворецкому, давая понять, что отпускает его, и позвала:
– Мама!
Со стоявшего в глубине комнаты парчового дивана с царственным изяществом Марии Антуанетты, принимавшей высоких гостей, поднялась леди Флора. С обнаженными, несмотря на утро, плечами, с высоченной прической, украшенной целым лесом перьев, в роскошном платье подстать
