указывать!
– Я прослежу, чтобы она это сделала, – кивнул Флетч. – Полагаю, ты не захочешь остаться? – Она не успела ответить, как он бросил: – Зачем я спрашиваю, и так все ясно! – Потом он поднял голову и закричал: – Куинс!
– Да, ваша светлость! – тут же выглянул из-за обитой зеленым сукном двери дворецкий. Быстрота, с которой он откликнулся, наводила на мысль, что все время он стоял под дверью, ловя каждый звук.
– Мой экипаж ждет на улице. Проводите ее светлость, – распорядился герцог и кивком указал на дверь гостиной. – И ради Бога, пошлите кого-нибудь прекратить этот кошачий концерт!
Поппи судорожно сглотнула.
– Позволь маме остаться еще на два-три дня, – попросила она. – Так она сможет показать, что игнорирует мои команды. К тому же она устраивает завтра суаре. После этого сразу съедет, вот увидишь. Я хорошо ее знаю.
– Я тоже, – сурово произнес Флетч. – Поезжай, Поппи. Я… – Гримаса гнева на его лице исчезла, уступив место страданию: – Мне так жаль, что здесь, в собственном доме, я не сумел тебя защитить.
– Поверь, Флетч, мама не всегда такая. Просто сейчас она в дурном расположении духа.
Он опять сжал зубы.
– Я больше никогда не хочу ее видеть, ни в дурном, ни в хорошем расположении духа. Ты уверена, что с тобой все в порядке?
Чувство вины отняло у Поппи почти все силы, но она сказала:
– Да. – И упрямо повторила: – Да!
Это помогло ей взять себя в руки. Теперь она будет жить своей жизнью, она больше не марионетка, которую дергает веревочки кукловод.
Она повернулась, дворецкий накинул ей на плечи шубку, и Поппи вышла.
Она считала, что оставляет позади свои прошлые унижения, и поэтому шла, не оглядываясь, с гордо поднятой головой. Но она забыла, что у медали всегда две стороны. Если бы Поппи оглянулась, то увидела бы полное отчаяния лицо Флетчера. «Она не попрощалась со мной, – думал он, – ушла, словно я пустое место».
Действительно, с какой стати ей обращать на него внимание? Может быть, уродливая подоплека их брака не ограничивалась ее отвращением к интимной жизни, а имела гораздо более глубокие корни?
Поппи уходила с таким видом, словно больше не желала его видеть. Ничего удивительного, ведь она вышла за него не по своей воле, а под угрозой насилия…
Флетч рывком распахнул дверь библиотеки. Гилл, сидевший с раскрытой книгой в руках, поднял голову.
– Я собираюсь в Сент-Эннз-Хилл! – бросил герцог. – Ты со мной?
– Где твоя жена? – спросил Гилл, вставая.
– Уехала.
– Ты едешь в Сент-Эннз-Хилл, к Элизабет Армистед? Но…
– Да, я хочу встретиться с куртизанкой, о которой тебе уже рассказывал. Ее зовут Крессида. Она очаровательна, тебе понравится.
Гилл бросил на друга внимательный взгляд. На лице Флетча было такое выражение, какого Гилл еще никогда не видел и надеялся не видеть впредь. Что ж, если благодаря визиту к Крессиде это выражение исчезнет с лица Флетча, то Гилл сам с радостью кинет к ее ногам свой кошелек.
Глава 41
– Как вы себя чувствуете, ваша светлость? – должно быть, в пятисотый раз спросил Финчли.
Вильерс заскрипел зубами. «Вот бы вытащить из бокового кармана кареты пистолет и застрелиться – тогда, наверное, этот болван уймется. Но к чему лишнее беспокойство?..»
Герцог был слишком умен, чтобы обманывать себя, – ему еще никогда не было так плохо. Даже то, что он всю дорогу в этой проклятой карете лежал, не приносило облегчения. Похоже, действительно помочь ему мог только пистолет.
– Я умираю! – прорычал он. – Как еще, черт подери, я могу себя чувствовать?
– Вы просто раздражены, – кротко возразил камердинер. – Но вы не умираете, нет! – Бедняга, он был одним из немногих, кто отказывался посмотреть правде в глаза. – Вы ведь едете на рождественский прием, ваша светлость, совсем как в былые времена, – выложил свой единственный козырь Финчли.
– Давай, рассказывай свои сказки, – пробормотал герцог.
Он чувствовал приближение очередного приступа лихорадки. О, Вильерс теперь отлично знал ее повадки. Она накатывала на него неумолимо, как могучий океанский прилив, и, накрыв с головой, уносила на глубину, в багровую мглу. Он из последних сил барахтался, пытаясь выплыть, но его только бросало из стороны в сторону, как балласт, выброшенный с тонущего корабля.
– Где мисс Татлок? – спросил больной.
– Она присоединится к нам в имении.
– А Бенджамин?
Финчли молчал.
– Барнаби?
– Кто такой Барнаби, ваша светлость?
– А где Даутри, мой кузен?
– Он тоже будет позднее, – постарался успокоить хозяина Финчли.
Но прилив уже подхватил Вильерса и увлек в багровую глубь. Однажды он останется там навсегда… Внезапно карета накренилась, ее сильно тряхнуло, и раненое плечо герцога пронзила такая адская боль, что он очнулся и закричал.
– Ах, простите, ваша светлость! – чуть не плача запричитал Финчли, и Вильерс окончательно пришел в себя. – Мы уже скоро приедем, обещаю, ваша светлость. Пожалуйста, потерпите еще часок-другой, и все. Господи, почему я только не отговорил вас ехать!
Как раз решение о поездке было совершенно правильным, подумал Вильерс, но, обессилев от боли и жара, не стал ничего объяснять. За всю жизнь у него было всего двое друзей – Элайджа и Бенджамин. Элайджа стал герцогом Бомоном, напыщенным политиком, Бенджамин умер…
Вильерс решил, что обязательно попросит у Элайджи прошения, будь тот хоть самым важным политиком на свете. Но за что? Герцог не знал. Он не мог вспомнить, из-за чего они поссорились. Это произошло много лет назад и как раз в доме Бомона, так что поездка туда имела смысл.
«Надо попрощаться, – подумал Вильерс, – все исправить…» С этой мыслью он перестал сопротивляться и позволил багровому приливу унести его туда, где он не ощущал душевных и телесных мук.
Через несколько часов герцог очнулся уже не в карете, а на кровати, между двумя полотняными простынями. Сначала его вывел из забытья чей-то громкий голос, а потом холодное лезвие ножа вонзилось в его раненое плечо.
– Господи Иисусе! – вскрикнул Вильерс, дергаясь и пытаясь открыть глаза. Его должна была ждать багровая глубина, а не ледяная волна боли! Это несправедливо! Нож повернулся в ране. – Проклятие! – взревел герцог и наконец открыл глаза.
Он увидел склонившегося над ним звероватого вида детину с косматой бородой, похоже, сельского жителя. Одной здоровенной ручищей детина удерживал герцога на кровати, а второй делал что-то с его плечом, отчего тело Вильерса пронзала такая боль, что он мог только вопить благим матом. Герцог попытался вырваться, но, к своему стыду, не сумел даже пошевелиться – так сильно его придавили к кровати.
– Держитесь, – произнес детина с сильным шотландским акцентом. – Я должен очистить вашу рану, не то вам несдобровать.
Вильерс должен был что-то сказать, как-то выразить свой протест, но не смог – на этот раз ему помешал не багровый прилив, а черная волна, застлавшая ему глаза и сбросившая с утеса вниз.
– Слава Богу, потерял сознание, – сказал доктор Треглоун, ибо сельский увалень был местным доктором. – Ну и запущенная же у него рана! Какой идиот его лечил?
– Хирург, доктор Бандерспит, – ответил Финчли. – Скажите, это из-за того, что я не позволил делать герцогу кровопускание? Доктор Бандерспит настаивал на кровопускании, а я не разрешил. Значит, это моя вина, что его светлости так плохо?
Доктор Треглоун выкатил глаза и начал лить на рану какую-то жидкость с кислым запахом, от которой поднимался легкий дымок.
– Кровопускание точно убило бы его светлость, так что не волнуйтесь, вы ни в чем не виноваты, – успокоил он слугу. Но, доложу я вам, чтобы несколько месяцев мучиться от такой заразы и не помереть, нужно быть здоровым, как бык.
– Что вы сейчас делаете? – прошептал Финчли.
– Очищаю рану, что ж еще? Ох и противное же зрелище.
– Но мы же ее уже очистили, – забеспокоился Финчли, – с помощью бренди, в точности, как сказал хирург, и делали это до тех пор, пока она не зажила.
– Бренди? Ха!
Финчли не понял, что означало это «ха», но ему было не до расспросов – хозяин, его дорогой хозяин, лежал на постели бледный и неподвижный, как покойник.
– Вы уверены, что он жив? – дрожащим голосом спросил камердинер. – Он плохо выглядит.
– Потому что ему сейчас действительно плохо, – ответил врач, отворачиваясь, чтобы помыть руки. – Видели, сколько заразы вышло из раны? Она-то и убивала вашего герцога.
– Но сверху рана выглядела так, как будто уже зажила… – горестно недоумевал Финчли. – А я ни о чем не догадывался!
– Еще бы, вы же не называете себя хирургом, как некоторые! – с пугающей ухмылкой ответил доктор. – На этот раз мы оставим рану открытой, будем промывать ее четыре раза в день терпентиновым спиртом. – Он со стуком поставил на бюро возле кровати бутылку черного цвета и продолжал: – Ваш герцог будет орать, как ненормальный, когда придет в себя. Так что приготовьтесь, это будет нелегко. Я пробуду тут до завтрашнего вечера. Если он доживет до того времени, то, наверное, сможет выжить. Или умрет.
– Святые угодники, сейчас же Рождество! – застонал Финчли.
– Еще нет, – поправил его Треглоун. – До Рождества осталось несколько дней. Думаю, вскорости вы сами поймете, испортит его светлость праздники своей кончиной или нет. Еще раз промойте рану через шесть часов. Это надо делать и ночью.
– Да, сэр, – ответил камердинер, – все будет исполнено.
– Интересно, когда приедут хозяева и остальные гости? Мы, здешние жители, еще не