смотрела на мужа так, что ее взгляд мог бы заморозить и фараона.
Когда-то Маршалл тоже приобретал предметы искусства Азии и Дальнего Востока. Но сейчас его любовь ко всему восточному иссякла. Он больше не хотел, чтобы его окружало то, что напоминало о его путешествиях в Китай, и так печально окончилось тюремным заключением. «Мне было бы приятно все повторить». Он не удивился тому, что ее голос прозвучал у него в голове. Ее заявление было удивительным, даже шокирующим, но явно соблазнительным. Она хотела, чтобы он был для нее настоящим мужем: Возможно, она убедила себя в том, что в нем – Маршалле Россе, графе Лорне, – присутствовало что-то, что можно было любить и чем хотелось восхищаться.
Если это так, ему придется объяснить ей, что она ошибается. Ни в его натуре, ни в характере не было ничего такого, что бы могло рекомендовать его в качестве супруга. Она считала его тем, кем он на самом деле не был. Все, что он мог предложить, – это свой титул и свое состояние, которые впоследствии могут быть переданы наследнику или дочери. Ее привезли в Эмброуз единственно с этой целью. Возможно, что после прошлой ночи она забеременеет и у него больше не будет повода приходить к ней в спальню.
«Мои родители обожали друг друга». Какая наивность! Она хотела того же от их брака. Что она сказала бы, если бы узнала о нем всю правду? Возможно, ей никогда не следует об этом знать. Она была прекрасна, а он – одинок. Необходимость брака позволила ему разделить ложе с привлекательной женщиной. Она нужна ему на время, но эта минутная слабость странным образом сделала его уязвимым.
– Мы учимся принимать то, что существует на самом деле, – сказал он вслух. Аменхотеп[1] милостиво улыбался ему из своего угла.
Совсем недавно он видел, как Аменхотеп прохаживался по комнате, и эта галлюцинация страшно его потрясла. Что сказала Давина о смелости? Смелость – это вовсе не шоколад. Смелость – враг покоя. Она заставляет бороться за жизнь, тогда как гораздо проще просто сдаться.
«Мне было бы приятно все повторить».
Вот опять. Опять он думает о ней.
Что он может на это ответить?
«Мне тоже, Давина. Если бы я не был безумен. Если бы не боялся, что увижу, как двигаются предметы, а вы превращаетесь в многоголовую гидру и смеетесь надо мной, выпятив красные губы, с которых капает кровь».
Замужество определенно оказалось совсем не таким, каким она его себе представляла. Она была удивлена, потрясена, заворожена, раздражена и несчастна – и все это она перечувствовала за последние двадцать четыре часа. Что принесет ей наступивший день?
Давине стало даже немного страшно.
Она вытерла слезы и быстрыми шагами пошла обратно в замок. Совершенно неожиданно дом, который только что показался ей пустым, просто кишел слугами.
Однако вместо того, чтобы вернуться в свою комнату – для этого ей надо было бы совершить настоящий подвиг и пройти мимо слуги, а потом подняться на свой этаж, где горничная в ее спальне энергично проветривала постель, – Давина села на одну из каменных скамеек и сделала вид, будто ее интересуют ветки у нее над головой.
– Ваше сиятельство, – сказала Нора, – вам не следует сидеть на жарком утреннем солнце.
Давина неожиданно обрадовалась появлению молодой горничной. Это было как бы напоминанием о том, что она дома, хотя и в незнакомом месте.
– Меня защищает дерево. Но я не буду сидеть здесь слишком долго. Ты не знаешь, Нора, моя тетя уже проснулась?
– Простите, ваше сиятельство, но разве вы не знаете? Миссис Роул покинула Эмброуз час назад.
Давина обернулась к Норе, нарушая непреложное правило тети Терезы никогда не показывать своих чувств слугам, и удивленно сказала:
– Нет, я не знала. Она ничего не просила мне передать? Может, оставила записку?
У Норы был почти такой же растерянный вид, как у Давины.
– Не важно, Нора. Не имеет значения.
Нора молча сделала книксен. Никогда прежде она не приседала так низко и не оставалась в этой позе так долго. Неужели это из-за того, что Давина стала графиней? Или просто молоденькая горничная жалеет ее? Бедняжка Давина Макларен замужем всего один день. Давина вдруг почувствовала себя на крохотном островке посреди разом потемневшего и очень опасного океана.
– Я сейчас принесу ваш зонтик, ваше сиятельство.
– Не надо. Я вернусь в свою комнату, – ответила Давина, вставая со скамьи.
Слуг стало еще больше, все они вытирали пыль, полировали и без того сверкавшие чистотой столы, при этом стараясь быть поближе к окнам. Неужели они так любопытны? Или у них нет других обязанностей?
Когда они поднялись наверх, Нора сказала:
– В семейной столовой накрыт стол для завтрака, ваше сиятельство. Меня сегодня провели по дому и все показали. Я не хочу, чтобы вы заблудились.
– Спасибо, Нора. Я не голодна.
Давина вдруг почувствовала на себе чьи-то взгляды и, повернувшись, встретилась с несколькими парами глаз. Особенно пристально и без улыбки на нее смотрела молодая женщина в темно-синем платье с длинными рукавами и множеством черных пуговиц. Ее светлые волосы как-то неестественно блестели, а губы были тоже неестественно красными. В руках она держала толстую тетрадь. Давина догадалась, кто была эта женщина, еще до того, как заговорила Нора:
– Это миссис Мюррей, экономка. И притом очень строгая.
– Если она считает меня достойной внимания, она обязана по крайней мере представиться. Она должна была сделать это сразу после венчания.
Нора взглянула на Давину, но промолчала.
– Ладно, – снисходительно сказала Давина, – может быть, не в тот самый момент, но уж, конечно, вскоре после этого.
– Я не собираюсь оправдывать эту женщину, ваше сиятельство, но вы замужем всего один день.
Критика Норы была справедливой, но Давина решила этого не признавать.
– Пусть она зайдет ко мне, Нора. Надо покончить с любопытными взглядами прямо сейчас.
Однако Нора осталась стоять. Миссис Мюррей, по-видимому, тоже не собиралась тотчас же выполнять приказание Давины. Она приблизилась к Давине, осматривая все вокруг себя взглядом требовательного инспектора. Девина не сомневалась, что если бы служанка, отвечавшая за уборку этой части Эмброуза, была недостаточно прилежной, миссис Мюррей отругала бы ее со всей строгостью.
Остановившись перед Давиной, миссис Мюррей, прижав к животу тетрадь, сделала глубокий реверанс.
– Ваше сиятельство, – сказала она, – добро пожаловать в Эмброуз.
Давину поразил холодный тон, каким была произнесена эта фраза, и это вызвало у нее крайнее раздражение. Кто она такая, эта миссис Мюррей, чтобы иметь право говорить с ней так свысока?
Но рядом стояла Нора, и Давина услышала голос тети, учившей Давину внешним приличиям: «Раздражение – это эмоция, Давина, такая же сильная, как страх. Если ты кому-либо покажешь, что сердишься, ты дашь этому человеку в руки оружие против себя».
– Спасибо, миссис Мюррей. Мне сказали, что вы экономка. Давно вы служите в Эмброузе?
– Уже очень много лет, ваше сиятельство.
Какой у нее неприятный голос, удивилась Давина. Высокий женский голос, который, однако, легко мог бы перейти в визг. Улыбка была под стать голосу. Наверное, много практикуется, решила Давина.
– Вот как? Интересно!
– Да, мне тоже так кажется, ваше сиятельство.
Давина могла бы задать экономке множество вопросов, если бы та была немного старше и не такой привлекательной. Или если бы ее не раздражал неожиданный огонек, промелькнувший в голубых глазах экономки.
– Мне нужны несколько служанок и двое слуг.
– У нас полон дом гостей, ваше сиятельство, и наши слуги сейчас заняты их обслуживанием.
Давина подняла бровь.
– И у вас не осталось никого, кто бы обслуживал меня, миссис Мюррей? Или графа?
– Гости сегодня уезжают, ваше сиятельство. Если вы потерпите несколько часов, к вашим услугам будет весь штат прислуги Эмброуза.
– Мне не нужен весь штат. Как я уже сказала, несколько служанок и двое слуг.
– Можно спросить – зачем, ваше сиятельство?
Давине нестерпимо захотелось быть грубой. Приструнить эту самоуверенную особу. Сказать этой женщине, что она не вправе задавать вопросы или отказывать Давине в том, что ей необходимо. Вместо этого она заставила себя улыбнуться:
– Мне нужна помощь. Я хочу убрать китайский шелк со стен моих апартаментов.
Миссис Мюррей была явно поражена. Улыбка исчезла с ее лица, а голубые глаза потускнели.
– Этот шелк был страшно дорогим, ваше сиятельство.
– Вы не одобряете мое желание, миссис Мюррей?
– Кто я такая, чтобы одобрять или не одобрять, ваше сиятельство, – с притворным смирением ответила экономка. Но ее взгляд говорил сам за себя – она не одобряла, и это неожиданно доставило Давине огромное удовольствие.
Неужели она всегда была такой мелочной? Такой мстительной? Такой ревнивой? Или это из-за замужества в ней проявилось самое худшее, что было в ней?
Обе женщины так долго смотрели друг на друга в упор, что Норе стало неловко. Молодая горничная стояла, переминаясь с ноги на ногу, словно собираясь убежать при первой же возможности.
– День обещает быть чудесным, – все еще любезно улыбаясь, сказала Давина, – и мне бы не хотелось, чтобы наши гости испытывали какие-либо неудобства.
Слуги могут наказывать своих хозяев исподтишка, но весьма эффективно. Простыни неожиданно могли стать жесткими, словно их слишком сильно накрахмалили. Еда могла стать не горячей, а чуть теплой. Такой же могла стать и вода. И
