одну бровь.
– Можете поступать так, как захотите, ваше сиятельство, – сказала она, стараясь придать своему голосу полное безразличие. Хотя, честно говоря, когда он был рядом, она не могла оставаться равнодушной. Наоборот, он раздражал ее, бросал ей вызов, вызывал в ней чувства, которые она никогда прежде не испытывала с такой интенсивностью и за такой короткий отрезок времени.
– Я приду к вам сегодня ночью, Давина.
Она не знала, что ответить, но необходимость отвечать отпала, потому что он встал, бросил на стол салфетку и вышел из столовой, не оглянувшись.
Она тупо смотрела в стоявшую перед ней тарелку. Давина не могла решить, какие чувства она в данный момент испытывает. Страх? Нет, не страх. Предвкушение? Это вряд ли было бы точным определением, не так ли?
Прекрасно. Значит, она обречена на погибель, на вечные муки. Это именно то, что она сейчас чувствует. Кончики пальцев покалывает, сердце стучит как сумасшедшее, дыхание сдавило грудь, а в голове… в голове воспоминания о каждой минуте прошлой ночи.
Тетя все время твердила, что леди – настоящая леди – не должна постоянно беспокоиться о поведении. Леди – это леди до мозга костей, до самых кончиков пальцев на ногах. Воспитанность – ее вторая натура, леди никогда, ни при каких обстоятельствах не переходит границ приличия. Более того, настоящая леди сама их для себя устанавливает.
Именно эту лекцию Давине пришлось выслушать – и не один раз – после того, как она «забылась» – так тетя называла скандал, вызванный легкомысленным поведением племянницы. Давина не стала признаваться, что бывали и другие случаи, когда она не была идеальной леди, когда совершала небольшие, незначительные проступки: например, под предлогом головной боли сбегала со светского вечера и, наняв экипаж, каталась по Эдинбургу в сопровождении всего одной служанки. Однако самый вопиющий, наиболее вопиющий проступок заключался, конечно, в том, что она отдалась мужчине, который не был ее мужем, да еще, к своему стыду, должна была признаться себе, что лишилась девственности с большим воодушевлением.
Подождав, пока лакей поможет ей встать из-за стола, она отправилась в свою комнату. Спустя час она все еще сидела на краю постели, глядя на то, как медленно движется минутная стрелка по циферблату часов на каминной полке, и размышляла, не изменила ли ее первая девичья «забывчивость» ее характер. Неужели она стала неисправимой?
Настоящая леди не стала бы с таким нетерпением ждать, когда придет ее муж. Она лежала бы в постели, накрывшись одеялом и сложив поверх него руки, будто собираясь молиться и просить Всевышнего, чтобы ее обязанность супруги свершилась как можно скорее.
Что ж, может быть, она не настоящая леди – вопреки всем стараниям тети сделать ее таковой. Английская королева требовала от своих подданных определенного типа поведения, и общество внешне старалось ему соответствовать. Однако Давина не могла не усомниться, все ли светские дамы так уж строги, какими стараются казаться. А сама Виктория?
Как это, должно быть, странно – сидеть вот так, на краю постели, и предаваться столь неприличным мыслям. Ходили слухи, что до того, как ее супруг скончался несколько лет назад, Виктория была преданной женой. Она была не только верна ему, она была просто очарована им. Возможно, в спальне она вела себя не столь уж сдержанно, как в обществе. Может быть, она была так же сильно увлечена своим Альбертом, как сейчас Давина – Маршаллом?
Ей послышались шаги в коридоре, и она встала, запахнув пеньюар – еще одно кипенно-белое творение, привезенное из Франции. В то время, когда Давине пришлось выбирать вещи для своего приданого, она делала это очень неохотно и только потому, что тетя не всегда соглашалась с ее выбором. Но в целом ей было все равно, как она будет выглядеть во всех этих обновках. А сейчас она была уверена, что похожа на небольшое пушистое облачко.
Правда, пеньюар выглядел не слишком скромным, и взгляду со стороны было совершенно ясно, что под ним она голая.
Скорее всего, она вообще неприличная женщина, потому что не собирается лежать в постели и ждать, пока к ней придет Маршалл. Пусть увидит, что она почти голая, потом пусть повернется и уйдет.
Она жаждала поцелуя, но не просто поцелуя, а его поцелуя. Она хотела ощутить, как его губы прикасаются к ее губам и заставляют ее губы разомкнуться. Ей хотелось почувствовать его поцелуи на шее, горле, груди, а его пальцы – на всем теле. В его ласках было что-то магическое, и она хотела, чтобы он ласкал ее снова и снова.
Словно для того, чтобы продемонстрировать самой себе, насколько она распущенная и развратная, она представила себе его сильную мускулистую спину, переходящую в тонкую талию, идеально округлые ягодицы и стройные ноги. Этот мужчина – ее муж – не был слишком волосатым, но он, несомненно, был настоящим мужчиной.
Ей хотелось подчиниться ему, стать существом, созданным исключительно для его наслаждения. А когда все будет кончено, когда настанет ночь и замолкнут тихие звуки отходящего ко сну Эмброуза, она прислонится к нему, поцелует и поблагодарит его, прикоснувшись рукой к его плечу или погладив пальцами его спину, и это касание – мимолетное и не требующее ничего взамен – будет означать, что ей не придется вернуться к тому, чтобы так скоро снова стать одинокой.
Заниматься любовью не означает, что просто сливаются два тела. Куда-то – словно это ненужная оболочка – пропадает воля. Все, что остается, – это безыскусное и незащищенное чувство. В момент, наступивший за наслаждением вчера ночью, она почувствовала такую близость к Маршаллу, какой не испытывала никогда в жизни.
Перед тем как выйти, Давина оглянулась. Комната выглядела, попросту говоря, чудовищно. Яркий китайский шелк и войлок были содраны со стен, обнажив штукатурку, которая в некоторых местах требовала ремонта перед тем, как стены могли быть обиты заново.
Комната вряд ли была похожа на романтическую беседку для свиданий.
Чтобы не дать себе времени передумать, Давина решительно открыла дверь в коридор и направилась к двойной двери, которая, несомненно, вела в апартаменты графа.
Ни по обеим сторонам двери, ни в конце коридора не было видно ни одного лакея, который в случае необходимости пришел бы среди ночи на помощь кому-либо из членов семьи. Интересно, это приказ Маршалла? Возможно, он не любит, чтобы кто-нибудь ходил по коридору ночью. Или он просто оберегает свою личную жизнь?
Она постучала, а через секунду – еще раз. Поскольку дверь никто не открыл, она подумала, не вернуться ли ей обратно к себе. Но придет ли он в таком случае?
Неужели ей придется оставаться в своей комнате и ждать, пока он соизволит прийти? Нетерпеливость была одним из ее недостатков, и она в этом не стеснялась признаться, как и в том, что у нее вспыльчивый характер, а время от времени она бывает слишком импульсивна. И ревнива. Раньше она никогда не думала, что способна на ревность, но это было до того, как она познакомилась с миссис Мюррей.
Давина схватилась за ручку двери, ожидая, что она заперта, но дверь легко открылась внутрь комнаты, которая выглядела еще более странно, чем ее спальня.
С минуту она могла лишь стоять с открытым ртом. Апартаменты Маршалла были вдвое больше тех, что отвели ей. Если эта комната считалась спальней, значит, за ней должна была быть гостиная.
Кровать стояла на возвышении, и к ней вели три ступени. С середины лепного потолка спускалась великолепная хрустальная люстра, подвески которой сверкали в свете канделябров, расположенных по стенам.
Трудно было понять, отчего все четыре стены комнаты Маршалла были обиты не китайским шелком и не войлоком, который сглаживал бы все неровности штукатурки, а матрасами. Они были выложены горизонтально по периметру каждой стены выше ее роста.
По росту Маршалла.
Она отступила в нерешительности, не зная, уйти ей или остаться. Но когда Давина услышала его шаги, она поняла, что решать что-либо теперь поздно.
– По-моему, я уже отвечал на этот вопрос, – сказал он, появляясь в дверях. – Возможно, вы меня не слышали, моя леди жена. Разве вам не было сказано, что наш брак будет не совсем обычным?
В своем прозрачном пеньюаре она чувствовала себя еще более обнаженной, чем если бы на ней вообще ничего не было. Более того, ее действия выявили все недостатки и слабости ее характера, и она чувствовала себя ребенком, вторгшимся в запретную зону, о которой его неоднократно предупреждали.
Конечно, она дура, промелькнуло у нее в голове. Но любопытство было сильнее ее.
– Что это? – Она обвела взглядом комнату и остановила его на Маршалле.
Его глаза блестели, а руки, опущенные по бокам, были сжаты в кулаки.
– Что это значит, Маршалл?
– Убирайтесь.
В тишине комнаты это слово произвело эффект грома.
Давина повернулась и вышла, но удивилась, что он последовал за ней, захлопнув за собой дверь. Прежде чем она успела что-то сказать или объяснить, он пригвоздил ее за плечи к стене коридора. Она попыталась оттолкнуть его, но он схватил ее руку за запястье словно наручниками.
– Ваш муж безумен, леди жена. – Он тяжело дышал над самым ее ухом. – Разве никто вам об этом не рассказал? – Колючая щетина царапала ей щеку, кожа его лица была горячей.
Все, что она могла сделать, – это покачать головой. Ей показалось, что кровь застыла у нее в жилах, а сердце так стучало, в груди, что она почти оглохла.
Неожиданно улыбнувшись, Маршалл отстранился.
– Разве никто не сказал вам, что я монстр? Дьявол? И теперь вы попали в ад, моя леди жена.
Если бы она могла говорить, она
