— Сколько тебе лет? — спросила та.
— Шестнадцать. А тебе?
— Двадцать. — Тулси внимательно посмотрела на девушку. — Возможно, со временем твоя жизнь изменится, ты выйдешь замуж за достойного, понимающего тебя человека.
Кири скривилась и небрежно произнесла:
— Еще чего! На свете нет порядочных мужчин. Все думают только о себе и о том, как обидеть бедную девушку. Никто не возьмет меня замуж, и ты знаешь почему. — Она печально вздохнула, потом на лице ее появилось выражение деловитости. — Говоришь, тебе некуда идти? Хочешь остаться здесь, со мной? Ты умеешь танцевать? Если нет, могу научить. Ты красивая, у тебя светлая кожа, нежное лицо, тебе будут давать много денег. Я давно мечтаю о подруге!
Тулси осталась. Она подружилась с простой и бедной девушкой, как некогда подружилась с уважаемой и богатой Кайлаш. Обе, и Тулси и Кири, оказались за невидимой чертой, и обе скрывали это. Разница заключалась в том, что в жизни последней никогда не было любви.
А Тулси жила только любовью, и не было мгновения, когда бы она не думала об Анри. Иногда девушка вспоминала дядю Чараку и даже родную деревню. Вспоминала, как в начале года[12] односельчане отмечали праздник первой вспашки и по главной улице двигалась большая повозка, запряженная украшенными лентами и яркой материей буйволами, а впереди выступали барабанщики. Над деревней разносился звук сделанного из большой раковины горна. Пиршество и веселые игры продолжались всю неделю. В эти дни даже она чувствовала себя счастливой.
Днем Тулси и Кири выступали на улицах и площадях Бала-сора. Кири использовала свое искусство по-разному. Иностранцам было безразлично, что каждый жест танцовщицы выражает определенное чувство и соответствует какому-то божеству, животному или цветку. Им подавай разноцветный веселый вихрь, полный стремительной грации, безудержного вдохновения и блистательных улыбок. Иное дело — важные индийские чиновники или представители высших каст.
Случалось, больше рупий бросали не очень красивой, темнокожей, но жизнерадостной и быстроглазой Кири, в другой раз — не такой подвижной, но чарующе прекрасной Тулси. Вечером девушки пересчитывали выручку и шли на рынок, чтобы купить еду, а если требовалось, то украшения или одежду.
Кири любила острую пищу и жевала бетель. Иногда могла хлебнуть арака. Тулси предпочитала творог и молоко, а о бетеле не могло быть и речи. Кири была способна обругать и одернуть любого, кто вставал у нее на пути, тогда как Тулси была вежлива и скромна. Однако девушки никогда не ссорились.
Однажды к Тулси подошли два английских солдата, стали протягивать рупии и манить за собой. Кири подскочила, быстрая, юркая, как змея, и наставила на них нож. Они не испугались и стали смеяться. Тогда Тулси произнесла по-английски, старательно подбирая слова:
— Я не могу пойти с вами. У вас, наверное, есть жены. А меня ждет муж.
Солдаты раскрыли рты. Кири была поражена не меньше и, когда девушки вернулись домой, спросила:
— Ты можешь с ними говорить?!
— Меня научил Анри. Я могу кое-что понять и ответить. И еще я бы очень хотела научиться читать!
Читать они не умели, зато каждая знала сказки; этим подруги и развлекали друг друга, когда выпадала ненастная погода или когда не спалось. Однажды Кири спросила:
— Что такое любовь?
Тулси не знала, что ответить. В ее жизни было двое мужчин, и каждого она любила по-своему. Если в отношениях с Рамчандом большую роль играли разум и влечение плоти, то с Анри было намного сложнее, все свилось в тугой клубок, распутать который, пожалуй, могла только смерть. Боль и сладость сердца были подобны огню, разум пронзало сознание обретения чего-то бесконечно родного, близость была беспредельной, а чувственность выходила из берегов.
Иногда Тулси спрашивала себя: пошла бы она на костер вслед за Анри? И отвечала: нет, потому что знала: он никогда бы не пожелал, не позволил, не допустил, чтобы она умерла вместе с ним. Его бог был куда строже, чем ее боги, да и обычаи таили в себе много жестокости и коварства, но Анри всегда выбирал жизнь. Он говорил, что душа каждого человека неповторимая и единственная, как и его судьба. И женщина не есть тень мужчины.
Ее Анри был прекрасен, великодушен и добр! Он ни на кого не смотрел свысока и не осуждал ничьих слабостей. Тулси была безмерно горда тем, что он ее полюбил, и безумно счастлива оттого, что тоже его любит.
Однажды утром молодая женщина вышла на улицу и остановилась, глядя на кусты самшита, выстроившиеся вдоль дороги ровной темно-зеленой стеной, на источавшие пронзительно сладкий аромат цветы, на ласточек, что свили гнезда под крышей хижины и теперь стремительно носились туда-сюда на своих быстрых крыльях. Кири никогда не запирала дверь своего дома, она со смехом говорила, что там просто нечего красть. Разве что вор сам захочет оставить обитательницам хижины золотую монету!
О нет, Тулси была богата, еще как богата, и теперь — спасена: от тоски, безнадежности, отсутствия смысла жизни! Не так давно она поняла, что у нее будет ребенок.
Когда она вернулась в дом, Кири уже проснулась и готовила скромный завтрак. Тулси присела на корточки у очага и сказала:
— Через несколько месяцев я не смогу выступать.
Она смотрела мечтательно, спокойно, мягко — куда-то вглубь себя.
— Почему не сможешь? — как всегда, деловито спросила Кири.
— Потому что жду ребенка.
Кири отпрянула так резко, что чуть не упала. В черных глазах девушки полыхнула ревность. По наивности она решила, что Тулси всегда будет принадлежать только ей.
— Зачем тебе ребенок? — произнесла она упавшим голосом.
— Не знаю, не могу объяснить. Моя душа и душа Анри встретились в бесконечном странствии, и в своем слиянии мы породили новую жизнь. Разве это не чудо?
Кири нахмурилась.
— Мальчишек я здесь не потерплю!
Тулси рассмеялась. Кажется, она смеялась впервые с момента разлуки с Анри.
— О нет, я рожу девочку и назову ее Амалой[13]. Она вырастет красивой и доброй и станет танцевать вместе с нами!
Постепенно Кири успокоилась. Она очень привязалась к Тулси и дорожила дружбой с ней. Обе впервые почувствовали, что значит иметь настоящую подругу — по осколкам собирать чужое сердце и тем самым излечивать собственное.
Анри де Лаваль проснулся знойной ночью, такой черной, что, казалось, в этом мраке можно было раствориться без следа. Он встал, подошел к окну, отодвинул занавеску и увидел свет — свет огромной луны, озаряющий стволы пальм, зубцы высоких крепостных стен, похожие на огромные цветы узорные купола дворцов. Слышался ровный шум густой листвы и бесконечная трескотня ночных насекомых.
Молодой человек вспомнил свой сон. Ему снился Париж, лабиринты Латинского квартала, где кипела студенческая жизнь, кладбище Пер-Лашез, на котором был похоронен отец, задумчивые каменные ангелы и украшенные гербами фамильные склепы. Снились извилистые, вымощенные булыжником безвестные улочки и площадь Вогезов, по которой он шел мимо памятника Людовику XIII.
На другом конце площади его ждала девушка — то ли Тулси, то ли Урсула Гранден. Анри давно не снилась Урсула, он почти не вспоминал о ней, он думал только о Тулси. Но Тулси не могла очутиться в Париже…
Впрочем, мог ли он вообразить, что когда-нибудь окажется в крепости Киледар без надежды покинуть ее в ближайшие месяцы?!
Анри мысленно вернулся к тому моменту, когда очнулся на мягкой постели в хорошо обставленной комнате. Здесь были ковры и много красивой восточной утвари. Рядом сидел Викрам, тот самый индиец, из-за бегства которого англичане посчитали Анри предателем.
