шуткой Волынроского, Думитру вошел в гостиную, придержав дверь перед другом. Петро тихо присвистнул от удивления.
– Просто не узнать. А ты, помнится, говорил, что твоя жена не интересуется домом.
Оглядев комнату, Думитру пожал плечами:
– Это не моя жена сделала все это, а ее горничная.
Узнав про пристройку, Селеста вытащила из нее всю самую лучшую мебель. «Только на время, пока не привезли мебель из Женевы», – пояснила Алси. При суровом и аскетичном деде Думитру все, что хоть отдаленно намекало на удобства, тут же отправлялось вниз, и чутье навело Селесту на это скопище мебели, не слишком стильной, разнородной, но очень домашней и уютной.
Волынроский расхохотался:
– Она замужем? Такая комната даже убежденного холостяка заставит задуматься о жизни.
– Нет, не замужем и к тому же она француженка, – сухо сказал Думитру. – Насколько я помню, ты испытываешь нежные чувства к француженкам.
– Ты правильно помнишь, – блеснул белозубой улыбкой Петро. – Хотя в них меня прежде всего привлекают деньги и только во-вторых – личные качества.
Думитру ожидал, что Алсиона, услышав их голоса, тут же появится из своего кабинета, но ее не было видно. Дверь легко открылась под его рукой. Кабинет был пуст, на письменном столе царил обычный хаос, поэтому нельзя было сказать, давно ли Алси занималась своими бумагами. Нахмурившись, Думитру подошел к двери в спальню. Она была плотно закрыта, поэтому он повернул ручку, толкнул и…
…ничего не произошло. Дверь была заперта. Не поверив, Думитру снова попытался открыть ее.
– Qui est-ce?[8] – тихо спросила из-за двери Селеста.
– Где моя жена? – рявкнул Думитру, не потрудившись ответить. Кто, кроме мужа, мог в такое время стучать в дверь?
– Мадам себя плохо чувствует, – чопорно ответила горничная, по- прежнему понизив голос. – Она хочет побыть одна и спокойно прийти в себя.
– Если она захворала, мне следует позаботиться о ней, – искренне сказал Думитру.
– Ей ничего не нужно, она спит, сэр. Позвольте ей отдохнуть. Если вы будете настаивать, то непременно разбудите ее. – В последней фразе горничной сквозила странная интонация.
Думитру заколебался. Селеста сама на себя не похожа, ее голос звучит почти… недружелюбно. Нет, это просто смешно.
– Хорошо, – сказал он, отбросив подозрения, – я увижу ее за ужином?
– Не сомневаюсь, что она будет чувствовать себя гораздо лучше, сэр!
Уверенный ответ горничной окончательно развеял его сомнения, и Думитру сел обедать с Волынроским. После того как управляющий ушел, Думитру уставился на дверь в покои Алсионы. Но, так же как и во время обеда, оттуда не донеслось ни звука. Он тихо вышел из гостиной и спустился вниз к ждавшим его бесконечным делам.
Думитру пригласил Волынроского к ужину, зная, что Алсиона, если она уже поднялась, захочет разделить с ними трапезу. Но в гостиной было темно, кабинет Алси по-прежнему пустовал. Думитру прошел к спальне жены и на этот раз без колебаний постучал в дверь.
– Тише! – послышался приглушенный голос Селесты. – Это вы, сэр?
– Конечно, я, – сказал Думитру. – Графиня проснулась?
– Она просыпалась полчаса назад, сэр, но теперь снова заснула, – ответила горничная.
Думитру снова услышал в ее голосе странные нотки и нахмурился:
– Значит, она заболела? Ее лихорадит? Она простудилась?
– Нет-нет, сэр, – последовал немедленный ответ. – Она пожаловалась лишь на слабость и легкую головную боль. С ней и прежде такое случалось из-за переутомления. А все потому, что она слишком много читает и пишет. Это нервное перенапряжение.
Думитру переглянулся с Волынроским, тот пожал плечами. Со дня свадьбы прошло меньше двух месяцев, за это время граф не мог узнать все о своей жене, но такое поведение на Алси совсем не похоже. Что-то случилось, гораздо более серьезное, чем хотела его уверить Селеста. Или… Думитру знал причину, по которой женщина может чувствовать слабость и дурноту без болезни. У него засосало под ложечкой. Неужели? Неужели она носит его ребенка, и так быстро почувствовала это? Алсиона как-то сказала, что не слишком любит детей, но он не придал этому значения. Для него наследник был неотъемлемой частью титула, и, даже абстрактно рассуждая об этом, Думитру думал не о ребенке, а о сыне.
Но сейчас он счел эти размышления праздными и преждевременными. Скорее всего, она простудилась. Разумеется, он даст ей время отдохнуть, но после ужина зайдет к ней, хочет она того или нет.
Ужин прошел невесело. Думитру был занят мыслями об Алсионе, Волынроский уважал настроение друга и не тревожил разговорами. Снова из спальни Алси не донеслось ни звука, и, как только унесли тарелки, Думитру встал и направился к двери. Волынроский наблюдал за ним из-за стола. Думитру постучал.
– Я хочу видеть свою жену, – решительно сказал он.
– Она все еще спит, сэр, – ответила Селеста тем же тихим голосом, что и раньше.
– Хорошо, – ответил Думитру. – Я не стану ее беспокоить и только посмотрю на нее.
– Уверяю вас, к утру она совсем поправится, – быстро ответила горничная.
В голосе Селесты сквозит нервозность? Беспокойное чувство с новой силой охватило Думитру.
– Я сам смогу судить об этом. Откройте дверь, – приказал он.
– Мадам строго-настрого наказала мне не… – изворачивалась Селеста.
– А я строго-настрого приказываю вам открыть дверь, или я вышибу ее, – рявкнул Думитру, теряя терпение.
Повисла долгая тишина, потом Думитру услышал приближающиеся к двери шаги, щелкнул замок…
…и Думитру распахнул дверь во всю ширь, ударив ею горничную. Не обращая внимания на крик Селесты, он схватил со стола масляную лампу и шагнул в темную спальню. Колеблющееся пламя отбрасывало на стены причудливые тени. Селеста и Волынроский последовали за Думитру.
Полог кровати был плотно задернут. Думитру рывком отодвинул его.
– Алсиона, – начал он и замолчал. Стеганое одеяло было аккуратно расстелено на пустой кровати.
Ее не было. На мгновение эта сцена показалась Думитру глупым фарсом, который разыгрывался на огромной сцене для удовольствия невидимой публики. Потом ужасная мысль, которая не посещала его с того дня, когда Алсиона выпроводила Бенедека, снова пришла ему в голову.
– Где она? – рыкнул он, повернувшись к Селесте.
– Я не знаю, – ответила горничная, широко распахнув глаза то ли от удивления, то ли от страха. – Она была здесь час назад. Должно быть, она спустилась вниз, пока я была в кухне, – пролепетала Селеста, но Думитру не поверил ни единому слову.
Схватив служанку за руку, он дернул ее к себе и пристально посмотрел ей в лицо.
– И убрала за собой постель? Очень сомневаюсь! Где она?
– Ой, вы мне больно делаете! – Лицо Селесты покраснело, чепец сбился набок.
– Пока еще нет. Сейчас же отвечайте, где она? – сквозь зубы повторил Думитру.
– Наверное, пошла посмотреть, как готовят клумбы для розария, – быстро сказала Селеста.
– В темноте? Вы же говорили, она спит. – Не скрывая презрения, он сжал руку Селесты, и горничная вздрогнула. – Где она?
– Я не знаю! – вскрикнула служанка. – Далеко. Вы довольны? Она уехала, но я не ясновидящая и не умею читать чужие мысли, поэтому не знаю, где она сейчас.
Думитру так резко отпустил Селесту, что она споткнулась.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил он, но в глубине души уже знал ответ.
– Она услышала, как вы сговариваетесь украсть ее деньги, поэтому уехала, – сказала Селеста, потирая руку. – Она возвращается в Англию.
Алси сделала это. Она оставила его. Думитру хотелось кричать, разбить что-нибудь, разнести в щепки эту кровать за то, что приютила его жену. Он, застыв, смотрел на Селесту. «Идиотка!» – возмущенно кричал его внутренний голос. О Господи, Алсиона! Сквозь сумятицу чувств тонким лезвием ножа в душу вонзался страх. Она ушла, исчезла в глуши, избалованная городская женщина, понятия не имеющая об опасностях, которыми грозят природа и люди. И если она еще не сорвалась в ущелье, найдется много таких, кто захочет ее подтолкнуть.
– Она уехала одна? – спросил Думитру, когда смог заговорить. Слова звучали четко и спокойно, ничем не выдавая бушевавший в нем вихрь эмоций.
– Полагаю, да, – надменно ответила горничная.
– Верхом?
– Разумеется, крыльев-то у нее нет! – насмешливо фыркнула Селеста.
Думитру взглянул на Волынроского и сухо сказал:
– Мы уезжаем. Сейчас.
– На дворе темень непроглядная, – возразил управляющий. – Мы себе можем шею свернуть.
– Знаю, – ответил Думитру. – И она тоже. Едем. Он стремительно вышел из комнаты, прежде чем Волынроский успел снова возразить.
Изюминка споткнулась, и Алси, дернувшись в седле, тут же пришла в себя. Подняв глаза от тропинки, на которую давно смотрела невидящим взглядом, она огляделась вокруг. Алси ничего не узнавала, вернее, узнавать было нечего, поскольку скаты, деревья и кусты ей ни о чем не говорили. Для нее, городской жительницы, они все были одинаковы. Здания и дороги имели какие-то особенности, по которым можно ориентироваться, но даже через два месяца верховых прогулок лес оставался для нее лишь однообразной массой растений.
Алси отправилась на запад и знала, что на правильном пути: всякий раз, когда Изюминка выбиралась на поляну, солнце светило в лицо, хотя не всегда можно было разглядеть его за кронами деревьев. Порой Алси приходилось оборачиваться, чтобы увидеть позади свою тень. «Я еду домой», – решительно говорила она себе всякий раз, когда, оглянувшись назад, выбирала направление. И заставляла замолчать тоненький внутренний голос, который нашептывал,
